Чудовище (нянины записки)
- Она у меня девочка чуткая, ранимая, - сказала ее мать. - К тому же совсем взрослая, уже семь лет. Вам будет несложно с ней сидеть. «Чуткая» сидела на полу и внимательно, исподлобья, меня разглядывала. Я подмигнула. Она фыркнула, высокомерно вскинув голову, но заулыбалась и, спохватившись, сбросила улыбку и скользнула по мне настороженным глазом, но увидев, что я все поняла, и мгновенно оценив ситуацию, приняла единственно правильное решение - стеснительно заулыбалась, как и положено чутким, ранимым девочкам.
У нее были мелкие, с синеватым отливом зубы, красивые губы и короткий, широкий, резко задранный нос. Если бы я могла себе это позволить, я бы ушла не раздумывая. Ладно, это всего лишь на четыре месяца. Выдержу.
Я улыбнулась.
- Как ты хочешь, чтобы я тебя называла?
- Иришей, - сказала мать.
- Ириной, - поправила «чуткая».
-Да, - сказала мать, - она не любит, когда ее называют Ирой.
- Договорились. Завтра зайду за тобой.
Разумеется, никакой Ириной звать ее я совершенно не собиралась.
- До свиданья, - сказала она.
На ее бледном, болезненном личике лучезарно сияли огромные, глубоко запавшие глаза такого ровного, переливчатого оттенка, словно давно и надолго адаптировались к никому не видимой тьме.
* * *
Возле школьного крыльца - родители. Стоят, поминутно заглядывая в дверь. Звонок давно прозвенел, из раздевалки выбегают дети - пошвыряв портфели в руки счастливых родителей, они с воплем мчатся на школьный двор. В раскрытую дверь наблюдаю за Иришей - она явно не торопится.
На крыльцо выходит учительница. Она молодая, поэтому старается выглядеть старше. С солидным видом начала что-то объяснять, родители судорожно схватились за авторучки.
Вот и Ириша. Выходит, скользит по мне равнодушным, невидящим взглядом. Сквозь плотную родительскую массу она уверенно протискивается в центр, вплотную к учительнице, и, закинув лицо, не отрываясь, смотрит на нее.
- По чтению задание. Сказка по трех медведей.
- А я читала, - громко объявляет Ириша. Учительница едва заметно морщится.
- И по письму. Пусть побольше рисуют петельки.
Ириша дергает учительницу за рукав:
- А я умею.
Учительница поджимает губы.
- И на урок труда надо купить пластилин.
- А у меня есть, - говорит Ириша и на всякий случай снова дергает учительницу за рукав.
Я невозмутимо записываю задания. С независимым видом Ириша ждет, что же еще скажет учительница.
- На этом все, - говорит учительница.
- До свиданья, - говорит Ириша.
Учительница разворачивается в сторону двери.
- Людмила Борисовна, - спокойно и громко зовет Ириша.
С невероятно спокойным выражением лица учительница поворачивается к ней. Невинное детское лицо сияет ей навстречу.
Кошка мурлычет за дверью. Открываю дверь. Ириша хватает кошку и изо всех сил прижимает ее к себе. Кошка с вытаращенными глазами замирает в объятьях. Ей явно неудобно. Очень, очень неудобно - и кажется, Ириша это прекрасно понимает. Кошка нервически дергается. Ириша не двигается и только сильней сжимает кошку в объятиях.
- Оставь кошку в покое.
Она резко стискивает кошачьи бока, а потом брезгливо швыряет кошку как можно дальше.
- Наташа, представляете, я подружилась с Дианой! Никак от себя этого не ожидала! - Ее брови театрально ползут вверх. Мои брови тоже ползут вверх: я еще ни разу не слышала, чтобы семилетние дети выражались таким исключительно литературным языком. Хорошо это или плохо?
- Что же в этом удивительного?
- Да что вы, Наташа! Мы с ней только и делали, что дрались, и вдруг подружились. Поверить себе не могу!
Огромные серые глаза. Бледное личико. Синяки под глазами. Кожа под нижними веками так натянута, что собирается в резкую складку.
- Ира, обедать!
Это наш первый обед.
Садится за стол. Ковыряет ложкой в супе:
- Сто лет ничего не ела!
Она притворно вздыхает и слегка презрительно взирает на меня через стол - ждет, когда я начну читать ей мораль. Все няни читают морали. Все няни обязаны проявлять повышенный интерес к аппетиту ребенка.
- Подумайте, Наташа, я сто лет ничего не ела! - Она делает паузу, а потом невыразительно добавляет: - И еще двести не буду.
- Ешь, - говорю я.
Она безмятежно возит ложкой.
- Наташа, как вы думаете...
- Ешь, - говорю я.
Серые глаза безмятежно упираются в пространство.
- Но я хотела спросить...
- Ешь.
Я смотрю на нее равнодушным, невыразительным взглядом. Она осекается. Ее огромные глаза задумчиво помаргивают на бледном лице.
Детская площадка заполнена до предела. Но горка свободна. Ириша разбегается по склону горы, пытаясь забраться наверх, но ровно на середине пути ее ноги начинают скользить.
-Наташа, - жалобно хнычет она, - помогите, я не могу забраться на горку!
