12. Исповедь ведьмы
Пользоваться чьими-либо благодеяниями более верный способ привязать к себе, чем делая ему одолжения в свою очередь.
Ж. Жубер
Так как каждый человек может сойти с ума, то я не вижу оснований, почему это не может случиться и с целой мировой системой.
Г. Лихтенберг
Жанна неподвижно лежала на животе, даже не накрываясь, чтобы не доставлять своему телу лишних мук. Заснуть в эту ночь она так и не смогла. Все тело гудело, а задница горела, как расплавленная печь. Утренняя свежесть немного облегчила страдания, но о том, чтобы встать или, тем более, идти куда-то и речи быть не могло. Мысли бегали по кругу: виновата, долги, проступки, магия, бабушка, Общество, буду наказана сполна, виновата...
Около одиннадцати часов утра мертвую тишину ее комнаты нарушил стук в дверь.
—Жанна!
—Кто там?— спросила девушка, хотя сразу узнала голос Славы.— Минуточку! Я сейчас,— она, стараясь не напрягаться, с трудом встала, нашла простыню, открыла замок, снова легла на живот и накрылась с головой.— Входи!
Когда вошел Слава, он увидел, что Жанна еще в постели, и немного смутился.
—Привет! Ты еще спишь? Может, я попозже?..
—Привет. Не уходи, ты мне нужен,— произнесла еле слышно Жанна, а сама себе удивилась: единственным человеком, которого она сейчас могла видеть, был именно Слава. И теперь, когда он был рядом, она ни за что не хотела, чтобы он уходил. Он очень был нужен ей даже в такую минуту.
—Хорошо. Я тебя не разбудил?— начал разговор Слава.
—Нет. Я сегодня не смогла заснуть. Долги...— Жанна выглянула из-под простыни, ей не хватало его реакции на ее слова. Сегодня глаза у него были еще более уставшие, как будто и он за эти сутки прожил добрую сотню лет. Но смотрел он с участием.
—Загадочная ты сегодня. Глаза красные, ты плакала что ли, или это от бессонницы?
Жанне вдруг захотелось рассказать ему все-все-все. Как она хотела и как боялась этого! Вдруг он спросит такое, на что она не сможет ответить? Она долго боролась с искушением, но, наконец, решившись, сказала:
—Слава, если ты мне пообещаешь не расспрашивать ни о чем, я тебе попытаюсь кое-что рассказать. Обещаешь?
—Конечно. Ты хочешь рассказать о том, что случилось?
—Не спрашивай ничего. Я сама боюсь, но и носить это только в себе больше не могу. Подойди сюда, сними с меня простыню, пожалуйста.
Слава подошел к кровати, медленно приподнял простыню и удивленно заморгал. Действительно, было жутковато: с середины спины до середины бедер вся кожа была исполосована красно-фиолетовыми рубцами, в некоторых местах с затянувшимися длинными ранками с подсохшей кровью. Слава замер, держа простынку на вытянутых руках, он только и смог произнести:
—Ого-го...
—Но я думаю, что это не самое страшное, будет и хуже. Брось ты эту тряпку, под ней так жарко и больно. Закрой, пожалуйста, дверь и садись. Мне надо тебе все рассказать,— тихо произнесла Жанна.
Слава закрыл дверь, а когда повернулся к ней, их взгляды встретились. Она все-таки застеснялась, поэтому залилась краской, уткнулась лицом в подушку и, отвернувшись, заплакала. Слава смотрел на нее и не мог понять, почему? Что она хочет рассказать, чего добивается? Ей действительно больно под этой простыней или она просто хочет вызвать у него жалость и сострадание? А может быть, у нее кроме него никого нет? Но он тоже живой человек. Слава сидел и ждал. Прошло несколько долгих минут, пока Жанна не успокоилась и продолжила:
—Я тебе должна рассказать... по порядку... а потом... потом... Потом видно будет. Я должна тебе рассказать об одной вещи, о которой никто не знает.
—Забудь ты это слово — должна, запомни — ты никому ничего не должна, скажи лучше — хочу.
—Не перебивай, а если не хочешь слушать, так не слушай. Я тебе все равно дол... хочу рассказать про свою бабушку.
«Четыре года назад, как раз после зимней сессии, приходит телеграмма от бабушки. Очень короткая: «Жанна приезжай срочно ты мне нужна». Бабушка у меня была еще та — профессиональная наследственная ведьма в неизвестно каком поколении, как она сама говорила — «с потон веков». Еще в детстве, приезжая к ней, я видела, как она вино или воду заговаривает, как привороты-отвороты готовит. Однажды, когда я уже довольно большая была — лет пятнадцать, она меня вообще на какое-то колдовство водила. Рассказать? Ладно, начну сначала.
