5. Наказание
Маленький, но свой житейский опыт
Мне милей ума с недавних пор,
Потому что поротая жопа —
Самый замечательный прибор.
И. Губерман
Человек был создан в последний день Творения, когда Бог уже был утомлен.
М. Твен
В детстве Славик очень любил сказки. Ему всегда хотелось во всем разобраться, и тогда мама долго и терпеливо объясняла ему: и что такое «крещеный мир», и кто такие «бояре», и что значит «по сусекам поскребла». Как-то раз мама читала ему «Сказку о мертвой царевне» и дошла до слов: «...восхищенья не снесла и к обедне умерла». Славик после этих слов вдруг спросил: «А как это — умерла?» Мама почему-то смутилась и скороговоркой произнесла: «Давай лучше я тебе другую сказку прочитаю: «Жил был поп — толоконный лоб...»
Но случилось так, что вскоре Славику пришлось узнать это страшное слово. Ему было семь лет, мама тяжело заболела. Она была еще очень молодая, но из-за внезапно навалившегося на нее недуга сильно похудела, ослабла и совсем не могла работать. Месяца два она почти не вставала со своей кровати, и Слава целыми днями бегал по двору, гоняя кур, или играя с ребятами на улице.
Однажды, когда он вернулся со своих бесконечных гуляний, во дворе суетилось множество людей. Только что-то очень важное могло вызвать такое скопление народа. Слава вошел в дом. И тут он почувствовал незнакомый неприятный запах, от которого не только першило в горле, но и к сердцу подкатывала необъяснимая тоска. Его отец и соседка тетя Маша стояли у окна. Увидев Славу, соседка зарыдала в голос. Слава, ничего не понимая, стал вторить ей.
Все зеркала и телевизор были завешены тряпками. Мама все лежала на своей кровати, но в ней что-то было не так. Что? Слава не мог понять. Ему показалось, что она, наконец, уснула, и боли перестали терзать ее.
—Сколько много народу,— прошептал Слава,— разве у нас должны были быть гости? Ведь мама болеет. Она спит?
Слава прислонился к стене, потому что его вдруг затошнило, и зажмурил глаза.
—Конечно, маленький, конечно, спит,— поспешил ответить ласковый голос тети Маши.— Пойдем, я тебя к нам отведу.
—Пойдем,— согласился Слава тихо-тихо, привыкший подчиняться требованиям и просьбам взрослых.
И они пошли к тете Маше, точнее, не пошли, а поплелись.
Пройдя несколько шагов, Слава остановился, у него кружилась голова. Умом он еще ничего не понял, но сердцем чувствовал, что произошло что-то непостижимое, сверхстрашное, или должно вот-вот произойти. И от этого он не мог идти, а только еле-еле передвигал ноги.
Следующие два дня Славик был, как во сне. И как сквозь туман проступала страшная тяжесть, вдруг навалившаяся на его душу. На третий день собралось много чужих людей, приехал оркестр и заиграл такую музыку, что у Славы с каждым звуком по коже пробегали мурашки. Громко и тяжело плакала бабушка. Отец был печален и серьезен. И тут вынесли маму в деревянном ящике. Она все также спала, только теперь она была нарядно одета, а не в ночной сорочке, как видел ее Слава в последнее время. Ему хотелось плакать, но, посмотрев на отца, он сделал серьезный вид и сдержался.
Маму положили на машину. Отец, бабушка и Слава оказались там же, в кузове, рядом с мамой. Когда машина тронулась с места, Слава удивился про себя, что мама так и не проснулась ни тогда, когда ее выносили из дома, ни когда ставили на высокую машину. Но лишь заиграла та страшная музыка, Слава не выдержал и заплакал. Нет, он не ревел, просто в глазах сильно защипало, и слезы сами покатились из его глаз.
Уже на кладбище, когда ящик с мамой стоял у вырытой ямы и люди подходили к нему, он вдруг понял, что больше никогда маму не увидит, что мама не спит...
Он подошел попрощаться сразу за отцом. Когда Славик прикоснулся губами к ее лбу, он почувствовал такой холод, что не только мороз побежал по спине, но и слезы замерзли в глазах. «Нет! Это не мама. Нет! Она не может быть такой холодной, не может!»