Я сижу на скамейке и молча смотрю на упирающуюся из последних сил Ирку. Я не могу ей помочь, мои руки, изуродованные артритом, еще слишком слабы.
- Наташа! - хнычет она.
Я отрицательно качаю головой.
Она кряхтит, ноги соскальзывают, она растягивается по горке.
- Наташа! - Ее глаза умоляюще останавливаются на мне.
- Давай, Ира, давай, попробуй встать по-другому, - подбадриваю я.
- Так? - она неуклюже елозит ногами.
- Нет, - я качаю головой.
- Так? - она приподнимается и снова падает, шапка сваливается с ее головы.
- Да нет же, - говорю я.
Надо же, какая неспортивная девочка. Я почти поднимаюсь со скамейки, я почти уже встала, чтобы подойти и помочь ей наконец одолеть эту горку; я уже почти совсем сделала это, как вдруг из-под разлетевшихся на две стороны Иркиных волос замечаю ее довольный (слишком, слишком довольный!) взгляд - она не успела его скрыть, и он выскочил из-под волос - снисходительный, насмешливый взгляд торжествующего обманщика.
Вечером приезжает бабушка: элегантная, ухоженная, с театральным бархатным голосом, вся сплошь - хорошие манеры, которые видно за версту. Ириша окидывает меня взглядом примерной девочки.
- До свиданья, Наташа!
Хорошие манеры встревожено приходят в движение:
- Вы позволяете ей так себя называть?!
Театрально развожу руками:
- Что делать? Западный стиль.
Хорошие манеры колеблются: они не уверены, что современный западный стиль - это то, что нужно, и совсем не уверены, что какая-то там няня может иметь об этом достаточное представление.
* * *
Первоклашки выскакивают из дверей, в руках у каждого - лист с еще не подсохшей краской. Кидаются к утомленным ожиданием родителям:
«А мы рисовали бабочек! Мама, тебе нравится моя бабочка?» -
«Нравится, нравится, пойдем».
Вот и Ириша. В руках пусто. Портфель застегнут. На лице - покой и полная независимость. Интересно, где же ее бабочка?
- Что делали?
Равнодушное пожатие плеч:
- Рисовали.
- Что рисовали?
- Да так, бабочек.
- Покажи.
- Не хочу.
Поддеваю на крючок:
- Не смогла, наверно?
Утомленно вздыхает, лезет в портфель, достает мятый лист, сует мне под нос:
- А это что? Не смогла, да? Вот она, бабочка. Видите?
Разглядываю бабочку: крылья маленькие, противно-круглые, как консервные крышки, темно-коричневые. Краски она явно не пожалела - просто навалила бабочке на крылья по самое некуда, а сверху на это самое темно-коричневое кое-где равнодушно капнуто темно-зеленым. Да, с такими крыльями далеко не улетишь. Ну и бабочка.
- Да разве это бабочка? Это жук какой-то навозный.
Раздраженно вырывает лист.
- Это бабочка!
Злобно сует лист в портфель.
Ложка бултыхается в супе. Немигающие глаза блуждают в пространстве.
- Знаете, Наташа, каким я вижу свое будущее? Где-нибудь за границей, вечером, сижу с друзьями в кафе...
Бледное личико мечтательно колышется над тарелкой.
- Наташа, вы бы хотели выйти замуж за принца?
- Лучше за банкира, - говорю я.
- Почему?
- Потому что банкиры богатые.
Она задумчиво отправляет в рот ложку супа. Удивительно, но в свои семь лет она даже не спрашивает, кто такие банкиры.
- Нет, - говорит она, - банкиры служат принцам, значит, это принцы богатые.
- Нет, - говорю я, - все принцы богаты настолько, насколько им позволяют банкиры.
Ее немигающие глаза останавливаются.
- Почему?
- Потому что принцы ничего не понимают в деньгах.
Она задумывается.
- Зато они красивые, - не очень убедительно говорит она. Я небрежно пожимаю плечами.
- Ну хорошо, - соглашается она наконец. - Я выйду замуж за банкира. Только пусть он будет красивым.
После обеда - прогулка. Вызываю лифт. На третьем этаже лифт останавливается; входят три женщины. Ириша поворачивается ко мне и спокойно объявляет на весь лифт:
- Не понимаю, зачем вызывать лифт на третьем этаже.
Женщины вздрагивают.
- Не понимаю, - объявляет Ириша. - Это же так глупо.
* * *
На полу - любимые игрушки: тигры, пумы, драконы. А еще она любит рисовать львов - она их рисует, вырезает и складывает в коробку. Львы маленькие, красные, с красными маленькими крыльями. Они похожи на цветные канцелярские скрепки - в общем-то, она совсем не умеет рисовать, и все-таки крошечные летающие львы приводят меня в восторг. Мне даже становится жаль, что в своем собственном детстве я не додумалась до таких вот маленьких летающих хищников.
- Тебе так нравятся львы?
Она с сомнением смотрит на меня, потом все-таки кивает. Подбрасывает львов вверх. Еще подбрасывает. Сгребает львов в кучу и небрежно запихивает в коробку.
- Знаете, Наташа, мои любимые животные - акулы.
- Почему?
Ее лицо приобретает авторитетное выражение.