Когда я была совсем маленькой и приезжала на каникулы к бабушке, она несколько раз брала меня с собой в лес собирать какую-нибудь травку или землю, бывало, с перекрестков двух, трех, семи дорог. Мне лет десять было, когда в первый раз бабушка взяла меня с собой на кладбище. Туда мы попали в полночь, когда самая полная луна освещала путь. Я шла ни жива, ни мертва, вся кожа покрылась мурашками, а бабушка шагала бодро, шутила, веселые истории про покойников рассказывала, про вампиров, вурдалаков... Потом, увидев, что на мне лица нет и что я белее луны, остановилась и объяснила мне, что покойников бояться ни к чему — они не поднимаются из могил, они просто отдают свою силу земле и небу, поэтому, менее опасны, чем живые люди. А вот нечисть всякая появляется только тогда, когда без нее ты не можешь решить свои проблемы и долго-долго ее зовешь. «Можно, конечно, меня попросить, они меня быстрее услышат, но таких заказов давно не поступало». Уговорила она меня, сказала, что для ее работы нужна земля со свежих могил, ведь она обладает огромной силой и только ее и не хватает для выполнения очередного заказа. Она громко три раза прочитала «Отче наш». Я успокоилась и уже без страха перескакивала через ограды и могилы, уже не боясь мертвецов и считая их похождения только сказками. Это было мое первое крещение, насколько я понимаю. Так вот, расскажу про тот обряд, который я выполнила в свои пятнадцать лет, без него дальнейшее не понять.
Бабушка истопила баню, завела меня туда, сама раздела, хотя я долго стеснялась и сопротивлялась. Она четко выполняла какой-то ритуал, смысл которого я до сих пор так и не поняла, то ли она меня в ведьмы посвящала, то ли хотела показать всю прелесть ведовской жизни. Так вот, в бане она долго-долго меня парила, подливая в печь каждый раз новый настой, отчего пар становился все круче, все забористее, а я входила во вкус. Она легонько била меня березовым веником. От этого становилось до жути приятно и томно, потом она окатила меня ледяной водой из колодца, вымыла, не позволяя самой сделать ни одного движения, одела в какую-то холщовую длинную рубаху прямо на голое тело и повела в лес. Я шла по улице без белья, и ветерок холодил мои ноги до самого пояса или нет, даже выше. Это было впервые, поэтому ощущение было очень необычное.
Когда мы зашли уже довольно далеко, она снова раздела меня. Я стояла на свежем ветерке голенькая, маленькая, стеснительная, пытаясь прикрыть все, что там было... Потом мы гуляли — она одетая, я раздетая — разговаривали. Наконец я освоилась, мне стало комфортно, я почувствовала свое единение с этим лесом, этой травой под босыми ногами... Бабушка, когда заметила это, постелила на солнышке мою рубаху, попросила лечь и намазала меня какой-то мазью. Она натирала меня долго и ласково. Когда я встала, мне показалось, что сейчас, стоит только оттолкнуться посильнее, я полечу в высь голубую, куда-то выше деревьев, к самым высоким облакам.
Я больше не могла спокойно ходить, я бегала, прыгала, чуть ли не летала. А когда выскочила на высокий берег реки, выкрикнула какие-то слова на чужом языке, ветер усилился. Я как представлю себя в тот миг, просто теряюсь от счастья. Представь: закат, солнце опускается медленно-медленно, его лучи золотят редкие облака, ветер обдувает меня всю-всю, волосы развеваются, руки раскинуты. Я на самом обрыве, лежа на восходящем от земли потоке. Если бы я так стояла в обычном состоянии, то упала бы, но тогда я как будто парила, летела ввысь, вдаль, в неизвестность.
Это было лишь однажды, и больше, к сожалению, не повторилось, а так иногда хочется. Кстати, я же вернулась домой так, как проходила весь день, то есть нагишом, но меня никто в таком виде не увидел, хотя я шла через всю улицу. А может, мне это только приснилось. Или показалось. Но это был самый лучший день моей жизни. Как я за него благодарна бабушке.
Но теперь она вызывала меня телеграммой, в середине февраля. Летом я была у нее, она все такая же шустрая бегала по делам, принимала людей, лечила, колдовала. Приехав к ней, я вошла в дом и, увидев ее, не узнала совсем. Ее лицо стало не просто серым, а пепельно-серым, вокруг глаз жуткие черные круги, вся она высохла и казалась выеденной изнутри. Но самыми страшными были глаза — в них не было жизни, они стали холодными и пустыми. Ни живой черточки, ни искорки. Ежесекундно на лице отражалось страдание от внутренней боли. Бабушка рассказала, что случилось: все произошло буквально за полторы недели. Как она говорила, что подвела самоуверенность и безнаказанность, что она самого Бога забыла, не говоря о том, что возомнила себя выше Него. Пришла к ней женщина, попросила навести порчу на своего бывшего мужа, который взял да и бросил ее с двумя детьми. Принесла фотографию. Бабушка на него посмотрела и что-то екнуло в груди, сердце как-то защемило на долю секунды, но, всмотревшись внимательнее, она подумала, что показалось. Сделала все, что женщина просила, но, оказывается, зря. Нельзя ему было делать. У него сил больше оказалось, ангелы выступили на защиту и все вернули обратно: и той женщине — в больнице уже неделю лежит — прободная язва желудка, и бабушке — слегла и не вставала уже несколько дней.