Он отошел в сторону и наблюдал за печальной церемонией. Никто не обращал на него никакого внимания. Все происходило, как в страшной сказке. Когда гроб закрыли крышкой и стали забивать гвозди, его сердце съежилось в маленький комочек и, как ему показалось, даже перестало биться. Слава поднял голову и крепко стиснул зубы, стучавшие то ли от холода, то ли от страха. А когда послышался ужасный стук земли по дереву, он хотел заткнуть уши, закричать во весь голос — только бы прекратить этот звук. Слава чуть не потерял сознание на краю глубокой скользкой ямы в тот момент, когда бросал свои три горсти земли. У него кружилась голова, он не мог держаться на ногах. Очнулся только дома.
«Мама умерла»,— понял Славик. И показался он себе маленькой серой замерзшей птичкой на голой ветке или тонким увядшим колокольчиком у пыльной дороги.
==========
Славик хоть и жил как в тумане, но все-таки сумел с грехом пополам закончить первые два класса. В их доме стала жить тетя Аня, папина жена. Славик даже не заметил, как она появилась. Никого не было — и вдруг поселилась у них в доме чужая женщина, которая кормила, одевала, помогала уроки учить, и так — по хозяйству... Славик только чуть-чуть обиделся на папу из-за этого, хотя он понимал, что нельзя жить человеку одному. Не жизнь одному, а мучение. Да и что можно говорить, если мальчик заметил, что с приходом Анны на строгом папином лице хоть иногда стала мелькать улыбка. Но сам Слава так и жил со сжатым замерзшим сердцем и с не по-детски серьезным выражением лица.
Особенно страшно было по ночам. Иногда, раз-два в месяц, ему снился один и тот же кошмар. Как будто он то ли крепко заснул, то ли притворился умершим. И его хоронят. Надевают на него новый костюм, кладут в гроб. Играет ТА страшная музыка. Кругом все плачут: и папа, и бабушка, и все знакомые. Потом его везут на кладбище и там хоронят. Особенно жутко становилось, когда его накрывали крышкой, и он, лежа в темноте, живой, слышал, как забивали гвозди, как по крышке гроба стучала земля. Ему хотелось кричать, чтоб прекратили, что он пошутил, что он просто заснул, но глухой стук земли о деревянную крышку сковывал его сердце, волю, чувства. И он ничего уже не мог сделать.
И в этот момент он просыпался весь в холодном поту. И лежал, не засыпая, пытаясь отогреть и заставить заново жить свое оледеневшее сердце.
Вот однажды Слава снова проснулся ночью от страшного сна и в первый момент даже не мог понять, где он. Слава спрятал лицо в ладонях и заплакал. Кругом тьма, будто он в могиле. Затем он увидел дверь, вернее, узкую полоску, откуда струился мягкий свет. Дверь тихонечко приоткрылась, и в комнату вошла тетя Аня.
—Знаешь, Слава,— мягко сказала она,— ты так вскрикнул, что я в ужасе проснулась и больше не смогла уснуть. Может быть, ты мне расскажешь, что случилось?
Слава скрючился под одеялом.
—Я нечаянно... Простите, теть Ань. Больше не буду.
Анна поправила одеяло и села рядом.
—Да за что же тебя прощать, если ты ничего плохого не сделал? Тебе страшное что-то приснилось, да?
В его голове всплыла жуткая картина.
—Угу,— не открывая рта промычал Славик.
—Ты мне можешь рассказать об этом?
—Я не знаю...
—Ладно, я же тебя не неволю. Но у человека должен быть хоть кто-то, с кем можно поделиться самым сокровенным. У тебя есть друг?
—Ну, нет,— сказал Слава и через некоторое время добавил,— я никого не вижу вокруг. А может, и есть — не знаю.
—Может статься, мы с тобой подружимся? Как ты думаешь?
—Вряд ли, вы такая большая, а я маленький.
—Но нам же долго, очень долго жить вместе. Может, если станем друзьями, легче будет.
—А давайте попробуем.
—Тогда сразу не «давайте», а «давай». Где это ты видел, чтоб друзья на «Вы» разговаривали? Можешь даже меня Аней называть, только бы папа не обиделся, но мы ему объясним, что так надо. Хорошо?