- Ну, во-первых, это красивые животные, а во-вторых... - она внезапно умолкает.- Наташа, а вам нравятся змеи?
- Нравятся. Так что там про акул? - говорю я.
Она задумчиво молчит. А потом встает и выходит из комнаты.
На полке - кассета: «Секреты идеальной фигуры». Мамино. На подоконнике - книжка:
«Секреты настоящих мужчин». Снова мамино. У мамы идеальная фигура и новый муж - молодой и военный. Впрочем, мама вполне симпатичная.
Входит.
- Наташа, хотите, я покажу вам свои фотографии?
Роется на полке, вытаскивает альбом.
- Вот. Это я маленькая... А это я у бабушки... Это на море... Это папа.
Папа не настоящий - тот самый, второй муж ее матери.
- Где?
- Вот, видите? В центре.
- А это кто?
- Это мамина подруга.
Мамина подруга стоит по левую руку «папы», мама - по правую. Все улыбаются. Стоящий в центре
«папа» обнимает маму и ее подругу за талию. Левая
«папина» рука небрежно возлежит на подругиной талии - чуть выше, чем надо бы.
Прогулка на свежем воздухе. Ириша сходу атакует горку. Залезает, садится на верхней площадке. Две девочки уже съехали вниз, по ступенькам взбегают наверх. Ириша сидит на верхней площадке, перекрывая доступ к склону, ее не обойти - и она это знает. Девочки стоят за ее спиной: они терпеливо ждут, когда же Ириша съедет наконец с горки. Но Ириша не едет. Наконец одна из них не выдерживает:
- Девочка, ну катись!
Ириша молчит. Сидит, ничего не слышит. Даже не оборачивается.
- Девочка! Ну катись же!
Ириша сидит.
Терпение стоящих за ее спиной заканчивается:
- Девочка! Щас как дам тебе! - одна из девиц замахивается. В ответ - молчание. Как сидела, так и сидит. Неужели не боится? Девица теряется.
- Ну де-евочка, ну кати-ись!.. - ноет за Иркиной спиной девица.
Да толкни ж ты ее, мысленно подзуживаю ее. Нет. Не толкнет. Слишком странная девочка - сидит на горке, спиной, совершенно не боясь, что ее ударят.
Подходит мамаша. Начинает совестить Ирку. Надо уступать, педагогически зудит мамаша, это общая горка, все имеют право на ней кататься. Ириша с удовольствием слушает. Еще бы! Ведь пока мамаша зудит, у Ириши есть полное право сидеть на горке, загораживая проход.
* * *
- Наташа, посмотрите, какой у меня толстый портфель! Знаете почему? Потому что там лежит моя книжка.
- А зачем тебе в школе книжка?
Брови недовольно сводятся к переносице. Ей не нравится мой вопрос.
- Ну: я читаю на переменах.
- Зачем? Разве тебе не хочется побегать с друзьями?
- У меня нет друзей. - Спохватывается: - Вы же знаете, Наташа, что в первом классе дети не всегда успевают найти себе друга.
- А что другие девочки делают на переменах?
Пожимает плечами:
- Бегают.
- Разве ты не хочешь к ним присоединиться?
Молчание. И скромный благовоспитанный ответ:
- Мне кажется, я им помешаю, они ведь меня не звали.
Пауза.
- Наташа, а вам нравится со мной сидеть?
- Да так, нормально. А тебе со мной?
Кивает:
- Нравится.
Вечером приходит мама.
- Мама, а девочки в классе меня любят!
Мама натянуто улыбается, ей не нравится, что я слышу эту фразу. Она обнимает Иришу:
- Ну вот, малыш, а ты боялась.
Теперь уже Ириша натянуто улыбается.
* * *
Уверенно расталкивает родителей, протискивается в центр, дергает учительницу за рукав:
« А я знаю!.. А я уже сделала!.. А у меня уже есть!..» Учительница из последних сил стискивает зубы и старается говорить без пауз. Нет-нет, это не мое дело. Я просто сижу с этой девочкой.
Она ябеда. Каждый день звонит матери:
- Мама, я сегодня опять... Мама, ну прости меня, ну поверь мне последний раз:
Мама верит.
Детская площадка гудит. Ириша направляется к горке. На горке девочка. Лет четырех, не больше, - хохочет, кубарем катится вниз. Ириша медленно обходит горку. Останавливается, смотрит на девочку.
Девочка вскарабкивается на горку и с визгом скатывается. Ириша обходит горку. Еще раз. Смотрит, как девочка скатывается вниз и хохочет. И вдруг, подхватив ее смех и как-то неестественно, нелепо задорно взвизгнув, кидается на горку - делает вид, что участвует в совместной игре. Все - села. Лицо в небо, руки в боки: чтоб и мышь не проскочила. Понятно. Повторяем старый трюк.
Девочка взбирается на горку. Ириша сидит.
Девочка упирается ей прямо в спину. Ириша сидит.
И вдруг... Девочка хохочет, обхватывает Иришу и с азартом, с визгом переваливается через нее. Она скатывается с горки, вскакивает, бежит, забирается на горку и снова с тем же азартом и визгом переваливается через обалдевшую Иришу.