Она знала, что у нее за болезнь. Врачи отмахнулись, сказав, что возраст преклонный и болезнь неопределенная, на одно обследование уйдет не меньше месяца, а при таком развитии недуга бабушка больше двух недель и не протянет. Бабушка рассердилась на них, поругалась, может, тоже зря, и слегла, а вчера почувствовала, что все — конец, и вызвала меня. Я стояла ни жива, ни мертва. Я всем своим существом чувствовала ее страдания, не только их видела, но и ощущала, казалось, внутри меня мгновенно завелся целый рой червей, которые грызли мое тело грамм за граммом. Их было много, а каждый укус жалил, жег, рвал...
Бабушка отдохнула несколько секунд и продолжила:
—Жанна, у меня нет выбора, у меня осталась только одна надежда на тебя. Ты помнишь тот день, когда ты в лесу бегала, вспомнила? Ты должна мне помочь, я не хочу отдавать свою силу и знание чужим людям. Ты должна принять. Хочешь стать настоящей ведьмой?
—Я не знаю, я не думала об этом...
—Ты не думала. Что ж ты меня обманываешь? Все знания уже есть в тебе, только ты их использовала куда зря, как придется. Я же видела, как ты вспоминала все, когда мы с тобой что-то делали. А когда ты крикнула то заклинание, чтобы летать, но не полетела, испугавшись, я поняла, что больше никого другого не могу оставить вместо себя. Я всегда чувствовала человека и практически никогда раньше не ошибалась и думала, что так будет всегда. Однако, я ошиблась, ошиблась в первый раз за свою жизнь: не смогла распознать волю Божью касательно одного человека, думала, что сама справлюсь. Если бы нам еще несколько дней...
Бабушка замолчала, я вместе с ней боролась, как могла, с ее болезнью. Чуть боль у нее стихла, она снова продолжила:
—Жанна, силы у тебя и знаний хватит на десятерых. Возьми мой подарок, пусть он поможет на твоем нелегком пути. Иногда я буду приходить, особенно в начале, и объясню тебе все. Вот возьми,— с этими словами она сняла с себя сережки, вот эти, и этот перстень и отдала мне. Мне показалось, что она произнесла еще какие-то слова. Но они были сказаны так тихо, что я не разобрала их. Боль увеличилась невероятно, мне показалось, я сама испытала болевой шок. Тут все и началось. Глаза бабушки и до того неживые исчезли, как выключились. По телу прошла судорога, казалось, стены зашатались от ее стона. Ее вертело и корежило на кровати несколько минут. И вдруг она застыла. Ни один мускул не шевелился, глаза были закрыты, дыхание прекратилось. Я уже думала — все, но вдруг глаза, даже не глаза, их-то уже не было, веки резко открылись, а губы произнесли каким-то чужим низким и громким голосом:
—Не поминай лихом!
А откуда-то с другого конца комнаты раздался знакомый голос бабушки:
—Еще увидимся! Я тебя не брошу!
Я посмотрела в тот угол, там никого не было, а когда взгляд вернулся к бабушке, она изменилась еще сильнее и теперь была похожа на мумию, только пустые глаза были открыты. Не знаю почему, но я, как бы привычным жестом, закрыла их. Только они закрылись, меня как током ударило, по телу пробежала дрожь и мороз по коже. И одна только мысль: «Сейчас же надень сережки и перстень». Я автоматически, не примериваясь, надела их и успокоилась. Сразу почувствовала себя в норме и по-деловому занялась приготовлением к похоронам. Сама, потому что даже родители мои не приехали, не смогли.
Через день бабушку похоронили. Без отпевания, потому что батюшка отказался, без оркестра, потому что в колхозе, где она когда-то работала, об этом уже давно забыли. Просто и по-соседски пришли помочь люди, потом помянули. В ту же ночь я пошла на ее могилу и там, прислонившись к кресту, долго стояла, думая над тем, что произошло и как теперь изменится моя жизнь. Я то ли задремала, то ли мне показалось, но ко мне подошла бабушка, поблагодарила меня, сказала, что я была сильная, а теперь в тысячу раз сильнее стала. «Если дом не нужен — продавай, книги забери, там, как в детских сказках, написано приблизительно, но доля истины какая-то есть, почитаешь — все поймешь, хоть там ошибка на ошибке, но сережки с перстнем помогут разобраться, что к чему». Я ушла домой, то есть, в дом бабушки. Пришла минут двадцать первого. Оказалось, что на самом кладбище я была не больше минуты. А мне показалось, как всю ночь там простояла. Вот так начались мои чудеса, и так я стала ведьмой...»