—Теть Ань, я скажу Вам то, что не говорил никому, и не хотел бы, чтобы Вы рассказывали об этом кому-нибудь... Ведь правда, что если кому-то снится, что его хоронят, значит, он скоро умрет?
Аня смутилась, она никак не ожидала такого вопроса, но, быстро собравшись с силами, ответила:
—Нет, неправда... Ты по маме тоскуешь, верно? Давай сходим как-нибудь на кладбище, к твоей маме...
—Пойдем сейчас...
—Послушай,— спокойно произнесла Анна,— скоро утро. Проводим отца на работу, позавтракаем, оденемся приличнее и сразу пойдем.
Слава съежился.
—Я уже давно хотел сходить, только боялся...
—Не нужно ничего бояться. Двум смертям не бывать — одной не миновать.
—Как это?
—Я тебе все потом расскажу.
—Если хочешь, я постараюсь еще поспать.
—Поспи, поспи,— сказала Аня.
И она ушла. Слава изо всех сил старался заснуть, но так и не смог.
Утром они позавтракали большими ломтями колбасы с хлебом и чаем и пошли на кладбище. Шли молча, каждый думал о своем. Когда подошли к могиле матери, Славик удивился, как она была ухожена. Он здесь не был больше года, потому что не только сам боялся сюда ходить, но и отец решил, что спокойнее будет, если Славик будет здесь меньше появляться. Зачем ковыряться в душе, бередить тягостные воспоминания? Отец поставил памятник, на котором был портрет матери, несколько цифр и надпись: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...» Славик заплакал. Мать на портрете была как живая. Тут у ее могилы он простил и отца, и Аню. Он прижался к ней, и она прижала его к себе и тоже заплакала, и на душе у Славика стало сразу легче. Сердце стало потихоньку оттаивать.
По дороге домой он рассказал Анне про то, как хоронили маму и какой ему сон постоянно снится. Аня, не перебивая, выслушала его. И он был благодарен ей за весь этот день, который был насыщен такими важными для него событиями. Ему показалось, что мама была бы довольна, если бы знала, что произошло тут на земле без нее.
==========
В полной в тишине девушки расходились после собрания. Жанна последней бодро вышла из загадочного дома, полетела по ночному городу. Она спешила домой, невольно отмечая происходящее вокруг. Вот влюбленная парочка проплыла мимо. Какой-то пьяный нетвердой походкой направлялся незнамо куда. Вот и Рабочий проспект... И вдруг откуда-то сверху над самым ухом — голос:
—Стой!
Девушка в недоумении остановилась, оглянулась... Улица была совершенно пуста. Ее понесло прочь от проклятого места.
—Жанна! Остановись...— снова тот же низкий мужской повелительный голос, и будто кто-то коснулся плеча. Жанна остолбенела. Страх пробрался под блузку, мурашками побежал по спине.
—К дереву!— скомандовал голос.
Жанна, сама привыкшая приказывать, а не подчиняться, сейчас не смогла противиться этому голосу. Это было выше ее сил. Она послушно выполняла все, что ей говорили. Ее воля была парализована. И как только она обхватила дерево, ее руки неожиданно оказались связанными. Еще через полминуты также оказались привязаны к дереву и ноги. Только тогда она поняла, что дала привязать себя какой-то неведомой силе, и стоит напрочь лишенная возможности сопротивляться. Грубый мужской голос сказал:
—Не вздумай кричать, не то брошу здесь одну. Поняла?
—Да...
Жанна услышала, как со страшно громким треском расстегнулась молния на юбке. Юбка медленно сползла до колен, и кто-то бесцеремонно задрал кофту выше груди. Жанна ощущала своим животом, бедрами и грудью шершавый ствол дерева. Она так и не почувствовала прикосновения рук, она не знала даже, теплые они или холодные. Может, это один из тех, кого она уже отправила к праотцам? Все может быть. Тогда это конец. Ей живой не уйти. Хотя нет, он сказал, что может бросить, значит, может и отпустить, по крайней мере, собирался. «Боже, о чем я думаю? Стою тут голая, а какой-то мужик рассматривает меня, я же чувствую его взгляд. Изнасилует?!— то ли утвердительно, то ли вопросительно решила для себя Жанна.— Если он с того света, тогда насиловать не будет, а что?»
