8. Инициация
Любовь — это желание передать дальше то, что не можешь удержать.
Э.М. Ремарк
Мы не можем вырвать из нашей жизни ни одной страницы, но можем бросить в огонь всю книгу.
Ж. Санд
Все та же комната, тот же унылый вид за окном. Порывистый ветер голыми ветвями деревьев стучит в стекло. На душе тоскливо и жутко. Сегодня надо вымыть пол, она обещала. Нет, не обещала, ее заставили пообещать. А она была вынуждена согласиться.
Жанна набрала из крана ведро воды. Хорошо, что теплая. Стала искать тряпку. Долго ей пришлось искать, но безрезультатно. Не только половой тряпки не нашлось, нигде не было даже и клочка ткани. Кроме той, из чего была сделана ее одежда. А на ней только черная длинная юбка и любимая черная блузка, больше ничего. Но не рвать же их. Жанна села в угол и расплакалась. Зачем ее заставили мыть такую большую комнату? Она вытащила из кармана носовой платок. Значит, придется мыть своим носовым платочком. Он хоть и мал, но ведь надо... Иначе, иначе... Нет, об этом и думать не стоит... Она вымоет! Несмотря ни на что...
Жанна окунула платок в ведро и, начав с того угла, в котором сидела, принялась сначала растворять грязь, накопившуюся за многие годы, потом собирать ее в ведро. Все происходило удивительно медленно. Жанна не знала, сколько часов подряд она, миллиметр за миллиметром, терла и терла ненавистный пол, сколько раз она уже меняла воду, которая становилась бордово-коричневой. «Чем же это уделали комнату, что тут происходило, а? Непонятно».
Когда уже платочек стал рваться, грязный пол внезапно закончился. Жанна с облегчением вздохнула и пошла выливать воду. Она выбросила платочек, помыла руки, вернулась в комнату, но на пороге застыла, как окаменела. Через всю комнату, еще блистающую необыкновенной чистотой, из угла в угол шли следы, огромные следы мужских ботинок. Они начинались от одной стены и заканчивались у другой. Никого в комнате не было. Казалось, кто-то, проникнув сквозь стену, прошелся по полу и сквозь стену же и вышел. Когда она пригляделась к следам, то поняла, что это не грязь, не комья глины, а кровь, которая по краям уже начала подсыхать и сворачиваться. Ужас охватил Жанну. Что это??? За что?!! Только теперь Жанна поняла, почему такого цвета была вода...
Жанна опрометью бросилась за ведром, нашла снова свой носовой платок, набрала воды, которая стала вдруг ледяной... Она собирала кровь каплю за каплей, след за следом... Жутко холодная вода, жуткие ощущения. Мурашки бежали по спине, руки немели. Казалось, что ведро покрывается инеем.
Наконец последний след, последняя капля. Жанна встала с затекших коленей и закрыла лицо руками. Ей хотелось не только согреть руки, но и спрятаться от всего происходящего. Вдруг она поняла, что, если сейчас она откроет глаза, то увидит все те же следы. Она и боялась, и вместе с тем надеялась: может, все-таки, это ей только кажется: она откроет глаза — и все будет чисто. Но, оторвав руки от лица, она снова увидела кровь на полу, только теперь ее стало больше: рядом с большими следами мужских ботинок сначала шли маленькие босые женские или детские, потом большая лужа крови, а потом сплошные полосы, как будто кого-то волокли за волосы, а ноги оставляли длинный след. Жанна посмотрела туда, где заканчивались следы.
В углу было небольшое окошко. Жанна в нерешительности подошла к нему. Увиденная картина чуть не свихнула и без того напряженный разум Жанны. То, что раньше было садом, представляло из себя громадное поле боя, заваленное трупами, но не просто людьми, погибшими на поле боя — эти трупы появились здесь в разное время, от одних остались только скелеты с маленькими клочками гниющей плоти, другие были совсем свежие, из них до сих пор струилась тонкой струйкой кровь. Тут были и мужчины и женщины, кто в одежде, кто без нее. Кое-где куча представляла собой месиво из старых пожелтевших костей и свежей плоти... У Жанны от увиденной картины к горлу подступила тошнота, она прислонилась к стенке и медленно сползла вниз, потеряв сознание.
Очнулась дома, в своей постели. «Фу-у,— вздохнула она с облегчением,— приснится же такое...»— только подумала она и осеклась. Она лежала в кровати в той же юбке и блузке с длинными рукавами, когда только она успела их надеть? Или она, не раздеваясь, плюхнулась в кровать и спала в одежде. «Не помню!» В руке было то, что раньше называлось носовым платком. До такой степени он был истерзан, что светился, даже несколько больших дырок появилось. Кроме того, Жанна почувствовала, что левый рукав прилип к телу, она с ужасом увидела, что он тоже в крови, которая на глазах густела и сворачивалась. Жанна вскочила с кровати, скинула блузку и снова потеряла сознание...
Сколько прошло времени — она не знала. Когда очнулась на полу у своей кровати, светило солнце, за окном щебетали птицы. Жанна встала, мельком взглянула в зеркало и испугалась, на нее посмотрела злая, с огромными глазами в черных кругах, полуголая женщина. Никогда в зеркале она себя такой не видела. Жанна резко отвернулась, схватила с полу блузку и пошла замывать кровь.
За этим занятием она восстанавливала происшедшие события. Началось все с той ночи, когда ее высекли неизвестно за что, потом пришел Славка, погуляли, поболтали. Потом была жуткая медитация в замке на облаках... опять со Славой болтали о добре и зле... А вчера... Вчера ли?.. Она села перед зеркалом... Зеркало... Так, еще раз... Она вспомнила, что, сидя перед зеркалом, она расслаблялась. Надо было быстро отдохнуть. На работу к часу, а она не спала всю ночь. Вдруг ей захотелось туда, в антимир, где все правое — лево, а левое — право. Жанна физически чувствовала, как ее тянуло туда... Она стала уменьшаться, сделалась почти прозрачной и влетела в зеркало. Как она оказалась в той комнате, не помнила. Осталось в памяти только одно: тот же голос, или очень похожий на тот, что она слышала в ту страшную ночь на Рабочем проспекте, так настойчиво попросил вымыть полы в комнате, что Жанне пришлось согласиться, ведь если она не согласится, то произойдет... произойдет... Что же, черт возьми, должно было произойти? Ведь она помнила, ведь она только из-за этого и начала мыть тот злосчастный, залитый кровью пол. Как отрезало... Жанна никак не могла вспомнить, чего же она так испугалась, и как потом она оказалась здесь — одетая, на кровати, вся в крови...