—Я тебе не надоела со своими рассказами?— спросила она у Славы.
—Нет, что ты. Тебе не холодно?
—Нет. Только если сейчас вдруг мамаша появится да ненароком заглянет, подумает еще черти-че.
Слава понял, что для Жанны легче всего было именно с ним — можно ничего не объяснять, хотя и хочется. А маме нужны только объяснения и только на ее вопросы, а что в действительности происходит, ей это неинтересно. Слава решился спросить:
—А мама про то, что ты ведьма, знает?
—Да ты что! Она этого бы мне никогда не простила, а злость по этому поводу просто убила бы ее... Сережки, они на то и древние, чтобы выполнять все желания. Даже те, которые от себя пытаешься скрыть.
Внезапно для себя Жанна вспомнила, что она совсем раздета, а он ничего не спрашивает, не реагирует никак на ее внешний вид. «Интересно, а какое у него впечатление от всего этого. Может, спросить?»— подумала она.
—Слав, скажи, у тебя девушки были?
—Нет.
—Так ты в первый раз сидишь с обнаженной женщиной! Ну, и как впечатление?
—Нормальное. Ты мне очень нравишься. Вот только мне это слово не нравится — женщина. Лучше — девушка... Тебя надо скорее вылечить. Только как?
—Там сильно?
—Очень...
—Ты же понимаешь, это не так сложно вылечить. Через неделю ничего не останется — уже проверено, и не раз... И появится снова. Мне так кажется. А что в душе творится?.. Я с ума сойду.
—Чем я тебе могу помочь?
—Да ты мне и так помогаешь. Знаешь, я немного успокоилась, может, засну еще сегодня. Хотя спать боюсь. Приходи к вечеру, может, что-нибудь еще смогу рассказать, смогу продолжить. Ты не обидишься?
—Нет, что ты.
—Закрой дверь снаружи, я сегодня не выйду, пока ты не придешь. Хорошо?
—Согласен. Сейчас два, часиков в восемь я к тебе зайду. В случае чего — кричи, я дома.
—И родители прибегут, нет уж, дудки. До вечера.
==========
Майя в ускоренном темпе заканчивала работу. Она и так сегодня неплохо потрудилась, чтобы оставаться еще после рабочего дня. Тот кусок программы, над которым она сидела уже несколько дней, скомпилировался вполне сносно: пара ошибок. «Что ж, в понедельник надо будет попробовать запустить, может, и получилось уже. Тогда целых три недели в запасе останется». Майя сложила все, собралась, привела себя в порядок, хотя до встречи оставалось еще полчаса. Она всегда шла к нему, как на первое свидание. А сегодня он как раз позвонил. Просил встретиться, сказал, что будет ждать напротив ее Фонда ровно в шесть.
Выйти — пара минут. Майя нетерпеливо смотрела на часы. Как медленно двигаются стрелки. Она встала, подошла к зеркалу, еще раз оценила свой внешний вид и, почти удовлетворенная им, пошла к выходу.
По правилам, установленным в Обществе, она пришла вовремя, то есть в пределах допустимого отклонения — не ранее чем за пять минут. Володи, соответственно, пока не было. Она перешла на другую сторону улицы и ждала, поглядывая вокруг. Пока было время, Майя думала, что еще произошло с ним, почему его голос был таким встревоженным сегодня по телефону, неужели снова неприятности? Да нет, хватит с него! Ведь не может быть у человека сплошная черная полоса длиною в несколько месяцев. Как говорит пессимист, чуть не плача: «Хуже уже не будет...», а оптимист радостно возражает: «Будет, будет, будет!!!» У Володи всегда так: все хуже, хуже, дальше некуда... и, все равно, становится еще хуже. «Как же ему помочь?— думала Майя.— Я же все могу. Но почему здесь не получается?.. Как знаменитый парадокс: если Бог всемогущ, то может ли он создать нечто такое, что не сможет поднять? Так и я с Володей — поставила себе такую задачу... Фу, наконец, вот и он». Майя по привычке взглянула на часы — он как всегда точен — ровно пять минут седьмого. Он шел со стороны трамвайной остановки. «Что его туда занесло? Почему он не с работы? Он тоже работает до шести».
Володя спешил, он шел широко шагая, на лице его была дежурная виновато-горькая улыбка. Одет как всегда, не высший сорт, но с пивом потянет. Внешний вид Володи никогда не интересовал Майю, гораздо важнее для нее было его внутреннее состояние, а оно было не ахти какое.
—Привет, извини, трамвай долго на остановках стоял, еле-еле плелся, поэтому опоздал.
—Привет. Это все ерунда, я сама только вышла. Ты лучше скажи, как у тебя дела?