От восторга я буквально подпрыгиваю на скамейке. Надо же, как гениально решила проблему -превратила препятствие в удовольствие, попытку отнять - в подарок судьбы, подлый умысел - в веселый замысел. Ай да девочка! Два - ноль в нашу пользу!
Все еще сидящая на горке Ириша приходит в себя. Она встает и поспешно покидает горку.
Бродит по площадке, подходит ко мне, садится на скамейку.
Девочка на горке оглядывается на Иришу.
- Иди играть! - зовет она. Ириша не слышит. Глаза в небо, сидит, болтает ногами.
- Девочка, иди играть!
Нет. Сидит, болтает ногами. Чертит ногой по песку. Встает, идет к освободившимся качелям. Возвращается.
- Глупая девочка, - говорит она мне.
- Почему?
- Зовет меня играть. - Ее рот презрительно выгибается. - А может, я не хочу.
- Нет, - говорю я, - это не глупая девочка, это добрая, жизнерадостная девочка, которая просто не смогла догадаться, что ты приготовила ей гадость.
- Какую гадость? - ее лицо почти невинно.
- Не прикидывайся, - говорю я. - Я прекрасно вижу, с какой целью ты восседаешь на горке.
Несколько секунд она раздумывает, стоит ли ей попытаться разубедить меня, но на всякий случай не решается: а вдруг я замечу что-то еще?
Рейтузы, шапка и шарф валяются на кровати.
- Ириша, возьми вещи и убери в шкаф.
Беру грязные рейтузы и перебрасываю их на край кровати.
Ее глаза сужаются.
- Наташа, вы зачем это сделали?
Спокойно, спокойно, говорю я себе.
- Переодевайся и убери вещи в шкаф.
Принимает королевский вид:
- А теперь возьмите и положите их назад.
Пауза.
Беру рейтузы и швыряю их на пол.
* * *
Кошка приветственно мурчит, задирает хвост, не спеша разворачивается. Ириша с любопытством смотрит на кошку, а потом медленно тянет дверь на себя - так медленно, что кошка не чувствует подвоха. И я тоже. Мне все еще кажется, что она так медленно закрывает дверь потому, что закрывает ее в такт не спеша движущейся от двери кошки. Дверь захлопывается, прищемив кошку. Кошка дико вопит. Я тоже. Ириша испуганно открывает дверь, выпуская кошку, а потом опасливо поднимает на меня глаза. На кошку она больше не обращает никакого внимания.
- Ты что, ненормальная? - я задыхаюсь от ненависти.
- Я не хотела, - миролюбиво оправдывается она.
- А по-моему, очень даже хотела.
Ириша мгновенно переходит в наступление:
- Она сама виновата. Она должна была почувствовать опасность. Кошки умеют чувствовать опасность. Это плохая кошка.
Она воинственно вскидывает глаза.
Обед проходит в молчании. После обеда она молча уходит в свою комнату. Тишина.
- Наташа, идите сюда.
Она сидит на диване, смотрит на уснувшую там же, на диване, кошку.
- Плохая кошка. - Косой взгляд в мою сторону. - Очень плохая. Лучше завести рыбок.
- Да, - говорю я ядовито, - с рыбками тоже можно очень интересно играть.
- Как?
На моем лице фальшивое изумление:
- Ты не знаешь, как можно играть с рыбками? У меня был один знакомый мальчик, так вот он умел играть с рыбками. Ты ведь знаешь, что рыбки живут в воде? - Она заинтересованно кивает. - Да, - продолжаю я, - рыбки живут в воде. Они совсем не могут жить без воды. Без воды они начинают задыхаться. Ты ведь знаешь об этом?
Она хмурится:
- Ну, дальше, дальше!
- Так вот. Без воды рыбки начинают задыхаться. И мой знакомый мальчик придумал такую игру: он вынимал рыбку из воды и держал ее на ладони, а рыбка начинала задыхаться, она ведь совсем не может жить без воды, а мальчик держал ее на ладони и смотрел, как она задыхается.
Я затаенно жду реакции. На ее лице изумление - изумление, медленно переходящее в гнев.
- Никто не смеет так играть с рыбками! - говорит она.
Огромный камень сваливается с моей души:
- Ну, слава богу, что тебе это не нравится! - говорю я.
Она удивленно смотрит на меня, ее глаза растерянно смаргивают.
- Никто не смеет так играть с моими с рыбками! - говорит Ириша.
Вечером приходит мать.
У Ириши страдальческое лицо:
- Мама, я сегодня кошке лапу придавила дверью. Я так испугалась. Вдруг у нее что-то с лапкой теперь?
- Ну, ничего, ничего, - говорит мать. - Все нормально у нее с лапкой, не переживай, малыш.
Ириша ласково улыбается.
- А Наташа сказала, что я нарочно.
Она одаривает меня светлым, невинным взглядом.
Теперь осталось только рассказать маме, в какие игры с рыбками я научила ее играть.
* * *
Родительская толпа осаждает учительницу. Ириша, как всегда, в центре:
«А я знаю!.. А у меня есть!.. А я уже сделала!..»