—Жанна, к тебе можно?— раздался от двери голос Славы.
—Заходи, я сейчас,— прервав свои размышления, ответила Жанна.— Представляешь, где-то в кровь вляпалась, еле отмыла,— продолжила она, выйдя из ванной в том же виде, как и вошла туда.
Она еще была полна недавно пережитыми событиями. Самое главное, что она никак не могла понять, как она преодолела эту грань между сном и реальностью. То, что это был сон, она не сомневалась, но почему платок такой изодранный, а эта кровь на рукаве, совсем свежая — наверное, когда падала в обморок, случайно попала в лужу на полу. Не обращая на Славу внимания, она сняла юбку и, как ни в чем ни бывало, неторопливо переоделась. Села в кресло и стала потихоньку отходить от происшедшего, возвращаться в реальный мир.
—Так что ты говоришь?— спросила она Славу.
Слава, до сих пор стоявший у двери с широко раскрытыми от удивления глазами, тоже стал приходить в себя.
—Что ты сказала?
—Нет. Это ты что-то сказал, а я не поняла.
—Я спросил, к тебе можно — ты говоришь, заходи. Я вошел и увидел такое, что не смог оторвать взгляд... Хотя и понимаю, что воспользовался твоим состоянием, но я не знал...
—Состояние приходит в норму, почти. А что ты видел?— поинтересовалась Жанна.
—Ты выходишь из ванной в одной юбке, снимаешь ее, одеваешься по полной программе, садишься в кресло и продолжаешь разговор.
—Да хватит врать. Быть такого не может, я как пришла, села в это кресло, так и сижу... Только вот сон, даже не сон, а кошмар какой-то приснился. И ты представляешь, то обычно сразу просыпаешься и долго заснуть не можешь, а то — совсем наоборот: засыпаю — и сразу в тот же сон. Скажи, сколько сейчас времени?
—Около одиннадцати...
—Странно. Ты когда у меня был? Вчера или давно?
—Конечно, вчера. Ушел, как стемнело.
—Мне показалось, что прошло суток трое, не меньше. Подожди, сейчас посмотрю...— с этими словами Жанна вышла в ванную, пощупала свежевыстиранную кофточку, с которой еще капала вода, и вернулась к Славе:— Знаешь, ты, наверное, прав. Я действительно только сейчас стирала кофту. Но я ничего не помню. Только тот кошмар. Так ты говоришь, я здесь при тебе переодевалась?
—Да, как ни странно.
—Черти-че творится со мной в последнее время, никогда такого не было. И представляешь, я даже не обратила на тебя внимания. Это, вообще, интересно. Вот что странно. Ну и как я тебе?
—Страшно. Я даже подумал, что это не ты. У тебя были абсолютно другие глаза: чужие, пустые и страшные... Поэтому я их только и видел. Говорю же, ты выходишь из ванной, я увидел твои глаза — жуть непроходимая, я в них и смотрел все время.
—Я поняла... Это может тебе показаться и оскорбительным, но я тоже не вижу в тебе мужчину. Почему-то. Ты для меня — как подружка. А кто же подружки будет стесняться? Мне кажется, я и сейчас могу при тебе раздеться. Хочешь?
—Да стоит ли? Чтобы проверить? В принципе, незачем. Значит, ты говоришь, подружка. Это тоже неплохо.
==========
К тому времени, как Жанна очнулась, прошел, наверное, целый час. Весь этот час они с Таней так и просидели. Слезы на глазах у обеих давно высохли. Жанна нехотя возвращалась к уже порядком надоевшей ей роли:
—Вставай! Надо все довести до конца.
Но сама идея вставать и продолжать придумывать все новые и новые испытания ей вовсе не улыбалась. Жанна чувствовала себя не лучше, чем после порки.
—У меня маленькая проблема,— пробормотала Таня.
Жанна с безмятежным любопытством посмотрела на нее.
—И какая?
Таня вздохнула.
—Простите меня... Можно мне в туалет?— она сказала и засмущалась от того, что опять задала вопрос, что опять доставила Ей хлопоты, хотя и не хотела.
—Пойдем,— согласилась Жанна, а про себя добавила: «Это тоже подойдет. Главное, как повернуть».
Она взяла Таню за руку и повела в туалет. Пока та располагалась, Жанна стояла в дверях и, улыбаясь, излишне заинтересованно смотрела на нее. Таня снова покраснела, побледнела, все мгновенно вернулось на круги своя. «Когда же это закончится?!— подумала она и сразу же для себя ответила:— Уже знаю, как только Она скажет, что закончилось. А от меня — не дождется!» Жанна продолжала разглядывать ее. Таня с большим трудом заставила себя облегчиться под пристальным взглядом уже почти родной девушки в черном наряде, даже имени которой она не знала. Когда она выпрямилась, Жанна начала объяснение нового этапа испытания или наказания, Таня давно запуталась в этом.
—Сейчас я тебя отведу в подвал. Ты будешь находиться там столько времени, сколько потребуется. Места там мало. Вода и туалет там же. Света нет. Выдержишь это — хорошо. Не сможешь, скажешь любой, кто появится, или просто покричи минуты две — и сразу же уйдешь отсюда в свой противный мир. Основное требование этого этапа: запомни, любой разговор — это провал. Так что просить, жаловаться или просто разговаривать — нежелательно. И один маленький совет: знаешь, что сказал один умный человек: «Только чистые смогут войти в Царствие Небесное»? Это правильно: освободись от грехов, очистись — и станешь одной из нас. Пойдем!
Жанна взяла Таню за руку и подвела ко входу в подвал. Вход был в комнате с камином. Но раньше Таня его не заметила, так искусно он был замаскирован. Жанна подняла крышку и приказала:
—Спускайся!
Таня совсем растерялась. Без очков она видела только зияющую в полу черную дыру. Она опустилась на четвереньки и стала ногой нащупывать первую ступеньку. Жанна не торопила. Наконец Тане удалось отыскать опору, и она двинулась в темноту. Лестница оказалась длинной, ступенек десять — не меньше, и стояла почти отвесно. Когда Таня опустилась на самое дно, она с ужасом увидела, что жизненного пространства слишком мало: метр на метр, не больше, зато в высоту...