—Оставляют желать лучшего. Мы к тебе пойдем?
—Нет, лучше сначала перекусим где-нибудь, а потом ко мне,— сказала Майя, предлагая и оправдываясь.— У меня дома ничего нет. Да и времени жалко на кухонные заботы тратить. Так тебя устраивает?
—Как тебе лучше. Сама смотри.
—Пойдем в Дом офицеров, там кафешка нормальная открылась, или в «Милан»?
—Да какая разница. Все равно.
—Рассказывай, что случилось, не тяни.
—Нечего рассказывать. Работы никакой. Сижу целыми днями, груши околачиваю, начальник сам ходит, не знает чем себя занять, не то, что нас. Да и зарплату задерживают, ты помнишь, я тебе говорил, а теперь совсем финансирование прекратилось. Я на другую работу ходил устраиваться, наверное, переходить буду. Там комп классный, только-только новый взяли. Конечно, не хочется быть целый день прикованным, но получать там буду гораздо больше, чем раньше. Вообще, мне бы кем-то вроде свободного консультанта устроиться, хочу стать хозяином самому себе. Так надоело вскакивать по утрам и мчаться на другой конец города. Я программы помогал устанавливать в той шарашке, в которой раньше работал. Витек, сама знаешь — ни в зуб ногой. А они же рекламой теперь занимаются...
—Ты выпил, что ли?
—Чуть-чуть. Витек притащил свой фирменный «Light», пришлось дегустировать, а потом, враг, достает «Strong» — тоже фирменный. Грамм сто на грудь принял, не больше. Тем более, что надо было обмыть машину. Ты же не будешь на меня ворчать?
—Не буду. Только ты этим самогоном не увлекайся, я вижу — трезвый, почти, а перегаром за версту тянет. Значит, ты опять к своему Витьку, что ли? А он платить собирается, или как в прошлый раз?
—Говорю, получать буду гораздо больше, заказы уже есть. Осталось только начать работать.
—А на старом месте с расчетом проблем не будет?
—Да какие там проблемы! Заявление уже подписано. Но деньги обещают выдать месяца через два-три. Так что финансы поют...
—Бывает, но ты не огорчайся. Все наладится.
—Хотелось бы верить.
—Так, пошли в Милан, там выбор больше. Тем более, что сегодня четверг — значит, грибы будут.
Они вышли на проспект. Торговцы сувенирами и художники уже разошлись, только у памятника Пятницкому осталось несколько портретистов. На телеграфе часы показывали 18-20, температура +28. Эта пара резко выделялась на общем фоне прогуливающихся. Конечно, кого только не увидишь в такое время на Проспекте, но эти — явно не соответствовали друг другу. Они были почти одинакового роста, но каблуки модельных туфелек и высокая прическа делали девушку чуть ли не на полголовы выше своего кавалера. Она хоть и не отличалась особой красотою, была одета, как с обложки модного журнала — все при всем: со вкусом, модно, красиво. Он же — как работяга, возвращающийся после трудового дня домой: не бомж, конечно, но и не «представитель канадской фирмы». Они вошли в кафе. Очереди почти не было, только парочка девчонок лет по восемнадцать взяла мороженое и вышла на улицу. Володя по-деловому заказал две пиццы, Майе грибы с картошкой фри, стакан сока и мороженое, себе еще шашлык и кофе. Услышав названную сумму, Майя достала кошелек и протянула кассиру сотенную купюру. Та недоуменно посмотрела на нее, на что Володя, вроде, не обратил внимания, а Майя только пожала плечами, мол, а кто же еще? Майя считала это в порядке вещей — платить за все самой, и Володя уже давно к этому привык. Они собрали со стойки заказ и прошли в зал, где под вентилятором был свободный столик. Утолив первый голод, они неспешно ели.
—Как там мама с папой?— спросил Володя, чтобы продолжить начатый разговор.
—Не знаю. Они на даче, наверное, нормально. Обещали завтра появиться.
—Мама все также против меня настроена?
—Да нет, я ей все объяснила. Что я, маленькая? Я сама знаю, что мне надо и зачем.
—Везет. А у меня с этим проблемы... Столько желаний, столько препятствий... И то надо бы, и другое...
—Чем тебе могу помочь?— с готовностью спросила Майя.
—Да чем ты поможешь? Проблемы, даже если их решать, не убавляются, даже кажется, что с каждой решенной их возникает еще больше. Видишь, я опять пешком. У моего первого «Мерса» движок забарахлил. Денег пока не надо, ребята сейчас его разобрали, посмотрят, диагноз поставят, тогда думать будем.
—Ты не скрывай, если что. Ладно?
—Ладно...
—Володь, ты мне скажи, что тебя беспокоит. У меня же есть не только желание, но и возможности тебе помочь.
—Вот это и не устраивает. Надо как-то самому решать все. Почему ты можешь, а у меня не получается?
—Нет гармонии между телом, душой и...
