Чудная Марина,

как в первом твоем письме, так и в каждом последующем я любуюсь и восхищаюсь точностью, с какой ты ищешь и находишь, твоим неутомимым путем к тому, о чем ты думаешь, и — всегда — твоей правотой. Ты права, Марина (разве это не редкость, когда речь идет о женщине?), ты пребываешь в правоте в самом законном и беззаботном смысле. Это обладание правотой не для чего-то; и едва ли из чего-то; нет, твоя правота столь непритязательно проистекает из целостности, из полноты, что благодаря этому ты имеешь непрерывное право на бесконечное. Всегда, когда я пишу тебе, я хотел бы писать, как ты, высказываться  п о - т в о е м у, с помощью твоих таких сдержанных, но при этом таких эффективных средств. Как отражение звезды — твое свидетельство, Марина, когда оно появляется в воде и водой же, жизнью воды, ее текучей ночью нарушается, прерывается, но вновь возвращается, а потом уходит глубже в поток, как будто уже породнившись с этим миром отражений, и после каждого исчезновения возвращается в него еще глубже! (Ты — большая звезда!) Знаешь ли ты историю возвращения домой юного Тихо Браге, в те времена, когда он еще не занимался астрономией, но однажды вернулся из Лейпцигского университета на каникулы домой, в дядину усадьбу... и там обнаружилось, что он уже так хорошо знал небо (несмотря на Лейпциг и юриспруденцию!), настолько выучил его наизусть (pense: il savait le ciel par cocur*), что всего лишь невооруженный взгляд его более отдыхающих, нежели ищущих глаз подарил ему новую звезду в созвездии Лиры: это было его первым открытием в звездном мире. (Заблуждаюсь я или нет, что это именно та звезда Альфа в Кассиопее, «которую можно видеть со всей территории Прованса и средиземноморских стран» и которая сейчас ярко светит, а зовется она Мистраль? Впрочем, едва ли нам достаточно, доверяясь этому времени, полагать, что это снова возможно: поэт, брошенный среди звезд. Если тебе однажды доведется остановиться в Мейане, ты сможешь сказать своей дочери: это Мистраль, как он красив сегодня вечером! Наконец-то поверх уличных указателей — Слава!)

Но тебя, Марина, я нашел не невооруженным глазом, это Борис поставил телескоп перед моим небом... сначала перед моим взором проносились пространства, а потом, вдруг, предстала ты, чистая и сильная, в центре обзора, где лучи твоего первого письма явили мне тебя.

Самое недавнее твое письмо у меня — от 9 июля: как часто мне хотелось тебе ответить! Но моя жизнь во мне так трудна, зачастую я не в состоянии сдвинуть ее с места; кажется, что сила тяжести образует с жизнью некое новое отношение — со времени детства у меня не было столь нетранспортабельного духа; но тогда мир был притягателен и давил на того, кто сам был подобен сломанному крылу, из которого ускользали в неизвестность перышко за перышком... А сейчас я сам — тяжесть, а мир — как сон вокруг, а лето так странно рассеянно, словно оно не думает о своих собственных предметах...

Ты видишь, я снова покинул свой Мюзот: здесь, в Рагаце, увиделся с моими стариннейшими и несравненными друзьями, отношениями с которыми дорожу еще с Австрии... <...>, ас ними неожиданно пришла их русская подруга, русский человек — представь, что это для меня значило! Но вот все они уехали, а я остаюсь еще ненадолго возле этих прекрасных аквамариново-прозрачных целебных источников. А как ты?

твой подарок: я перепишу это в свою записную книжку.

  * подумай: он знал небо наизусть (фр.).

** Ибо лучшее и худшее во мне — Места, что всего пустынней (фр.).

Источник — Ганс Эгон Хольтхаузен "Райнер Мария Рильке", Челябинск, 
Изд-во Урал LTD, 1998. Перевод Н. Болдырева