—Смотри: справа — вода, увидела — запоминай, впереди — горшок. Лестницу я уберу, чтоб не мешала,— сказала Жанна и стала поднимать лестницу, которая укоротилась вдвое и спряталась в специальном углублении в стене.— Думай, в чем твой грех и как его изжить,— и, как прощаясь, добавила:— Я надеюсь, мы с тобой еще увидимся...
Крышка входа, негромко стукнув, закрылась. Стало темно, хоть глаз коли. Таня осталась одна в кромешной темноте. Она не слышала ни одного звука, она даже не знала, ушла ли девушка в черном или сидит здесь, наверху. Да и какая теперь разница...
Таня стала изучать свою келью. Она ощупала стены: везде была плотная ткань, а что под ней? Она постучала. Скорее всего, дерево. Хорошо, что не камень. На одной из стен, на уровне груди, была обустроена небольшая ниша, в которой стоял кувшин с водой. Таня попробовала рукой — вода была налита до краев. Она опустилась на пол. Он был сделан из того же материала, что и стены. Таня обследовала весь пол, но ничего не нашла. Но в подтверждение слов девушки, на высоте где-то в полуметре от пола находилось еще одно углубление, тут стояло пластмассовое ведро с крышкой. Таня обнаружила, что эту нишу можно закрывать, потянув за планку, расположенную внизу. «Да... Ну и жилище! И сколько же меня здесь собираются держать? И как я тут буду...»
Итак, сейчас ночь — часа два-три, можно поспать, если, конечно, удастся. Таня стала располагаться. Она попыталась разместиться на полу лежа — пришлось согнуться в три погибели, прижимая коленки к груди. При этом и спина, и ноги оказались упертыми в стенки. Получилось не очень удобно. Таня села. Так было немного лучше, но выпрямить ноги удавалось только сидя по диагонали, и в этом случае было неудобно спине. Наконец она догадалась лечь, подняв ноги вверх. Сон не шел. Таня почувствовала, что здесь не так тепло, как ей показалось в самом начале. Неудобство ее положения и то, что она так и не смогла расслабиться, вызвало озноб, и ее тело покрылось противной гусиной кожей. Темнота приносила, конечно, дополнительное неудобство, но то, что ее тело не находилось теперь под прицелом чужих глаз, дало ей некоторое облегчение.
Зачем она здесь? Кто заставил ее под видом отпуска сбегать на такое испытание? Что это общество может ей дать? И что она может дать ему? Зачем все это? Для чего нужно было терпеть такие унижения? Чтобы стать полноправной участницей общества? Не похоже. Чтобы быть среди избранных? Непонятно... Зачем такие строгие правила и дисциплина? Только чистые... В чем ее грех? Где же она видела эту девушку?
Таня остановилась на этой мысли и стала перебирать в памяти всех знакомых. Долго ли она вспоминала — неизвестно, но вдруг поняла, где ее видела: по телевизору чуть ли не каждый день показывают, она — корреспондент Воронежского телевидения, а зовут ее... зовут ее... Ура! Вспомнила — Жанна Семенова. Жанна... И мысли снова вернулись на круги своя.
«Может, я зря сюда попала? Может, и не нужно мне такого счастья? А Светка все знала и с такой легкостью меня сюда послала? Разве можно сделать человека счастливым такими методами? Жанна издевалась надо мной как хотела, как только могла. Но если все прошли через это, то я не понимаю, как можно быть после этого счастливой, и вообще, можно ли быть полноценным человеком, когда тебя растоптали, смешали с дерьмом, почти продали кому-то на десять минут за бутылку пива... Но пиво, оказывается, ничего, особенно с фисташками... А Жанна, она человек или дьявол в черной юбке? Она же все время так подстраивала обстоятельства, чтобы я куда-нибудь вляпалась. Но несколько раз я чувствовала ее поддержку, несмотря ни на что. Она хорошая, это только работа у нее такая... А Светка говорила, что я потом только спасибо скажу... Как! И за это тоже? Никогда не поверила бы, да и сейчас не верю, что за то, чтобы ползать голой по полу и лаять, как собачонка, а еще стоять перед киоском — руки по швам с завязанными глазами — за это спасибо? Нет, а еще ноги целовать, чтоб позволили быть этой проклятой собачонкой? Стой, это я сама, по собственной воле или по собственной дурости, какой кошмар...
Сегодня — еще сегодня, и Светка вместе со мной уехала на две недели на юг, загорать... Значит, все это продлится... максимум две недели. Хотя, если понадобится, Светка может послать телеграмму маме от моего имени, что мы задержимся еще на месяц. Это тоже не исключено...
Для меня сейчас, в моем положении, что десять минут, что сутки будут длиться вечно, и так — пока не закончится все это. Значит, никакой разницы. Хитрая Жанна, она знает, что неизвестность — хуже всего, тогда я совсем теряюсь. И с наказанием — то же самое, я так и не поняла, она наказала меня или под конец это устроит? Хотя нет, она сказала: «Увидимся, надеюсь»,— вот это «надеюсь» меня и смущает. Она надеется, что я не выдержу, или надеется, что выдержу, или надеется просто встретить меня, чтобы одного ее взгляда было достаточно, чтобы я бледнела и краснела одновременно. Неопределенность, сплошная неопределенность...
Да, честно сказать, не думала, что будет так ужасно, так унизительно. Сколько раз хотела послать все к чертовой матери и сколько раз просила продолжить... Кошмар! Как ей удалось меня зацепить, как она поняла, что я больше всего боюсь беспомощности, неопределенности и незащищенности? И на всем этом она играла, а я ей в этом усиленно помогала. Говорила же Светка — не бойся, а что я могла, если сразу же испугалась? Жанна даже на том сыграла, что она сама может прекратить испытание, и заставила меня требовать более сильных унижений раз за разом. За что мне так?..