Размышления прервал резкий свист рассекаемого воздуха, и резкая жгучая боль пониже спины заставила Жанну вскрикнуть. От боли, стыда и неожиданности. Вот оно что... Сколько раз приходилось ей таким образом наказывать своих подруг по Обществу, но самой пришлось испытать это в первый раз. Нельзя наказывать госпожу, иначе как она сможет наказывать остальных...
—Не кричи, а считай! Что, я за тебя это буду делать? Значит, первый не в счет. Поехали?
«Сволочь, он знает... он говорит моими словами! Он не может быть живым человеком. Теперь придется терпеть. Доигралась!»— подумала Жанна, а вслух покорно сказала:
—Простите, какое наказание и за что?
—Сама знаешь за что.
Удары пошли размеренные, один за другим. Когда раздавался свист, Жанна напрягалась всем телом, ожидая резкой жгучей боли, и та незамедлительно наступала. Она, как могла, сдерживала себя, чтоб не кричать, она только взвизгивала от каждого удара, а когда досчитала до десяти, вспомнила, что эффект от удара получается сильнее, когда тело напряжено, и попыталась расслабиться. Жанна прижалась к шершавому дереву и старалась не напрягаться перед ударом. Действительно, стало немного легче. И следующие десять она вынесла более мужественно. Хотя теперь розга попадала по второму и третьему разу, и Жанна уже представляла, как исполосована ее задница, как следующий удар приходится уже по битому...
После двадцати ударов наступила передышка. По лицу Жанны текли слезы, но она решила вытерпеть до конца. Если он устал на двадцати, то неопытный, но это — еще хуже. Он же может сколько угодно отдыхать, а бить еще не умеет, да и она не умеет себя вести, когда бьют. Она вспомнила, как однажды ей пришлось всыпать Инне целую сотню. Причем та сама попросила именно такое наказание, и даже не согласилась на уменьшение. Инна собиралась уехать на работу тренером в Америку на пару лет — но передумала. Как она объясняла — решила продаться в рабство за какие-то двести тысяч долларов и таким образом предать Общество. Потому что, побыв там, за границей, она потеряет себя, потеряет свою Женщину, потеряет своих подруг. Жанна била как всегда, но Инна — спортсменка, она так напрягла свои накачанные мышцы, что кожа натянулась, как на барабане. Поэтому первые же несколько ударов рассекли ее до крови. Потом Жанна требовала, чтобы та расслабилась, и била слабее, но все равно, даже ей было тяжело. Она вспомнила, как устала рука и как Инна целовала эту руку с благодарностью. Значит, надо расслабиться и все принять как должное. Похоже, жалости у этого врага нет. Он поправил блузку, которая немного сползла и могла теперь попасть под розгу, и, предупредив:
—Продолжим... Можешь больше не считать.
Жанна, решив облегчить свою участь, опустила руки по стволу. Теперь она прижималась к дереву только коленками и плечом, и не было неприятного царапанья шершавого дерева по ее коже, зато объект наказания был выставлен таким образом, что позволяло розге гулять вдоль и поперек. Несмотря на то, что он освободил ее от счета, Жанна по привычке продолжала считать для того, чтобы хоть как-то контролировать ситуацию. Где-то после тридцатого удара боль дошла до такой степени, что, казалось, не стало никакого терпения. Но внезапно она стала переходить в нечто другое. У Жанны в голове все помутилось. Теперь она практически не различала ударов. Вся задница гудела, саднила, жгла почти равномерно. Лишь изредка, усилием воли, девушка включала сознание и слышала свист, но боль от удара почти не чувствовалась. Казалось, эта порка не закончится никогда. Но, очнувшись в очередной раз, Жанна заметила, что у нее уже развязаны и руки, и ноги. Блузка опустилась, а юбка совсем сползла на землю.
И снова никого не было рядом с ней. Надевать юбку Жанна не решилась, а просто подобрала ее с земли. Как пьяная, полуголая, подставив гудящую задницу прохладному ветру, ничком опустилась она на пыльную траву. «Боже, какое унижение! За что? Как же после этого я буду жить дальше? Кто он? Человек или призрак? Все равно, я попалась. Так уж лучше принять то, что случилось...»