На лицах родителей нескрываемое отвращение. Ну все, мне надоело. Чуть не за шкирку вытаскиваю ее из центра. Всю дорогу до дома читаю лекцию: как ты себя ведешь, да что же это этакое, ты думаешь, все только и думают: ах, какая умная девочка! А все смотрят на тебя и думают: что это за выскочка, почему эта девочка не умеет себя вести? Неужели ты не видишь, с каким отвращением все на тебя смотрят?
Она внимательно слушает. Ни одной эмоции не отражается на ее лице - ни гнева, ни стыда, ни обиды, ни злобы. Ей не до эмоций - она получила информацию, она думает. Шевелит мозгами.
Ковыряние в супе закончено. Завариваю чай. Мне - в чашку с машинкой, ей - с дракончиком. Она любит драконов.
Она задумчиво смотрит на чашки.
- Наташа, я буду пить из вашей чашки.
Начинается. Даже своего любимого дракончика она готова лишиться, лишь бы что-то у меня отнять. Небрежно переставляю чашки местами:
- Пожалуйста. - Делаю снисходительное выражение лица: - Я думала, ты достаточно взрослая для того, чтобы не оценивать чашку по картинке, но, оказывается, я ошиблась.
Я презрительно усмехаюсь. Я вижу, как она хочет что-то сказать, но останавливает себя.
Пауза.
Пьет чай из моей чашки с машинкой.
- Наташа... Я сказала, что буду пить чай из этой кружки, потому что это кружка моего папы, - говорит она и смотрит на меня совершенно человеческими глазами.
Подсаживается ко мне на диван, уютно пристраивается возле моего бока.
- Наташа, давайте читать книжку.
Отодвигаю ее от себя.
- Не наваливайся на меня.
Отсаживается. Что-то она миролюбива сегодня.
- Наташа, а вы знаете, почему я такая красивая?
- Нет. Почему?
- Мне волосы красоту придают.
- Это тебе мама сказала?
- Да.
Смотрю с любопытством.
- А кто красивей, ты или мама?
Колеблется:
- Мама.
Не врет. Маму всегда рисует в короне. Своего нового папу - в пальто. Он военный, редко бывает дома.
Она испытующе смотрит на меня.
- Знаете, о чем я мечтаю?
- Нет.
- Чтобы девочки из нашего класса перестали воображать себя принцессами.
* * *
Болеет: нос красный, глаза красные, слезятся, мордочка несчастная.
Для начала минут десять продержала меня за дверью: "Но, Наташа, поверьте, я не могу вам открыть, меня закрыли на ключ!» - и я десять минут ковырялась ключом в замочной скважине, зная (зная!), что она морочит мне голову, и все-таки сомневаясь в этом - так убедительно звучит ее голос - убедительно, как всегда.
Она совсем не капризничает.
- Что ж, будем снова собирать мозаику, - рассудительно говорит она, - ведь надо же чем-то себя занять.
Два часа собираем мозаику. Скучно.
- Наташа, давайте посмотрим фотографии.
Вытаскивает свадебный альбом: мама в белом платье, рядом - ее настоящий папа. Я сразу понимаю, что это он. Тычу пальцем:
- Кто это? Какой красивый мужчина.
- Наташа, да это же мой папа, разве вы не поняли? - ее голос полон удовольствия.
- Твой папа? Надо же. Очень красивый.
Собирает губы в независимую складку:
- Он и сейчас такой.
Она очень довольна. И ей очень не хочется, чтобы я это поняла. Молча листаю альбом дальше.
Пауза.
- Наташа, он и сейчас такой!
- Да, Ира, я слышу, у тебя очень, очень красивый папа.
Она так довольна, что на всякий случай прикрывает глаза.
* * *
Лифт не работает. Я безрезультатно жму на кнопку. Придется спускаться пешком. Если не починят, то и подниматься тоже. Шестнадцатый этаж. Совсем не для моих больных ног.
Она прыгает по ступенькам, оборачивается:
- Наташа, представляете, шестнадцатый этаж! Как же вы будете подниматься? Ну, я-то еще поднимусь, я легкая, а вы-то как?
Что это с ней? Неужели сочувствует?
- Уж и не знаю. Поднимусь как-нибудь.
- Просто не представляю. Ну я-то ладно, но вам-то тяжело будет подниматься на шестнадцатый этаж!
Всю дорогу до школы она только и повторяет: «Ну, я-то ладно, а вот вы-то как? Я-то ладно, а вы-то?» В ее голосе мне слышится сочувствие. В конце-то концов, может же она посочувствовать мне для разнообразия?
Поджидаю ее в вестибюле. Выходит, ищет меня глазами - увидела, радостно кивает, подбегает, приветливо заглядывает в глаза. Да что это с ней? Неужели ей до сих пор меня жалко?
- Погуляем немного, - растроганно предлагаю я.
- Нет, я хочу домой.
Ну, домой так домой.
Входим в подъезд. Возле лифта толпа людей. «Работает?» -
«Работает».
- Ну вот, видишь, все обошлось, - говорю я с улыбкой.
В ее глазах ужас.
- Наташа, пойдемте!
- Куда? - не понимаю я.
- Ну, что, мы так и будем тут стоять?! - ее лицо краснеет от злости. - Так и будем стоять тут до вечера? - Она хватает мою руку и резко, почти грубо дергает меня в сторону лестницы.
- Но ведь лифт работает!