Нет, все неправильно. Что я уперлась: Жанна, да Жанна... Я сама во всем виновата. Я шла на этот обряд, как на прогулку... А она же только озвучивала мои страхи, заставляя меня трепетать от них. Но полная власть, которую я добровольно ей дала, загнала меня в такой тоннель, что пройдя несколько шагов по нему, я уже никак не могла повернуть назад. Это началось с блузки, брошенной в огонь. До этого еще был шанс повернуть назад, потом уже возврата не было. А как противна я себе за тот момент, когда заставляла себя улыбнуться под прицелом фотоаппарата. И улыбнулась же... Единственное, что я не понимаю до сих пор, зачем мы ходили в киоск? Как зачем? За пивом с фисташками... Но не только за этим, был же еще и разговор с продавцом... Интересно, она действительно меня ему отдала бы, если бы он не был таким жадным? А она туда всех водит? Не знаю, не знаю... Может, потом спрошу, а может, и не спрошу уже никогда. Она же мне ровесница, плюс-минус год, а если мы до этого двадцать четыре года не встречались, то, может, и не встретимся больше.
Ладно, надо хоть чуть-чуть поспать, иначе с ума сойду».
==========
Поезд Москва-Анапа неторопливо стучал колесами уже больше полусуток. Юля проснулась и лежала на верхней полке, обдумывая создавшуюся проблему. Позавчера ее вызвала начальница к себе в кабинет и предложила путевку в санаторий Центробанка. Лидия Федоровна сама собиралась, но обстоятельства сложились так, что у нее не было никакой возможности выбраться, поэтому у Юли и появилась эта путевка. Хотя отпуск у нее был запланирован на сентябрь, все решилось практически моментально, она успела только сказать «Да». И вот уже больше пятисот километров от Москвы...
Сегодня четвертое августа, поток начался еще вчера... Ну и ладно. Еще одна ночь — и Юля будет на месте. Она смотрела на мелькавшую за окном природу и размышляла. Да, смена обстановки ей не повредит, засиделась в этой Москве, да и на отпуск тоже никаких планов еще не было. Вчера она так обрадовалась возможности поехать на отдых, а уже сегодня ее начали терзать сомнения. Что она хочет получить от этого отдыха? Да ничего, кроме отдыха. Солнце, море, может, знакомства новые... Хотя зачем они ей? Эти знакомства. Но куда без них? Поехать в этот санаторий считалось весьма престижным. Туда простому смертному можно попасть только зимой и весной, когда не сезон. А в такое время... В такое время там ниже начальника отдела и нет никого. Что ж, придется с ними, хотя они, наверное, уже довольно взрослые. Седина в бороду, бес в ребро. Чем черт не шутит... Может, удастся познакомиться с каким-нибудь начальником, который сможет обеспечить продвижение по службе... «Боже, о какой ерунде я думаю?»— Юлька спустилась с полки и пошла умываться. Жарко! Скоро совсем невмоготу станет. Стоит только солнцу приблизиться к зениту — и все. Юля возвратилась назад в купе и, забравшись обратно на полку, от безделья пыталась читать какой-то детектив. Даже в разговоры с соседями по купе не вступала. Не хотелось. Так и валялась немтырем на полке. Отдыхала...
К ночи жара спала, и Юльке пришлось накрыться простыней. Но сон не шел. Выспавшись за целый день, она не знала, чем занять себя. В голову лезли мысли о белокурых принцах на черных «Мерседесах». Поцелуи, объятия. Но сразу же вспоминалось и то, что было в действительности. И боль внизу живота, и сопящие, кряхтящие мужики; и полный рот, до рвотного рефлекса, когда и дышать невозможно... «Мерзко... Андрюша еще долбанный. Сука! И ладно... Не клином свет... Пусть только попробует вернуться, распошлю! Нечего! То одна, то другая... Гад!» А пассажиры безмятежно спали. Из соседнего купе доносился разухабистый храп. А ей — хоть глаз коли. Все тело — липкое и грязное, скорее бы доехать. Достала эта жара, духота. И Юлька не заметила, как снова задремала...
Утро не принесло ничего знаменательного, кроме той же жары. До того, как мозги стали плавиться, она успела подумать о том, что там, в санатории, может быть, будет самая интересная и главная встреча. Они ведь есть, мужики, настоящие. Но, как к ним подобраться, как под них лечь, да так, чтобы не на одну ночку, не на один раз, а серьезно, с реальным продолжением? И не только на поток, но и дальше — в Москве... Или все это — ерунда? Где они, эти? И как она сможет к ним пробиться через ряды таких же, как и она? Везде конкурс, и не два-три человека на место, а может, двадцать-тридцать. Таких мужиков, которых она хотела бы заполучить, один-два на миллион, а девок и баб вокруг — пруд пруди.
А чем она может взять? Только молодостью? Так это — минус. Она не замужем, значит, жениться надо — это первая проблема, потом ребенок ей понадобится — это вторая проблема. А приодеть, накрасить, накормить... Да мало ли, что они себе придумают. Так что, шансов у нее никаких. Даже на роман, даже на курортный. А на одну ночь не хочется, тем более, она уже опаздывает. На целых три дня. Всех, наверное, уже расхватали... И зачем только она согласилась на эту путевку?
«Ну, наконец, Тоннельная. Теперь на автобус, и через час на месте. И сразу под душ». Но это только на бумаге все быстро получается, да в мечтах, а в реальной жизни — куда там! Автобус — через сорок минут, пилил еле-еле... Пыльная Анапа с ее песком, грязью и жарой. Никуда от них не денешься. А в санатории... тоже мне — высший класс... Ее больше часа промурыжили у администратора — наверное, выселяли кого-то. В свой 409 номер попала почти перед самым ужином. Номер оказался весьма приличным, хотя и двухместным. Ее соседкой была солидная дама, лет пятидесяти, начальник отдела из Омска, Марья Степановна. Вроде бы тоже ничего. Почти как мама. Может, найдут общий язык, а может, и искать не придется... Марья Степановна ввела в курс всех дел в санатории и, предупредив, чтобы не опаздывала к ужину, вышла из номера, предоставив Юльке возможность переодеться. Юля быстро ополоснулась под душем, оделась соответствующе и пошла в столовую. Она окинула оценивающим взглядом присутствующую публику и, не заметив ничего для себя подходящего, прошла к своему столику. Тут Юлю ожидало очередное разочарование: ее соседями оказались пара пенсионного возраста и, конечно же, Марья Степановна. Тоска... За столом вяло тянулся разговор, который мало интересовал Юлю. Со своей соседкой она уже познакомилась, а имена-отчества пенсионеров из памяти выветрились с такой же скоростью, как и появились там. Эти трое были в санатории не в первый раз, и вскоре их разговор перетек в обмен впечатлениями о произошедших со времени последнего визита изменениях.