Кто-то когда-то внушил Жанне, а, может быть, так получилось само собой, но она всегда была уверена в собственной непогрешимости и ненаказуемости — она особенная, необыкновенная, и у нее есть право поступать как вздумается, и брать все, что она хочет.
«Нет, постой, этого нельзя так оставить! Может, Лилии Львовне для начала рассказать? Может, она что подскажет? Нет!!! Это сугубо личное дело, и ни одной живой души оно не касается. Да разве откроется рот поведать кому-то о себе такое! О, стыд-то какой! И как обидно!»
У Жанны закружилась голова. И она опять услышала рядом те голоса, которые периодически терзали ее. Опять тот же мерзкий смешок, то же противное повизгивание: «Ну что получила? Ну и как тебе было? Плохо? А может, хорошо?» И она уже не знала, что думать. Так было всегда. Эти придуманные людьми понятия: «хорошо» и «плохо», «можно» и «нельзя», «добро» и «зло» — как только она начинала размышлять о них, свивались в один клубок, переплетались, съеживались, разрастались, разрывали голову. «Неужели есть люди, способные четко разделять их, и у них никогда не возникает подобной мучительной путаницы. Слышат ли они голоса? Если да, то как же они могут порой так беспечно смеяться или так искренне плакать?» Ведь ей никогда не было радостно в полной мере или горько до полного отчаяния. Вот и сейчас она не могла оценить происшедшее с нею. Боль, страх, стыд, любопытство, удовлетворение, гнев, покорность, желание отомстить и желание еще раз получить наказание...
«Нет, лучше не думать, не думать! А может быть, рассказать Лилии Львовне? Нет, не стоит. Лучше одеться и идти...»
Совсем недавно, часа не прошло с тех пор, как она была такой уверенной в себе. Воображала себя царицей, божеством и вела себя соответственно. И эту царицу, это божество да по голой заднице! А кому оно нужно, ее божественное тело, кому она сама нужна? А кому, вообще, в этом мире есть до кого дело?
Жанна встала и побрела по пустынной улице, потом повернула за угол и открыла калитку.
==========
—Жанна, ты дома?
Жанна сразу же узнала голос Славы и выглянула из своей комнаты. Не найдя себе в этот день лучшего занятия, она хлопотала по хозяйству: вытирала пыль с полок, переставляла книги, перебирала вещи в шкафу. Появление молодого человека оторвало ее от мыслей, которые с самой ночи не давали покоя. Конечно, она сама приглашала его, причем не раз, но сегодня она не хотела ни с кем встречаться.
—Привет,— сказала она равнодушно.
Слава внимательно посмотрел ей в глаза.
—Привет! Чем занимаешься?
Жанна, не выдержав, отвела взгляд.
—Да вот, решила прибраться... Заходи, располагайся, раз пришел,— сказала она,— ты чего хотел?
Они прошли в небольшую комнату. Жанна осторожно села на диван, а Славе показала на стул.
—Присаживайся, рассказывай.
—Нет, думаю, сколько можно отказываться от предложения зайти к тебе в гости. А у тебя здесь уютно. Можно посидеть или на речку сходить, ведь жара страшная...
—На речку не получится. У меня ответственная передача скоро, а если нос обгорит, как я буду сниматься? Конечно, можно идти на пляж, а там сидеть одетой или под зонтиком — но это же несерьезно,— оправдываясь, врала Жанна, только потому, что ни первое, ни второе предложение никак не подходило для ее сегодняшней ситуации: долго сидеть — больно, на речку тоже не сходишь — сразу же все все увидят. Да и болит еще сильно, может, там микротравмы остались, заражение еще получится. Решив перехватить инициативу в свои руки, предложила:— Может, погуляем где-нибудь в теньке.
—А ты на работу сегодня не идешь?
—Да ну ее! Взяла пару дней отгулов. У меня их столько за три года накопилось. Я даже в отпуске не была, как завзятый трудоголик. Все работа, работа — отдохнуть тоже бывает необходимо.
—Да кто возражает? Я тоже заучился с утра. Думаю, схожу к соседке, не по-человечески столько раз игнорировать приглашения. Тебе еще много осталось?
