Москва, 21-го июля 1916 г.

Милый Петя,

Я очень рада, что Вы меня вспомнили. Человеческая беседа— одно из самых глубоких и тонких наслаждений в жизни: отдаешь самое лучшее—душу, берешь то же взамен, и все это легко, без трудности и требовательности любви.

Долго, долго,—с самого моего детства, с тех пор, как я себя помню — мне казалось, что я хочу, чтобы меня любили.

Теперь я знаю и говорю каждому: мне не нужно любви, мне нужно понимание. Для меня это — любовь. А то, что Вы называете любовью (жертвы, верность, ревность), берегите для других, для другой, — мне этого не нужно. Я могу любить только человека, который в весенний день предпочтет мне березу. — Это моя формула.

Никогда не забуду, в какую ярость меня однажды этой весной привел один человек — поэт¹, прелестное существо, я его очень любила! — проходивший со мной по Кремлю и, не глядя на Москву-реку и соборы, безостановочно говоривший со мной обо мне же. Я сказала: «Неужели Вы не понимаете, что небо — поднимите голову и посмотрите — в тысячу раз больше меня, неужели Вы думаете, что я в такой день могу думать о Вашей любви, о чьей бы то ни было. Я даже о себе не думаю, а, кажется, себя люблю!»

Есть у меня еще другие горести с собеседниками. Я так стремительно вхожу в жизнь каждого встречного, который мне чем-нибудь мил, так хочу ему помочь, «пожалеть»², что он пугается — или того, что я его люблю, или того, что он меня полюбит и что расстроится его семейная жизнь.

Этого не говорят, но мне всегда хочется сказать, крикнуть: «Господи Боже мой! Да я ничего от Вас не хочу. Вы можете уйти и вновь прийти, уйти и никогда не вернуться — мне все равно, я сильна, мне ничего не нужно, кроме своей души!»

Люди ко мне влекутся: одним кажется, что я еще не умею любить, другим — что великолепно и что непременно их полюблю, третьим нравятся мои короткие волосы, четвертым, что я их для них отпущу, всем что-то мерещится, все чего-то требуют — непременно другого — забывая, что все-то началось с меня же, и не подойди я к ним близко, им бы и в голову ничего не пришло, глядя на мою молодость.

А я хочу легкости, свободы, понимания, — никого не держать и чтобы никто не держал! Вся моя жизнь — роман с собственной душою, с городом, где живу, с деревом на краю дороги, — с воздухом³. И я бесконечно счастлива.

Стихов у меня очень много, после войны издам сразу две книги⁴. Вот стихи из последней⁵:

Это лето вышло раздробленное. Сначала Сережа был в Коктебеле⁶, я у Аси (у нее теперь новый мальчик — Алексей), теперь мы съехались⁷. Он все ждет назначения, вышла какая-то путаница. Я рада Москве, хожу с Алей в Кремль, она чудный ходок и товарищ⁸. Смотрим на соборы, на башни, на царей в галерее Александра II, на французские пушки⁹. Недавно Аля сказала, что непременно познакомится с царем¹⁰. — «Что же ты ему скажешь?» — «Я ему сделаю вот какое лицо!» (И сдвинула брови). — Живу, совсем не зная, где буду через неделю, — если Сережу куда-нибудь ушлют, поеду за ним. Но в общем все хорошо.

Буду рада, если еще напишете, милый Петя, я иногда с умилением вспоминаю нашу с Вами полудетскую встречу: верховую езду и сушеную клубнику в мезонине Вашей бабушки¹¹, и поездку за холстинами, и чудную звездную ночь.

Как мне тогда было грустно! Трагическое отрочество и блаженная юность.

Я уже наверное никуда не уеду, пишите в Москву. И если у Вас сейчас курчавые волосы, наклоните голову, и я Вас поцелую.

МЭ.

Комментарии

¹ Речь идет об О. Мандельштаме, которому Цветаева в 1916 г. «дарила Москву». Этот эпизод Цветаева вспоминает спустя семь лет в письме к А. В. Бахраху.

² Ср.: «Пожалеть тебя, у тебя навек//Пересохли губы» («Не сегодня-завтра растает снег...», 1916).

³ Аналогичные высказывания-формулы Цветаева давала раньше, в 1914 г., в письмах к В. В. Розанову и П. Я. Эфрону.

⁴ Имеются в виду сборники «Юношеские стихи» (1912-1915) и «Версты» (стихи 1916 г.). При жизни "автора увидела свет лишь вторая книга, вышедшая в Госиздате в 1922 г.

⁵ Стихотворение написано 11 апреля 1916 г. Впервые опубликовано в журнале «Северные записки» (1917. № 1. С. 25). Вошло в «Версты. I» с вариантом в предпоследней строке. 

^5a Так в оригинале письма и в первой публикации.

⁶ Сергей Яковлевич Эфрон, муж М. И. Цветаевой, в мае 1916 г. в связи с призывом прошел военно-врачебную комиссию, однако из-за путаницы с документами долгое время находился в неведении относительно службы в армии. Не дождавшись решения этого вопроса, уехал в Коктебель, где пробыл с 12 июня по 8 июля.

⁷ А. И. Цветаева в то время жила в городке Александрове Владимирской губернии, где проходил службу ее в юрой муж, М. А. Минц. М. И. Цветаева жила в александровском доме с 20-х чисел июня около трех недель, ее сестра на это время уехала в Москву перед родами. Алеша Минц-Цветаев родился 25 июня 1916 г., умер летом следующего года от дизентерии.

⁸ Дочь М. И. Цветаевой, Ариадна Эфрон, помогала матери по дому, поддерживала ее в трудные минуты. Упомянутые в письме «походы» по Москве нашли отражение в стихотворениях «Четвертый год...» и «Облака вокруг...». См. также письма к А. Эфрон.

⁹ Портретная галерея императора Александра II и его предшественников была построена в Кремле скульптором А. М. Опекушиным в конце прошлого века. Уничтожена в 1918 г. Французские пушки — трофейные пушки наполеоновской армии, установленные вдоль фасадов Арсенала.

¹⁰ Подразумевается Николай II.

¹¹ Иванская Наталья Орестовна (в первом замужестве Жданова)— бабушка П. И. Юркевича по материнской линии.