Юля неторопливо ковырялась в какой-то глупой еде, а сама сканировала контингент в поисках жертвы... Жертвы ли? Скорее, преследователя, которому надо несколько раз попасться на глаза, чтобы он, скотина, понял, что она и есть его добыча. Тогда он начнет охоту, а она для видимости будет от него вроде бы бегать... Теория. Молодых повес, ищущих курортных развлечений на одну-две ночки, она одаривала таким взглядом, что те сконфуженно опускали глаза или отводили в сторону. Некоторые представители так называемого «сильного пола» уже были при дамах, поэтому однозначно вычеркивались ввиду порядочности девушки. «Что ж, как я и ожидала — ничего подходящего,— думала Юля.— Хотя, был один, где же я его видела? А, вот он! Вот этот подошел бы».
Юля рассматривала мужчину, сидящего за соседним столиком. Весьма солидный, лет сорока, даже для этого санатория одет слишком прилично. Рядом с ним, правда, дама лет двадцати пяти, смазливая крашеная блондинка. Да, они вместе!.. И это плохо. А кто она ему, жена или любовница? Вот с ним бы можно было бы провести время, но он даже по сторонам не смотрит. Значит — любовница...
«Все, наелась...»— Юля отодвинула почти нетронутый ужин и, поблагодарив за компанию сотрапезников, встала из-за стола. «Куда теперь? Может, сходить на море, или уже поздно?» Юля поднялась в свой номер, переоделась, надев новый купальник, покрутилась перед зеркалом. Почти все устраивало, бедра только подкачали. Надо бы сбросить пару килограммов, но как это сделать, чтобы именно там убралось, а не в другом месте? Тяжело вздохнув, Юля вышла из номера. Уже у самого выхода из санатория она заметила, что по дороге, ведущей на пляж, не торопясь, идет молоденькая девушка, которую она не заметила в ресторане, правда, она на девушек особенно и не смотрела...
==========
Таня свернулась калачиком, через несколько минут согрелась и заснула тревожным неудобным сном. Просыпалась она тяжело, словно после дурмана. Когда открыла глаза и ничего не увидела вокруг, вспомнила, что находится в своем уже привычном саркофаге. Тело затекло ото сна. Как могла, она распрямилась, встала, попила водички, поискала чего-нибудь съедобного, но ничего, конечно, не нашла. Мрачно попыталась сделать какие-то упражнения руками-ногами, да чуть кувшин не свалила, зацепившись. Поэтому, чтобы размяться и заставить суставы свободно работать, она стала просто переминаться с ноги на ногу.
«В чем твой грех?— спрашивала Жанна. Что за грех, какой еще грех? Ничего не понятно. Говорит, вспоминай и освобождайся, изживай. Только чистые могут попасть... Грех — это что-то церковное, что-то связанное с исповедью и покаянием. А что такое грех для меня? Это преступление против каких-то церковных установок... «Отпускаются тебе грехи...» В детстве несколько лет подряд ездила в деревню, и бабушка брала с собой в церковь. Там исповедь, покаяние и причащение водой, подкрашенной вином в красный цвет, и кусочек пресного хлеба, как же он назывался? Да какая разница, как он назывался... Не помню... И это забыла. Так давно было. Так кто отпустит мои грехи?.. Какая тут исповедь, перед кем я должна каяться? Да, вот и рассказать кроме себя некому, значит... Значит, мне надо покаяться в своих грехах перед самой собой и отпустить их? А так можно? Выходит, можно. Только как? Придется саму себя пытать, потом прощать найденные грехи. Грех — преступление перед Богом? Перед людьми? А может быть, грех — это преступление не только против Бога, но и, вообще, преступление каких-то норм морали... А если... против моих личных установок, против меня самой. Душа не спокойна, терзаема угрызениями совести... Только чистые... Грех — преступление против себя... Интересно, вот до чего додуматься можно. Я, значит, должна очистить от греха себя сама. Но как?
Вспоминается еще кое-что: Христос говорил, что нет на земле человека безгрешного. Кто без греха, пусть первым бросит камень... Попробуем, что из этого получится? Грех, грех... Что же это такое? Не убий, не укради, не прелюбодействуй, почитай отца и мать... Все? Так это я все соблюдала. Может, только украла что-нибудь? В детстве значок у подружки или ручку с чужого стола... А как это исправить? Вернуть? Так нет уже того, что украла, и у кого украла — я уже и не помню. Что-то не так... А что еще? Почитай отца и мать... Мать еще понятно, она рядом. А отец... Сгинул — загулял и пропал, его и не искал никто. Просто однажды перестал присылать деньги и все. А присылал откуда-то с севера. И больше о нем — ни слуху ни духу. Я даже не знаю, жив ли он. Отчимы... Так их тоже рядом нет... Я не знаю греха, но тогда Христос не прав. Не должно так быть. Выходит, я не права.
Я... Кто есть я? Есть, по меньшей мере, две Тани: одна — та, что есть на самом деле, и вторая — та, которую я знаю, или думаю, что знаю. Но это две большие разницы. А насколько я знаю себя? Что я, вообще, про себя знаю? Практически ничего... Даже то, что знаю точно, может быть ошибочно, как сегодня выяснилось. Надо с этим разобраться...
Значит, я пришла сюда... Зачем? Чтобы что-то получить... Задаром? Или за все эти страдания? А что бы произошло, если бы я не застеснялась? Не боялась быть такой, как Жанна, например. Интересно, а ее можно зацепить чем-нибудь? Можно — покорностью... покорностью ей. Да? Я же все равно ей покорилась. Но как мне было трудно, как это тяжело далось... Как я мучилась и уговаривала себя перед каждым испытанием. И она это все видела. Значит, если бы я все делала спокойно, без эмоций, без напряга — все то, что она мне приказывала — был бы совсем другой эффект. Так? Похоже... Но она все правильно делала. Как только заметит в моем лице или поведении что-то такое, так и давит до конца, пока я не сломаюсь. А где я могла переломить эту ситуацию? Один раз взбунтовалась. Да... Но это же ей не нужно было. Ей нужно было то беспрекословное подчинение, которое я с самого начала ей обещала. Не только обещала — клялась. Я сама захотела, а она заставила, несмотря на мое сопротивление, исполнить мое желание. Но если бы я не повелась на страхе, то даже не знаю, что бы Жанна делала. Света сказала: не бойся. Значит, и ее развели на страхе. Это понятно. А на чем еще можно? Тяжело придумать. А надо... Так, что у меня еще было? Чувство вины... Но это тоже страх перед наказанием. Главное, я сама дала повод. А если бы не дала? Жанна нашла бы то, за что у меня это чувство вины появилось. Снова страх...