—Ты сам знаешь, домашняя работа может занять все свободное время, осталось только начать и закончить. Было бы желание, а то можно и целый день крутиться не приседая. Сейчас эту полку закончу и пойдем. Хорошо?
—Как скажешь,— согласился Слава.
Когда книги на полке были расставлены, Жанна глянула в зеркало и увидела, что глаза были еще красные — наплакалась, из-за чего и пришлось брать отгул. Она поправила прическу и, приглашая движением головы Славу с собой, вышла на улицу. Они, не торопясь, направились через Ипподром к стадиону «Динамо».
Летнее высокое солнце в гордом одиночестве плыло по бескрайнему голубому небу. Легкий ветерок шелестел в кронах деревьев, давал спасительную прохладу нашим путникам, которые минут десять шли молча. Никто не решался начать разговор. Жанна жила переживаниями прошедшей ночи. А Слава искал тему. Очень хотелось ее разговорить, но как это сделать?
Подойдя к остановке возле седьмой клинической больницы, Слава сказал:
—Хочешь анекдот? Детишки разговаривают: «Давай в студентов поиграем!» «Давай. А как?» «Элементарно. Накупим пирожков, будем ходить по улицам и есть их». Что, по пивку?
Жанна от неожиданности такого предложения согласно кивнула.
—Пиво какого киоска вы предпочитаете в данное время суток?— улыбаясь, спросил Слава. Жанна вдруг в первый раз заметила, как хорошо он может улыбаться, когда не только губы улыбаются, но и глаза.
—Опять ты смеешься! Какая разница, на твой вкус, я в нем ничего не понимаю. Но сейчас бы выпила, только холодненького.
Слава взял пару бутылок пива, два пакета фисташек, и они пошли к Питомнику. На ходу пили пиво и плевались скорлупой соленых орешков, как настоящие студенты, которым ничего больше не хочется, и спешить им абсолютно некуда, потому что до пятницы они абсолютно свободны. Наверное, пиво подействовало или еще что, но разговор вдруг ни с того ни с сего перешел на совершенно отвлеченную тему:
—Жанн, ты сказки любишь?
—Не поняла. Какие еще сказки?
—Да, любые. Скажи, какая у тебя любимая сказочная героиня?— спросил Слава.
—Ты знаешь, никогда не задумывалась, сказки читала, многие нравились, но чтобы вот так ставить вопрос...
—Тогда давай проще: любимая сказка?
—Наверное, «Снежная королева» Андерсена...
—И кто же тебе ближе: Герда, маленькая разбойница или?..
—Сама Снежная Королева,— договорила Жанна.— Представляешь, как странно выходит, именно она и есть моя любимая героиня.
—Так она же злая.
—Ничего подобного, что она не так сделала? Заморозила Кая — но он и был замороженный, просто это стало более заметно. Розы погибли, ну и что — они сами по себе через недельку бы отцвели. Не понимаю я этого: злая — добрая, какая разница? Одному злая, другому добрая. А не было бы снега — вообще все замерзло бы. Выходит, она тоже делает доброе дело, но если кому-то это не нравится, то она в чем виновата?
—Интересная точка зрения. Выходит, таким же образом ты можешь доказать, что Герда злая.
—Да тут и доказывать нечего. Сама дура, и поперлась за своим идиотом на край света, спасать. Да, она растопила слезами лед, в котором застыло его сердце, но надо ли это было Каю? Она его, видите ли, любит, а ему наплевать, он никого не любит, только себя, да и себя — вряд ли. Бросил одну, пошел к другой, пришла первая, забрала его обратно, то есть, бросил вторую. Теперь ему ничего не остается, как бросить Герду еще раз. Она же ему уже надоела. Поэтому все ее усилия никчемны, пустая трата времени и сил, а самое главное, это никому, даже ей, не нужно. А может, это она специально сделала для усиления страданий, чтобы потом самой мучиться и Кая проклинать. Что это? Разве не зло — намеренно причинять страдания?
—Да, как это у тебя интересно получается! Никогда не думал с такой точки зрения. Надо будет еще перечитать. Вообще, все сказки похожи друг на друга... А если сказки Пушкина так разложить? Поэма «Руслан и Людмила» чем-то на «Снежную королеву» похожа, только с другой стороны.