—Неправильный ответ. Ты мне про свою душу сколько угодно можешь рассказывать. Как найти гармонию между тем, что есть, и тем, что тебе только кажется, что есть? Я душу имею в виду. Что мне прикажешь, в церковь сходить и вашему Богу помолиться? Не знаю я никакого Бога. Может, это выдумки только. Как сказал Вольтер, если бы Бога и не существовало, то его следовало бы придумать. Я не отрицаю, что где-то что-то или кто-то существует, но мне-то от этого какая польза? А ты говоришь, гармония...
—Ладно, оставим гармонию. Тогда надо определиться, какую проблему ты хочешь решить.
—Да мало ли. Хотя бы комп дома поставить, надоело чужими пользоваться.
—А может, он тебе и не нужен?
—Да ты с ума сошла! А работать?..— Володя замолчал. Он стал прикидывать, зачем он ему нужен.— Просто нужен и все. У тебя же есть, и не хухры-мухры — по последнему слову. Следующий раз менять будешь — может, старый мне?.. Нет, не надо. Все равно дома работать не получается, а только в игрушки играть или дочку гонять от него, чтобы сутками не просиживала — тоже проблема. И за что ни возьмись — все так. Только об одной начнешь думать, сразу еще одна за одной — целый воз и маленькая тележка. Сама знаешь...
—Не знаю. У меня нет проблем неразрешимых. Все решаются по мере возникновения, или почти все.
—Врешь ты все. Почти, вот именно, почти. Сама себя обманываешь, да еще и тащишься от этого. Все, что ты сказала сейчас — это самообман. Такого не бывает!
—Не кипятись. Может, тебе мороженого принести — охладиться? Тебе какого — абрикосового или шоколадного?
—Не хочу я никакого мороженого. Конечно, тебе повезло с работой. И потребностей у тебя особых нет.
—А у тебя? Какие у тебя потребности?— спросила Майя.
—На две семьи жить приходится. Никаких денег не хватит, а так, как у нас платить стали, так я скоро вообще...
—Я же тебе сколько раз говорила, что на меня тратить ничего не надо. У меня все есть, даже много лишнего.
—Да ладно, знаю я вас. Вам только дай, все потратите. То тряпки, то косметика...
—Значит, тебе кроме денег ничего не нужно?
—Как не нужно!!?— воскликнул Володя и тут же добавил:— Я с тобой хочу жить. Но для этого надо купить квартиру, нет, сначала развестись. Значит, нужно много денег, а чтобы было их много — надо дело крутое, на зарплату же не купишь.
—Вот, опять к работе, то есть до дела и дошли. А чем бы ты хотел заняться? Какое дело ты хочешь?— поинтересовалась Майя.
—Да любое, лишь бы норма прибыли была побольше. Ребята предлагают программы для Москвы писать. Сейчас найдут заказчика, можно будет подключаться. Ты кому свои программы на работе пишешь?
—Пока себе, и то, что дадут. Ладно, поехали ко мне. Я тут уже устала, да и прохладнее у меня.
Через полчаса они были у Майи. Часа полтора они сидели за компьютером, смотрели новые программы с пиратского диска. Вдруг Володя встал, что-то буркнул и ушел домой. Даже не попрощался по-человечески.
==========
Жанна проснулась около восьми вечера и долго лежала, думая, то ли встать, чтобы съесть что-нибудь, то ли еще поваляться. Нет, валяться было тяжеловато. Ведь она провела в постели не менее семнадцати часов, причем, лежа только на животе. Она встала, подошла к зеркалу, и возглас не то удивления, не то горечи раздался из ее уст:
—За что? Не пойму, за что...— ей даже захотелось заплакать от досады и непонимания. Но она сдержалась, решив найти самостоятельно причину этого наказания. Или, в крайнем случае, с помощью Славы.
«Благо, удобства не во дворе, можно накинуть какую-нибудь рубашонку попросторнее и так ходить весь день. Какой смысл одевать еще что-нибудь — больно же. А Слава и так все видел. Вот и он, надо скорее одеваться».
Пока Слава открывал дверь, Жанна накинула рубашку, посмотрела, как она теперь выглядит, и, более-менее удовлетворившись своим внешним видом, зашагала по комнате. Но садиться еще не решилась.
—Решила одеться? Это правильно. Хотя в таком наряде ты более сексуальна, чем совсем без ничего.
—Ну, совсем засмущал... Знаешь, Слав, давай перекусим, а заодно и продолжим разговор. У тебя, кстати, винчика нет?
—В Грэции, в Грэции все ест... Одну минуту, сейчас снасаюсь к себе. Ты не уйдешь?
—Куда? Тоже мне... как нарочно издеваешься.
—А ты сразу заводишься. Шучу же я.