Страхи... Жуткая вещь. Когда человек боится чего-то, он подвластен тому, кто сильнее. Значит, Жанна ничего не боится? Если она этим пользуется так безоглядно. Значит, и я не должна ничего бояться? А как это? Страхи... Чего я боюсь? Стеснительность. Боюсь показать свое тело. А где я возьму другое? Тем более, сколько раз мать говорила: закройся, спрячь, это стыдно. Боюсь унижений. Самым унизительным сегодня было целование ног, или нет? Нет... Я сама хотела этого. Я боялась прекращения испытания. А когда она заставила меня стать на колени... Это самое сложное, но и самое естественное для меня той. Как я пыталась задрать нос, или как пыталась смотреть на нее свысока — вот они и колени. Поэтому все естественно. Смотри-ка, сколько я сама себе испытаний придумала вместо нее: сама предложила раздеться, сама кинулась ползать перед ней и целовать ноги, сама просилась в туалет... А вот еще... Она пригласила меня присесть перед тем, как пить пиво. Но она сидела не в кресле, а на диване. Почему я захотела сесть у ее ног? Я уже не могла сесть рядом. Сама определила свое место, у ног госпожи. Вот он, конец того испытания, вот оно, завершение. Она только добилась того, что я подчинилась ей, как обещала. И все? Вот это круто! Нет, так не может быть. Неужели так сложно было понять это с самого начала? Принимать все, как должное... В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Значит, все боялись. Все, кто проходил обряд — все боялись. А чего? Какая, в принципе, разница чего бояться. Главное, заметить этот страх и довести до предела. А если не удастся? Надо искать что-то другое. Но это же не только в этом обществе. Здесь как раз меньше всего и боятся. Вытравили уже, наверное, хотя бы половину страхов. Но впереди целая жизнь. Если я перестану бояться, то буду совершенно другим человеком. И буду стоять выше других, по крайней мере, выше тех, с кем до сих пор встречалась».
Таня удивлялась сама себе: неужели все так просто? Неужели ее нужно было через столько унижений провести и столько здесь продержать, чтобы что-то стало доходить. Или все неправильно? Что ж, есть время подумать.
Она то стояла, то сидела, иногда, как могла, лежала. Места было очень мало. Вода в кувшине заканчивалась, в доме не было слышно ни звука. Кроме всего прочего, Таня не нашла ни кусочка туалетной бумаги или салфетки. Она ощущала себя грязной, особенно, после ползания на четвереньках. И здесь все время она проводила на полу, и вообще, с таким туалетом... Не доработано тут у них, хотя бы лицо ополоснуть и руки. Но воду надо экономить. Иначе нечего будет пить. Как все противно! Грех, грязь — одно и то же. Очистись. Как?! Когда даже глаза протереть нечем. Хочется есть. Сказать так — это будет неправда. Жрать хочется — спасу нет! Все мысли только о том, что она голодна, что про нее забыли, даже в тюрьме кормят, а здесь?.. Но здесь не тюрьма, а общество...
Таня даже пыталась забыть о том, что говорила ей перед самым подвалом Жанна: главное условие этого этапа — нельзя ничего просить и даже разговаривать. Так сильно было искушение проверить, есть ли кто в доме. Ей нужно было только убедиться, что ее не бросили совсем, и она...
«Только чистые могут войти в Царствие Небесное...» Тане пришла абсолютно дикая мысль: «Царствие Небесное — так говорят, когда умирает человек. А если Жанна вместе со своим тайным обществом уговорила Светку принести меня в жертву? Во многих тайных обществах существуют ритуальные человеческие жертвоприношения. А если это правда? Вот что получается: с самого начала Светка только мутила, но так ничего про общество это и не сказала — сплошная тайна. Собеседование — тоже никакое, она говорила — сложно, но пятиминутный разговор на скамейке в парке ни о чем — подозрительно. Одежду я уже сожгла, так что мне и возвращаться домой не в чем. Они обещают все, что я ни придумаю, а взамен ничего и не спрашивают, а Светка уехала, чтобы замести все следы, причем как бы вместе со мной, причем всем было объявлено, что мы уезжаем на две недели, и сумочку с документами и очками отобрали... Значит, никто не кинется меня искать целых полмесяца. А за это время можно и меня в жертву принести, и на юге инсценировать несчастный случай, а сюда привезти цинковый гроб и здесь подложить труп... Все — убьют».
Сколько раз ей приходилось слышать о пропаже молодых красивых девушек, связавших свои судьбы с какой-нибудь жуткой сектой. Она представляла картинку за картинкой, образы за образами. Приходит телеграмма, мама меняется в лице, ей становится плохо. Она чуть не в обмороке. Громко и сильно плачет, проклиная и себя, и Свету за эту поездку, в которую она так просто отпустила свою единственную дочь, кровиночку. Потом привозят гроб. Действительно, цинковый, металлический, который заварен намертво, который и открыть нельзя, а она — там. Собирается много-много народа. Играет музыка. Венки, цветы...
Таня вспомнила, как в детстве она не раз представляла свои похороны, когда, обидевшись на всех, собиралась умирать. Она умрет, и ее будут хоронить, а она бледненькая, вся в белом-белом, будет лежать в белом гробу. Вся в цветах. И все будут плакать, говорить, что не уберегли, не заметили, что ей было так плохо, что довели ее до смерти. И на кладбище светит яркое солнце, поют негромко и печально птицы, только Танечки больше нет. И никогда не будет... Но так она думала в детстве. Сейчас получалось хуже. Она в закрытом цинковом гробу. Все плачут, но никто по-человечески даже попрощаться не может. Мама заходится в истерике: «На кого ж ты нас оставила!» И на глазах у всех слезы, даже Светка рыдает из-за того, что виновата в ее смерти. Гроб опускают, начинают забрасывать землей. Через несколько минут на небольшом холмике с простым крестом появляются венки с надписями: «Любимой доченьке от мамы», «Вечная память. От коллег по работе» — и всякие другие от друзей и подруг. Море цветов... Могильщики деловито лопатами рубят стебли пополам, чтоб не украли... аккуратно укладывают...