—Сам попробуешь или помочь?
—Сам, сам... Итак, четыре жениха-претендента, и одному из них Владимир отдает свою дочь. Людмила... Людмила, она же не лучше того меча, которым бороду Черномору отрубили — вещь сказочная, но неодушевленная, без желаний, чувств и переживаний. Так, отец отдал ее Руслану. Тут вдруг появляется пятый претендент на завидный подарок — Черномор. Он поступает достаточно корректно. И ему даже престол не нужен. Просто берет и похищает суперприз, не нанеся никому вреда, даже сопернику. А Руслан потом, в свою очередь, три дня на бедном карлике летал, пока бороду тому не отсек...
—Да, Пушкин явно на стороне Руслана. Значит, и здесь нет четких понятий, кто хороший, а кто плохой?
—Выходит, нет. А если взять «Сказку о царе Салтане» — тут вообще полная чепуха, к тому же чепуха вредная. Не сказка, а детский сад какой-то. Царь взял себе жену. Провел с ней одну ночь и смылся на войну. Причем, война почему-то продолжалась ровно столько, чтобы царица успела выносить и родить ребенка. Так как жену свою он беспечно оставил на произвол судьбы, то по подложному указу ее вместе с сыном удаляют из дворца самым жестоким образом. Не проходит и месяца со дня рождения, как сыночек становится с виду взрослым. А в душе остается, в принципе, ребенком: «Хочу белочку с орешками! Хочу витязей морских! Хочу жениться!» К счастью для него, находится такая умница и красавица, которая с радостью выполняет все его прихоти. И папа, и сыночек — один другого стоят. Что одним, что другим бабы руководят. Один лишь раз за всю сказку Салтан взбрыкивает: «Что я, Царь или дитя?», а так у него те же интересы, что и у сына — на чудо поглядеть и при удобном случае себе это чудо захапать. Поистине, голубая мечта идиота.
—Недавно анекдот услышала,— продолжила начатую тему Жанна.— Как раз про Гвидона. Пошел он на охоту, пристрелил коршуна. Лебедь подлетела к берегу, ударилась о Землю, стала Царевной и говорит: «Три желания твоих исполню». А князь Гвидон отвечает: «А у меня только одно желание, но исполнишь ты его три раза».
—Да, тут он еще дебильнее,— улыбнулся Слава.— А ты бы хотела в сказку попасть?
—Нет. Как там всегда говорится: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается»,— а я люблю, чтобы все быстро делалось, поэтому и не хочу. И для меня нет, наверное, нормальной сказки, в которой я бы чувствовала себя более-менее комфортно. Помнишь, как Вовка в тридевятом царстве или Алиса в Стране Чудес: там же свои порядки и свои законы, пока приучишься жить по ним, и жить некогда будет.
—Хорошо... А если бы сказка пришла в твою жизнь? Как в «Хоттабыче»?
—Это трудно представить, хотя ковер-самолет или скатерть-самобранка не помешали бы.
—Ковер-самолет — тот же самолет: только заплати и лети. А скатерть-самобранка и мне бы не помешала, все-таки, надоедает готовить самому, даже забываю иногда. Знаю, что надо есть горячее каждый день, а варить все равно неохота. Да ты, наверное, меня прекрасно понимаешь. Так, какие у нас еще волшебные вещи остались? Если бы тебе предложили на выбор: волшебное кольцо, сапоги-скороходы, неразменный пятак, шапку-невидимку, меч-кладенец — хотя последнее тебе явно не нужно...
—Ну, хватит, проехали...— с укоризной во взгляде сказала Жанна, но продолжила:— Сапоги-скороходы не нужны, раз ковер-самолет есть, неразменный пятак не нужен — слишком мало. Что сейчас на пятак купишь? Вот шапка-невидимка — это класс! Пошла бы в магазин, набрала всего-всего! А потом можно, что угодно: быть там, где тебя никто не хочет видеть, делать то, что не разрешено. Класс! Значит, шапку, такую, как у Черномора.
—А расплачивалась бы чем? За все же надо платить. Закон сохранения действует везде. Где-то прибудет, значит, где-то должно ровно столько же и убавиться.