Она гневно топает ногой, глаза полны слез:
- Да вы что, не видите, сколько людей?! Мы простоим до вечера!
Невероятная догадка взрывается у меня в голове: ах вот оно что: Ускользнувшее, упорхнувшее прямо из рук удовольствие увидеть мою немощь, насладиться моей слабостью - нет, она не может в это поверить. Ах ты, маленькая дрянь!
Вырываю руку, с ненавистью смотрю на нее:
- Я никуда не пойду. Лифт работает, я поеду на лифте. А если ты еще раз топнешь, я тебе ногу оторву.
На моем лице блуждает странная улыбка. Она задумчиво разглядывает мое лицо.
* * *
Жду в фойе. Что-то ее долго нет. Наконец появляется, возбужденно кричит мне еще издалека:
- Наташа, а я шла по мраморной лестнице! Представляете, у нас в школе есть мраморная лестница! Наташа, вы ходили когда-нибудь по мраморной лестнице?
Что ж, вопрос понятен: по мраморным лестницам ходят принцессы. Она принцесса, а я нет. Ну уж фигушки. Снисходительно усмехаюсь:
- Конечно, ходила.
Ее лицо делается недоверчиво-недовольным. Надо же, все ходят по мраморным лестницам.
Девочка из ее класса одевается за ее спиной. Оборачивается. Иришино лицо вспыхивает радостью:
- А-а!
Я вижу, как девочка в первую секунду хотела приветливо улыбнуться в ответ, но вместо этого вдруг состраивает тупое, агрессивное лицо:
- Бэ-э!
Иришино лицо отшатывается, как от удара. Радость меркнет. На лице пустая, рассеянная улыбка.
Катается на лыжах с маленькой горки. Мальчишки сделали трамплин. Но она не умеет с трамплина, все время падает. Подходит к трамплину и с совершенно бесстрастным лицом расковыривает его лыжными палками.
- Ира, ты что делаешь?!
- Он кататься мешает.
- Ничего он не мешает. Отойди от трамплина.
Со злостью тычет палкой в трамплин.
- Вот приду сюда с мамой, мы весь трамплин разрушим!
Из подъезда выходит мальчик. Это Ваня. Ей нравится Ваня. Он обзывает ее обезьяной, гориллой и еще
«биологической». Впервые слышу такую кличку. Но очень точно. Она не умеет вести себя со сверстниками - она как неживая. Просто биологическая.
Кричит Ване:
- Привет, Ваня!
Он громко ворчит, как взрослый:
- Ну и нечего на всю улицу орать. Чего разоралась? Стоит, орет.
Но ей нравится Ваня. Ваня сильный, Ваня ее терпеть не может. И она пытается ему угодить: нарочно падает с горки, чтобы он над ней посмеялся. Смейся, Ваня!
Вечером ябедничает на Ваню матери. Мать в гневе. В таком гневе я вижу ее в первый раз:
- Ну и дай ему портфелем по башке!
В глазах Ириши ужас и слезы:
- Мама! Нельзя! Ему же будет больно!
- А я говорю, дай!
- Мама!!! Нельзя!!!
Ира хорошая девочка. Ира никого не обижает. Честное слово, она сейчас зарыдает.
* * *
Слоняюсь по комнате. Разглядываю книжные полки. За длинным рядом мультфильмов - не менее длинный ряд эротики. Взрослых книг три: две Ремарка и одна Цветаевой. Беру Цветаеву. Из книжки выпадают старые, пожелтевшие листы. Стихи. Неужто мамины? Читаю. Слабые стихи. Совсем слабые. Но сейчас это неважно. Потому что это стихи о любви. Признание беременной женщины в любви к своему ребенку.
- Наташа, а знаете, что я хочу заказать Деду Морозу на Новый год?
Мои брови лезут вверх:
- За-ка-зать?!
Она смущается.
- Ну... я хотела сказать... ну как это? Ну я забыла, Наташа! - она умоляюще на меня смотрит.
- Ах, забыла! - моя улыбка ядовита как никогда. - Ты хотела сказать
«попросить»! Ты забыла слово «попросить», не так ли?
- Да, попросить. - Она уже оправилась от смущения. - Так вот. Вы знаете, что я хочу попросить у Деда Мороза? Я хочу попросить у него новую куклу. Хотите, я покажу Вам своих кукол?
Я немного мучаю ее отказом, мщу за Деда Мороза, но потом соглашаюсь.
Две девочки на детской площадке приветственно машут руками:
- Ира, иди к нам!
Вяло машет в ответ, отворачивается: сами зовут, да ну их, глупые девочки, слишком легкая добыча.
Подходит к облезлому мостику с перекладинами, подтягивается - тонкие ноги болтаются, тычутся в железный столб.
- Наташа, пойдемте на большую горку!
Идем.
Карабкается на горку. Горка большая, высокая. Две девочки лет тринадцати смотрят вниз, смеются: ох и прокатимся! Схватились за руки, понеслись. Ползущая вверх Ириша внезапно валится им под ноги. Но как-то фальшиво, как-то неубедительно валится. Она и сама чувствует это. На всякий случай хнычет. Девочки сбиваются, тормозят, удовольствие испорчено, они неприязненно косятся на Иришу. Что-то здесь не так, чувствуют девочки, что-то здесь не так. Девочки большие, взрослые. На всякий случай Ириша хнычет погромче.