Эта картина сменяется следующей. Уже осень. Желтые листочки слетают с деревьев, почти все уже слетели, холодно. Двадцать пятый день рождения, до которого она так и не дожила. Могила ухожена, на гранитном памятнике ее портрет и надпись: «Любим, помним, скорбим» — и даты жизни. К могиле приходит мать, она очень постарела за эти несколько месяцев, на ней черный платочек, она высохла, почернела, все глаза выплакала... И больше никто не придет к Тане. И больше никому она не нужна... От этих мыслей Таня заплакала во весь голос. Она оплакивала себя, свою погубленную молодую жизнь. Она рыдала... рыдала... рыдала... Уже не стесняясь и не страшась, что кто-то услышит, как она плачет.
Потом, вернувшись к самому началу, Таня поняла, что она рассмотрела все, что будет после ее смерти, но только не саму смерть. А как ее будут приносить в жертву? Как? Если гроб будет цинковый, то его и открыть не дадут, значит, с ней можно будет делать что угодно. В голову полезли самые страшные моменты из ужастиков, связанные с различными видами зверских убийств. Таня всегда старалась не смотреть эту ерунду, но сейчас она что-то вспомнила, что-то придумала. Крышка подвала откроется, опустится лестница, она поднимется наверх, где в полутемной комнате, освещенной одними свечами, ее встретит Жанна вся в белом: длинное платье, волосы перевязаны ленточкой. Не каждый день у них жертвоприношение.
Она говорит, что оделась так по случаю принятия Тани в их общество, но глаза отводит. Эти страшные, абсолютно черные, огромные глаза. Она ведет ее в ванную, где несколько девушек смывают всю грязь с Тани, досуха вытирают, сушат волосы, перевязывают их алой ленточкой. Потом натирают ее тело ароматными маслами и специальными мазями. Ей дают какой-то напиток, от которого в голове шумит, а потом становится легко и даже весело. Она-то догадывается, зачем ее вывели из подвала. Но она подыгрывает. Зачем портить им праздник? Ее ведут в большой зал, освещенный только светом огромных факелов. Пятна света зловеще пляшут по стенам и по целой толпе незнакомых людей. Все они одеты в черное. Только трое — не как все: Жанна и Лилия Львовна в белом, а Таня совершенно голая, только на голове алая полоска ленточки. Таня добровольно дает себя привязать к какому-то приспособлению у одной из стен. Это приспособление напоминает крест. Руки ее раскинуты, ноги вместе привязаны к столбу. Таня спокойна как никогда. Она знает, что кровь невинно убиенной смоет позор ее казни, но испачкает тех, кто тут находится. Жанна начинает ритуал, она произносит заклинания на непонятном языке, бой барабана придает зловещий ритм. Толпа начинает заводиться, все выкрикивают какие-то слова, делают какие-то жесты. Наконец Жанна подходит к привязанной Тане, берет ее за волосы, наклоняет голову в сторону и очень острым ножом проводит по сонной артерии. Нож втыкается в столб над головой Тани, а Жанна припадает к ране и начинает пить кровь. Оторвавшись, она своим перепачканным кровью ртом прижимается к Таниным губам.
Таня целует мучительницу. Она чувствует во рту сладковатый привкус крови, страстность смертельного поцелуя, боль в шее и растекающуюся по телу слабость. Следом за Жанной к ее ране прикладываются Лилия Львовна, Светка и другие члены этой гнусной общины. Таня умирает. Ее безжизненное тело белеет на глазах. Но благостное выражение на ее перепачканном кровью лице остается до самой смерти.
Мертвое тело отвязывало несколько человек, и пока оно не остыло, его обтерли, завернули в абсолютно белый саван и положили в гроб. Теперь оно лежало во гробу, а община гуляла свой шабаш. Они обезумели, а душа Тани наблюдала за их бесстыдством и мерзостью. Она ждала, когда появится лестница наверх, чтобы подняться в рай, или разверзнется преисподняя, где вход в пекло, где плачи и скрежет зубовный... Но ни того, ни другого... Она потерялась во времени и пространстве между этим и тем мирами...
Снова рыдания эхом отозвались в ее каменно-деревянной шкатулке. Таня упала ничком на пол и долго не могла остановиться. Она кляла Светку, Лилию Львовну, Жанну, общество... За все то, что она только что мысленно пережила, за все, что она хотела с собой сделать.
Вода закончилась, едой тут и не пахло с самого начала. Таня теперь ругала себя за все: за легковерность, доверчивость, слабохарактерность... Все, пора готовиться к смерти, а не думать о каких-то грехах, хотя, может быть, только о них и надо думать, потому что кровь «невинно убиенной», как она уже сама себя называла, хоть и смоет часть грехов, но за большинство придется все-таки ответить.
«Значит, без еды, воды, в закрытом помещении, если я не сойду с ума, продержаться смогу максимум неделю, потом — ага, летальный исход. Но им же труп сам по себе не нужен, его отсюда трудно будет поднимать, если они только не таким способом жертву приносят. Что делать? Что делать? А ничего... Ничего... Что же я переживаю, что, в самом деле, я придумала? И главное, зачем?— Таня стала успокаиваться.— Вот ведь накрутила себя, так накрутила. Ведь это же надо! Сама себя заживо похоронила, да еще, для пущего страха, и в жертву принесла. Смерть. Когда-нибудь все равно придется умирать, и все равно будет так же тяжко. Но если сказать по правде, я уже умерла. Я, которую знали все, умерла, чтобы никогда уже не возродиться в этом качестве, причем, умерла добровольно. Без всякого на то повода и без участия других лиц. Я же захотела вновь родиться, а чтобы родиться снова — надо сначала умереть. “Я отказываюсь от прошлой жизни”,— так, по-моему, я говорила. Так что же, готова ли я к смерти? Готова. Хоть сейчас, откроется крышка подвала, и скажут: “Выходи, испытание закончено, теперь мы тебя проведем в наш зал для посвящения”. Там и убьют, и кровь выпьют... какой кошмар... и скука...» — безразлично вяло закончила мысль Таня. Ей сейчас было уже все все равно. Смерть, так смерть... Двум смертям не бывать... Она опять свернулась калачиком, полежала, муссируя последние мысли, и незаметно для себя уснула.