—Это меня не касается. Если всегда давалось даром, то почему в этот раз придется расплачиваться?
—А если не сразу, а годика через два-три? Знаешь, как говорят: «Последняя соломинка ломает спину перегруженного верблюда»,— так и у тебя, может быть, из-за какой-то мысли так врежут по морде, то есть по лицу, что и не очухаешься.
—Мне это не грозит...
—Хорошо-хорошо, я не настаиваю. Конечно, хуже платить, когда совсем не понимаешь за что, за какие-то прошлые жизни, кармические долги, родовые проклятия... Что-то я, наверное, не туда пошел. Может, действительно, все проще: одному — власть, богатство, наслаждение, а другому — испытания, лишения, невзгоды. Как нам с тобой. Да?
—Интересная позиция... В чем-то ты прав. А я думаю, почему же у меня мир такой черный... хотя сегодня несмотря ни на что начинает пробиваться солнышко, кусочек синего неба. Посмотри, как красиво смотрятся лошади. Наверное, мир может быть прекрасен, но почему не для нас?
Они оба замолчали, обратив взоры на мир вокруг. Слева темно-зеленой стеной стоял с виду непроходимый лес, там за тяжелыми деревьями и густым кустарником скрылся ручеек. Справа — Пионерская горка, на которой на масленицу народ устраивает игрища. Деревья наверху потеряли под жарким июльским солнцем часть своей зелени, они казались припыленными и какими-то усталыми. А внизу, под горкой, два всадника, на гнедых конях... Кони шли рысью, их длинные ухоженные гривы развевались, юноша и девушка грациозно восседали на своих скакунах. В просвете деревьев проглядывало голубое, чуть с поволокой небо. И облако, совершенно белое, как искусственное...
—А ты хочешь этого, жить в цветном мире?— вдруг спросил Слава.
—А как? Взять кисточку и раскрасить? Чтоб поцветнее был. Или надеть розовые очки. Тогда вообще все прекрасно будет, если бы еще не кое-что...
—А что?
—То, что не увидишь и не раскрасишь: душа, например, совесть... А враги...
—У тебя много врагов? Что-то не замечал. Я думал, у тебя только поклонники.
—Поклонники тоже могут быть врагами. А у тебя?
—Нет, наверное. Если, конечно, ты меня не считаешь врагом-поклонником...
—Я? С чего ты взял?
—Да с последней встречи. Показалось, наверное.
—Точно, показалось.
—Не знаю, но ты вчера меня собиралась уничтожить...
—Я не тебя имела в виду, а так, в общем рассуждала... В целом... Извини, но ты неправильно меня понял,— Жанна не хотела продолжать разговор на эту тему.— Вот ты говоришь, поклонники. Толку-то от них. Одна головная боль. Не мужики пошли, а дети какие-то. Глаз да глаз за ними нужен, сами даже думать не хотят.
—А может, они сказок в детстве начитались?
—Но я же не Царевна-Лебедь, чтобы одним взмахом руки...
—Но они-то об этом не знают. Они надеются... Да ну их! Скажи, тебе просто принимать решения?
—Просто. Как захотела, так и сделала.
—А если кому-то больно будет?
—Но это уже не мои трудности. Что заслужили, то и получили. Тем более, наказания без вины не бывает...— сказала Жанна и осеклась. Так ли? А ей? Жанне вдруг захотелось рассказать Славе про то, что случилось сегодня ночью. Но она вовремя сдержалась, хотя покраснела так, как будто уже во всем призналась.
Жанна замолчала. Она вдруг поняла, что сегодня впервые разговаривала так с мужчиной. Нет, не с мужчиной. Его она теперь так не воспринимала. Он был для нее просто человек, с которым можно разговаривать. Когда можно высказать свое мнение, можно выслушать чужое, как взгляд на ту же проблему, только с другой стороны. Со Славой почему-то так вышло. Все это было очень странно. Может быть, именно к этому она и стремилась, испытывая своих партнеров.
Потом они еще долго блуждали по парку, разговаривали о ее работе, о его планах. Короче, прогуляли они в общей сложности часов шесть, и им обоим показалось, что между ними завязалась что-то наподобие дружбы. Мысли Жанны о мести были отложены на неопределенное время...
|