Сидим на диване, читаем книжку. Она всегда так уютно пристраивается ко мне, что иногда мне хочется погладить ее по голове. Иногда я подозреваю, что и ей тоже этого хочется - хочется, чтобы я погладила ее по голове. Но боюсь, что мы обе с ней не слишком уверены, что она не откусит мне руку.
Она словно слышит мои мысли:
- Наташа, вы бы хотели стать чудовищем?
Вопрос застает меня врасплох.
- А ты?
Кивает:
- Хотела бы.
Вот ведь. Иногда она бывает обезоруживающе искренна. Да, но почему я ушла от ответа?..
* * *
Снова болеет.
- Наташа, вы не знаете, почему я так часто болею?
Я знаю. Но я не хочу об этом говорить. Я няня. Это не мое дело.
Вздыхает.
- Ну, что будем делать? Давайте посмотрим мультфильм.
Ну мультфильм так мультфильм.
Раздается телефонный звонок: это мама.
- Наташа, обязательно промойте ей нос. Три раза.
Хм. Вообще-то я не медсестра. Ладно, так и быть. Все-таки болеет -промою. До окончания мультфильма остается десять минут. Пусть досмотрит, а уж потом промою ей нос.
Через три минуты телефон снова звонит:
- Вы промыли ей нос?
- Еще нет.
Я не успеваю ничего добавить. Металлический голос в трубке дрожит от гнева:
- Вы обязаны незамедлительно выполнять все мои указания! Незамедлительно! Вы поняли меня?
Ошарашенная, молчу. В трубке тоже молчание.
- Я поняла вас, - говорю ледяным тоном и кладу трубку.
До вечера успеваю промыть нос пять раз. И наотрез отказываюсь играть.
- Наташа:
Злобно смотрю на нее.
- Не мешай мне. Я занята.
Сижу на диване, читаю детектив. Ириша тихо удаляется в свою комнату.
* * *
Просыпала на стол сахар. Испуганно смотрит на меня.
Я качаю головой:
- Что же ты, будешь вместо печенья стол есть? Стол с сахаром, это что-то новенькое!
Я говорю это с абсолютно серьезным выражением лица. Продолжаю:
- Бедная мама. Представляю, как она каждый день после работы идет в мебельный магазин и говорит:
«Пожалуйста, будьте любезны, заверните мне вот этот миленький стол, моя дочка съест его на ужин».
Ириша заливается смехом.
- Бедная, бедная мама, - продолжаю я. - Приносит домой стол, а голодная Ириша говорит:
Ириша с энтузиазмом отбирает у меня инициативу:
- А голодная Ириша говорит: мама, давай скорей стол, я его сейчас съем!
Она запинается, не знает, что придумать дальше. Я снова беру повествование в свои руки:
- Да, говорит Ириша, только не забудь посыпать его сахаром!
Ириша заливается счастливым смехом.
- А вы знаете, Наташа, по субботам я ем людей!
Я хмыкаю:
- Только по субботам?
Но она маленькая, она не понимает моих сомнительных шуточек.
Пьем чай. На часах - пять.
- Мама не собиралась приехать сегодня пораньше?
- Нет.
Пауза. Думает о чем-то.
- Наташа: (пауза) вам надоело со мной сидеть?
- Нет. С чего ты взяла?
- Последнее время вы часто спрашиваете, не приедет ли мама пораньше.
У нее абсолютно невыразительное лицо. Абсолютно.
- Тебе бы не хотелось, чтобы это было так?
С тем же выражением:
- Да.
Делаю паузу.
- Мне не надоело с тобой сидеть. (Еще паузу.) Мне нравится с тобой сидеть. Сначала я думала, что ты очень злая девочка...
Ее лицо по-прежнему невыразительно, но я чувствую: она вся замирает от моих слов.
- Почему?
- Ну... ты специально не пускала ребят на горку, мучила кошку, да и со мной пыталась проводить эксперименты. - Вижу, как она прячет улыбку. - Но потом я поняла, что ты не злая. (Делаю паузу.) Просто ты очень одинокая. Вот почему ты так часто болеешь.
Ее глаза останавливаются.
- Как вы это поняли?
- Я давно догадывалась, но недавно я это окончательно поняла. В тот день, когда девочка из твоего класса сказала тебе "бэ". Я увидела, как твое лицо отшатнулось. Тебе было больно, но ты очень быстро скрыла боль. А когда человек умеет так быстро скрывать свою боль, это значит, что он не просто одинок, а очень одинок - и очень давно.
Морщины возле ее рта искажаются, глаза щурятся, наполняются слезами.
- Почему ты плачешь?
Она тут же улыбается:
- Нет, что вы, совсем нет. Просто у меня глаза от болезни слезятся, вы же знаете, - она улыбается.
- Да, - примирительно говорю я. - Конечно. Я ошиблась.
Встаю, беру со стола кружки, наливаю еще чаю. Ставлю чайник на место.
- А знаешь, почему я догадалась про твое одиночество? Потому что в детстве я сама была таким ребенком.
Ставлю кружки на стол, ищу в тумбочке чистые ложки. Я совсем не смотрю на нее.