Славе понадобилось не больше минуты, чтобы сходить к себе, взять бутылку вина и съестных припасов. Когда он вернулся, они быстро накрыли на стол. Жанна предложила выпить за решение всех проблем. Они выпили, потом еще по одной. В голове у Жанны зашумело. «Продолжать? Нет! Нельзя, в таком состоянии нельзя говорить то, в чем пока не разобралась сама. Может, поговорить о нем? Что я все о себе и о себе?»
—Слава, а у тебя какие отношения с мамой?
Слава сник, улыбка исчезла с лица в один момент, как будто ее там никогда и не бывало. Жанна даже испугалась такой реакции. Но он сказал чуть ли не равнодушно:
—Я сирота. Мама умерла, когда мне и семи лет не было.
—Извини, я не знала. Извини...— Жанна замолчала. Прошло несколько долгих тягостных минут в полной тишине, каждый думал о своем. Жанна решилась продолжить:
—Вот, ты говоришь, сирота. Я сначала тебя даже пожалела: почему, думаю, такое испытание пацану — одиночество?
Слава молчал, опустив голову. Жанна продолжила:
—Знаешь, у меня-то, вроде, детство счастливым было. Кормили, поили, одевали не хуже, а может даже лучше других. Но я как-то вспоминала себя в том возрасте, но сколько ни напрягала память, да так и не припомнила ни одного счастливого дня. Наоборот, очень часто, даже в раннем детстве, я испытывала какую-то беспросветную необъяснимую печаль. Только значительно позже поняла, откуда эта печаль, эта горечь — от одиночества. Постоянное одиночество. В детстве я считала родителей такими умными, такими всезнающими, но они обращались со мной как с существом неразумным, которое нужно поучать и направлять. А своих ровесников я воспринимала как глупых и недостойных общения со мной. Вот и была одна и мучилась этим, и упивалась.
—Рыбак рыбаку глаз не выклюет,— придя в себя, улыбнулся Слава.— Вот и встретились два одиночества...
—И не говори. Знаешь, что встает перед глазами чаще всего? Может, в этом тоже что-то есть для решения моей проблемы? Я помню, родители любили шумные компании. В нашем доме часто собирались гости. В такие дни мне было особенно грустно. Только в первые минуты на меня обращали хоть какое-то внимание, потом про меня забывали, и я сидела одна в своей комнате и тихо плакала под аккомпанемент ревущей за стеной музыки. Сидеть в темноте в самый разгар праздника было обидно, но именно этого я и добивалась. Представляешь, сидишь почти в полной темноте, забившись в уголок на диване, и дрожишь, и плачешь. От страха, обиды, невнимания. Но ко мне приходили призраки в виде странников в одеяниях с капюшонами. Конечно, это были просто тени, но я отдавалась до конца выдуманной мною жестокой игре и зажмуривала глаза, и затыкала уши, съеживаясь от ужаса. Они говорили какие-то злые слова, иногда тяжелым низким голосом, иногда противно-мерзким тоненьким голоском.
—Они тебя жить учили?
—Нет, не помню. Скорее всего, пугали. Но это не так важно. Главное, когда мне надоедало бояться, я выходила в зал, обычно к чаю, выбирала себе огромный кусок торта и, давясь, съедала его. Потом нужно было обязательно выпить бутылку лимонада — и на всю ночь забота родителей о моем здоровье обеспечена. Пускай меня за это даже вывернет наизнанку. Это потом я научилась демонстрировать родителям симптомы любых известных мне недугов, не прибегая к столь варварским способам. Вызвать, например, у себя температуру или кровь из носа мне не составляло труда, но я прибегала к этому лишь в исключительных случаях. Я просто поняла, что никто из окружавших меня людей: ни взрослые, ни дети — не скрасят моего одиночества. Так пусть живут себе, как хотят, но и на благо мне. Насколько я сейчас понимаю, мне, практически, ни в чем не отказывали. Наверное, чувствовали, что я все равно добьюсь того, что хочу. Хотя, как-то раз мать решила проявить принципиальность и не купила мне какую-то игрушку, которая мне была очень нужна. Я затаила обиду. Выбрав удачный момент, когда все были заняты своими делами, я взяла ножницы и потихоньку вырезала из подола ее платья маленький треугольник. Почему я тогда это сделала, объяснить не берусь и до сих пор не знаю, было ли простым совпадением то, что на следующий день мама тяжело заболела. Когда она каталась по полу от боли, у нее были почечные колики. А я проклинала себя за свой поступок. Ночью, намазав отрезанный лоскут канцелярским клеем, я тщетно пыталась приклеить его к платью и мысленно просила кого-то вылечить мою маму. Ее болезнь прекратилась также внезапно, как и началась. После этого случая я дала себе слово никогда не думать плохо о родителях, а об испорченном платье мне до сих пор никто и слова не сказал.
—А может, они не заметили?