==========
Света ехала в этот санаторий только для того, чтобы обеспечить прикрытие Тане. Она должна была вернуться к собранию, но не к следующему, а тому, что через одно. Но все же полежать на свежем морском воздухе, покупаться и позагорать, а потом с радостью вернуться к любимой работе, было очень заманчиво. Отдохнуть было надо, скоро на нее навалится столько дел... Это для Тани все решается легко и просто, а вот если бы кто знал, сколько сил Светлана потратила, чтобы подготовить более-менее подходящего человека, которого можно было временно оставить на своем месте, хотя бы для текучки. Ведь когда у тебя в руках половина банка — кому его доверишь? Вот так, вся в мыслях о работе Света и прибыла в санаторий. Плохо, одноместных номеров не осталось, поэтому пришлось довольствоваться номером на двоих, но за коробку конфет и пятьдесят баксов второе место так и осталось свободным. Света заскочила на минутку в столовую и решила искупаться перед сном в море, не зря же столько пылила. Выходя из санатория, она заметила девчонку, которая не торопясь шла впереди. Показалось даже, что, увидев ее, та чуть замедлила шаг. Поэтому Света потихоньку стала ее догонять.
Когда-то давно, в институте, у Светы был приятель, любивший рассматривать проходящих рядом девчонок как произведения искусства. Он сильно оживлялся и чуть ли не показывал пальцем, когда видел нечто выдающееся: или красивое, или безобразное. Света сначала ругалась с ним по этому поводу, но постепенно сама втянулась в игру. И сейчас, оказавшись на отдыхе, она по старой привычке бессовестно рассматривала идущую впереди девушку. Одета обычно. Сказать, чтобы была очень красива — кто его знает... Фигурка хорошая: и талия, и попка, и длина ног — вполне приемлема. Короткая стрижка. Длинная шея. В профиль похожа на Жанну... О, да она совсем, как Жанна! Интересно... Как будто это сама Жанна, только стрижку сделала и подросла на несколько сантиметров. Наконец незнакомка обернулась, их взгляды пересеклись, и еле заметная искорка симпатии проскочила между ними...
==========
Юля притормозила и пошла медленнее, а когда девушка поравнялась, заговорила с нею. Света с удовольствием поддержала разговор. Через пять минут, познакомившись и узнав все необходимое одна о другой, они вышли на пляж, неторопливо разделись и со смехом бросились в море. Юле все уже нравилось. Ей даже Света казалась замечательной, хотя с первого взгляда она ничего привлекательного в ней и не заметила. Но потом она справедливо отметила, что у Светы ладненькая фигурка, да и купальник, не хуже, чем у Юли, хотя его она так долго и усердно искала по всей Москве и стоил он почти половину ее зарплаты. А глаза... Серо-голубые. Юле не нравились карие, от них, казалось, всегда исходила опасность... А у Светы глазки с длинными ресницами, улыбающиеся, уверенные, неземные... Как же она их сразу не заметила? Или они вначале не были такими? Юле захотелось подружиться с этой девчонкой. «Она, говорит, что начальник... Ну-ну, говори-говори... Знаем мы все. Такая же, как и я: или инспектор, или экономист. В нашей коррумпированной системе нельзя быть такой молодой и занимать большую должность! Языком молоть, не мешки ворочать. Да ладно, если ей так нравится...»— решила для себя Юля. И сразу же на душе стало легче, теперь она просто наслаждалась лаской моря, легкостью скольжения по волнам. И Света рядом. Ясно, что та не в первый раз на море, и если бы была одна — давно бы доплыла туда, куда они наметили. Но учитывая, что рядом Юля, Света плыла медленно, страхуя новую подружку. Вот, наконец, и буйки. На пляже заволновались спасатели, не заплывут ли путешественницы слишком далеко. Один даже взялся за мегафон, чтобы крикнуть, но девушки уже развернулись. Спасатели успокоились и снова занялись своей игрой в нарды.
Света очаровывалась Юлей. Противоречивое чувство охватило ее: с одной стороны — Жанна, которая может только повелевать и властвовать, с другой — Юля, которая так похожа на Жанну внешне, но так нуждается в помощи и защите. «Хорошая девочка... Можно будет пообщаться немного, а потом — у каждой свои проблемы, свои заботы».
Назад плыть было легче: солнце не мешало — оно не било в глаза, а волны легонько прокатываясь под ними. Минут через десять девчонки стояли у берега держась за руки.
—Устала с непривычки?— с сочувствием спросила Света.— Смотри!— Света показывала на заходящее солнце.— Такого заката ты в своей Москве не увидишь.
—Как здорово!— Юлька была поражена увиденной красотой.
—Сейчас солнце сядет — темень будет несусветная.
Они вышли на берег и, подобрав одежду, направились к санаторию. По дороге девушки шутили, рассказывали анекдоты. Только подойдя к Пионерскому проспекту — оделись.
—Значит, ты в первый раз на юге. Временно беру над тобой шефство. Сейчас, как придешь — сразу под душ,— объясняла Света.
—А ты что делать собираешься?— рассчитывая на продолжение вечера, спросила Юля.
—Спать. Устала, как собака. Целые сутки тряслась... Ты тоже на поезде?
—На чем же еще? А может, еще сегодня встретимся?— Юлька привыкала говорить прямо, а не намеками. Тем более, со Светой намеки не проходили, она на них не реагировала.
—Лучше давай завтра,— предложила Света, а заметив разочарованную улыбку Юли, сказала:— Ты не обижайся на меня, пожалуйста. Я, правда, устала... А хочешь, завтра на пляж вместе пойдем?
—Спасибо,— радостно улыбнувшись, поблагодарила Юля.— Я согласна.
—В десять, в холле.
«Может, она и впрямь начальница?»— подумала Юля.
Юля, проводив взглядом подругу, пошла в свой номер. Благо Марьи Степановны не было. Наверное, в гостях где-нибудь. Юлька стала под душ. Теплые струи воды как будто смывали всю усталость от переезда, все заботы куда-то улетучились. Когда глаза закрывались, перед ней появлялась голова Светы, покачивающаяся в волнах... И ее глаза, а в них сила и забота, нежность и ответственность. Тело наполнялось истомой... Юле показалось, что еще несколько минут — и она заснет стоя, поэтому она вышла из душа и сразу плюхнулась в кровать. Она не стала ждать, когда высохнут волосы, и накрывшись второй простыней, обняв подушку, моментально заснула.
|