- Наташа: - Я оборачиваюсь. - Знаете, мне и сейчас больно от этого. От того, что она так мне сказала... - Ее губы дрожат. По щекам катятся слезы. Голос падает до трагического шепота: - Наташа, почему я так одинока?..
Я принимаю солидный, рассудительный вид:
- Ну, во-первых, ты не так уж и одинока. У тебя есть мама, которую ты вполне можешь назвать своим другом. У тебя есть замечательная бабушка. И у тебя есть папа, который тебя любит. А во-вторых...
Я останавливаюсь.
А что во-вторых? Как объяснить ей, что она еще очень, очень долго будет одинока, потому что слишком отличается от всех? Конечно, я понимаю, иногда ей так хочется быть принцессой - такой же принцессой, как все, если уж нельзя быть единственной, - быть принцессой и выйти замуж за принца, и сидеть где-нибудь вечером с друзьями в кафе за границей, но все это пустяки, все это глупости, потому что на самом деле, по правде и в глубине души, ей хочется быть чудовищем, и с этим ничего не поделать: настоящим чудовищем, с пластинчатым хвостом, тяжелыми лапами и плоской вытянутой мордой - настоящим чудовищем, одиноким и хитрым, и выныривать из болотной воды, и таиться за гнилыми деревьями, и издавать по ночам долгие, тоскливые звуки.
- А во вторых:.
Ириша вдруг хватает кошку и изо всех сил тянет ее за передние лапы. Кошка истерически мяучит, пытаясь вырваться из ловушки; несколько секунд Ириша с интересом наблюдает за кошкой, готовая мгновенно разжать руки еще до первых признаков моего возмущения. Но поздно.
- А во-вторых, - злобно говорю я, - ты одинока, потому что тебе никого не жаль, кроме себя. Вот себя ты научилась жалеть, а других ты просто не замечаешь, они для тебя не существуют, вернее существуют только тогда, когда причиняют тебе боль, вот тогда ты плачешь и жалеешь себя, потому что ты эгоистка.
Ее лицо испуганно сморщивается:
- Мама никогда не называла меня этим словом, - испуганно говорит она тоненьким голосом и вовсю заливается слезами.
- Хватит реветь, - я презрительно щурюсь. - А знаешь, почему я тебя раскусила?
Слезы прекращаются как по команде:
- Почему?
Делаю высокомерное лицо:
- Потому что я умная.
Все, мне больше не о чем с ней говорить. Я разворачиваюсь, чтобы выйти. Гневный крик догоняет меня:
- Нет! - истошно кричит Ириша. - Вовсе не потому, что вы умная, а потому, что в детстве вы были таким же ребенком!
Я останавливаюсь и с невыразимо довольным выражением лица добиваю чудовище:
- Нет, - говорю я, - я тебя раскусила, потому что я не просто умная, а очень умная.
И с победным видом иду на балкон курить.
* * *
Последний день. Четыре месяца закончились. Вечером, как всегда, придет с работы ее мать, и больше мы никогда не увидимся. Интересно, вспомнит ли она об этом?
Всю дорогу она фантазирует:
- У меня есть сокровища, они лежат на дне Атлантического океана, их стережет большая акула в золотом шлеме. Иногда она меня бьет.
Видит возмущение на моем лице. Торопливо объясняет:
- Это мы с ней так дружим.
Пауза.
- А еще... А еще она ест маленьких детей.
- Фу. Какая мерзкая акула.
Поспешно добавляет:
- Но я ей запретила.
Вертится перед зеркалом.
- Знаете, Наташа, на Новый год я заказала маме костюм пчелки.
Я морщусь. Опять это словечко.
- Почему пчелки?
- Ну, не знаю. Пчелка красивая. У нее усики. Там были еще костюмы тигренка и маленькой бабы-яги, но я захотела пчелку. Как вы думаете, мне пойдет этот костюм?
- Думаю, да.
Подпрыгивает на манер балерины, представляет себя летающей пчелкой.
- Наташа, я сказала маме, чтобы она каждый день покупала мне стол.
- Какой стол?
Я совсем забыла про нашу игру.
- Ну, помните? На ужин. Я сказала, что теперь я буду есть на ужин столы.
- А-а! Ну, конечно! И что сказала мама?
- Ничего. Она сказала: «Понятно».
Вечером с работы приходит мать. В ее руках большой прозрачный пакет: остроконечная шапка, юбка, зеленый парик. Ириша подавляет горестный вздох. Берет пакет. На лице фальшивая радость.
- Видите, Наташа, я буду маленькой бабой-ягой! Какой красивый костюм...
- Но ты же хотела пчелку?
Она укоризненно смотрит на меня: да как же я не понимаю? Ведь это так просто. Мама решила, что этот костюм лучше. Все-таки пчелка - это слишком по-детски. Маме лучше знать.
- До свиданья, Ириша.
Я еще здесь, но она уже не смотрит на меня. Ведь сегодня был последний день, и он кончился. Я больше не существую в ее жизни.
- До свиданья. Спасибо вам, - говорит ее мать. Последние признаки вежливости соблюдены.
Я пожимаю плечами.
- Не за что.
22.11.1999 г. - 02.12.2002 г.
|