—Что ты? Наверное, заметили сразу. Но говорить мне посчитали ненужным, и я молчала, как партизанка. А мое одиночество скрашивали только странники в серых капюшонах. Порождения моих детских страхов. Но я с ними почти смирилась. Иногда, даже когда они надо мной прикалывались, до меня что-то доходило. Они были моими первыми наставниками в мире грез. Именно они дали мне возможность понять, что кроме видимого реального мира существует еще мир иной, мир внутри меня, мир, соединяющий мою душу с высшим началом. Они примирили меня с одиночеством, одиночеством, в обычном понимании этого слова, ибо истинного одиночества не существует.
—Я тоже недавно это понял. Каждый человек живет, как он хочет. Кому одиночество в кайф, а кому в тяжесть. Но, по-моему, все есть в человеке: и то, что ему нужно, и от чего давно пора избавиться. А то, что он всегда один, так уж положено...
—А ты всегда один?
—Да, нет,— Слава секунд несколько помолчал.— Давай я расскажу про свое одиночество и как с Аней жил.
—Это мачеха?
—Да... Если можно так сказать. Мне было девять, когда отец во второй раз женился. Я долго даже не замечал этого. Просто у нас дома появилась тетя Аня. Я тогда жил на грани между жизнью и смертью. По ночам снилось, что меня хоронят, а днем я ото всех прятался. Не хотел никого видеть, да и не видел никого. Это, наверное, самое тяжелое время было. Да, самое тяжелое. Но однажды Аня пришла ко мне ночью, успокоила после очередного кошмара, и на утро мы вместе с нею пошли на кладбище. Там, у могилы матери, я вдруг понял, что жизнь продолжается, что и отец, и Аня ни в чем не виноваты ни передо мной, ни перед мамой. Я простил их, и мне стало гораздо легче.
—Сколько-сколько тебе было?
—Девять. Но ты же понимаешь, что пережив смерть мамы в семь и переживая изо дня в день одни и те же кошмары, я понял ЧТО есть смерть. Не знаю, как это до меня тогда дошло... То ли Аня помогла, то ли сам уже был готов к этому. Все может быть. И с того дня мы с Аней подружились. У меня до этого не было друзей. До смерти мамы я бегал по улице в компании таких же как и я оболтусов, но потом не нужны мне стали больше эти забавы. Не было радости в этом, не было того чувства, что все легко и просто. В школе я был замкнутым, на уроках отвечал еле-еле. А учителя ставили тройки только из-за того, что ребенка без матери нельзя обижать, он и так ущербный. Потом, в третьем классе, я стал догонять своих одноклассников по учебе, но теперь учителя ставили те же тройки и только иногда четверки, даже если я отвечал хорошо, уже в силу привычки. И я, поддавшись доводам Ани, даже и не пытался как-то бороться с этим. Она говорила, как ты будешь знать, так это и будет с тобой, а оценки — кому они, кроме учителей, нужны.
—А ты в институт поступил-то? А то я все забываю у тебя спросить.
—Представляешь, поступил! Три пятерки и четыре за сочинение. Сам не ожидал от себя такого. Не понимаю, но все рассказывалось и писалось так легко. Диву даешься.
—Повезло, значит. А как можно дружить взрослому с ребенком? И можно ли это назвать дружбой?
—А я другого слова для этого не могу подобрать. Понимаешь, когда не ощущаешь ни разницы в возрасте, ни разницы в количестве знаний. Но можешь по-человечески говорить на любые темы, вплоть до таких, которые считаются запретными. Без риска быть непонятым.
—Хорошо сказал. Я тоже так хочу.
—Может, и у нас это получится.
—У нас?.. Интересно. Значит, мы с тобой будем дружить?
—А ты считаешь, это невозможно?
—Если честно, то не знаю. Хотелось бы надеяться, но ты же знаешь, какая я. Я же могу однажды не сдержаться и такого тебе наговорить.
—Ничего, я выдержу. Я хочу жить. И я буду жить. Я не одну сотню раз умер, чтобы бояться смерти. Почему столько смертей вокруг? И там, в деревне, и тут... А человек без родного человека остается сиротой,— Слава замолчал.
Жанна слушала, и потом, как будто поняв что-то, сказала:
—Так, жалеть тебя я не буду. Абсолютно неважно, кто находится рядом с тобой. Настоящий человек самодостаточен, а значит — свободен,— так подытожила она разговор.
—Все мы сироты, хоть с родителями, хоть без них. Ты ложись, Жанн. Утро вечера мудренее. Быстрее заживет. Я пойду, мне тоже как-то не по себе стало. Извини...— Славу немного мутило. Он очень устал за этот день. Столько всего произошло.
—Спокойной ночи! Ты меня тоже извини.
—Тебе спокойной ночи.
Слава ушел. Жанна снова легла в постель, нашла еще несколько проступков, за которые нужно платить. Но это еще не все, есть еще что-то...
Где-то через час она забылась в тяжелом сне.
|
