(Таруса, 22.06.1908)1
Хочу Вам писать откровенно и не знаю, что из этого получится,
— по всей вероятности ерунда.
Я к Вам приручилась за эти несколько дней и чувствую к Вам доверие, не знаю почему.
Когда вчера тронулся поезд я страшно удивилась — мне до последней минуты казалось, что это все «так», и вдруг к моему ужасу колеса двигаются и я одна. Вы наверное назовете это сентиментальностью, — зовите как хотите.
Я почти всю ночь простояла у окна. Звезды, темнота, кое-где чуть мерцающие огоньки деревень, — мне стало так грустно.
Где-то недалеко играли на балалайках, и эта игра, смягченная расстоянием, еще более усиливала мою тоску.
Вы вот вчера удивились, что и у меня бывает тоска. Мне в первую минуту захотелось все обратить в шутку — не люблю я, когда роются в моей душе. А теперь скажу: да, бывает, всегда есть. От нее я бегу к людям, к книгам, даже к выпивке, из-за нее завожу новые знакомства.
Но когда тоска «от перемены мест не меняется» (мне это напоминает алгебру «от перемены мест множителей произведение не меняется»)—дело дрянь, так как выходит, что тоска зависит от себя, а не от окружающего.
Иногда, очень часто даже, совсем хочется уйти из жизни — ведь все то же самое. Единственно ради чего стоит жить — революция2. Именно возможность близкой революции удерживает меня от самоубийства.
Подумайте: флаги. Похоронный марш3, толпа, смелые лица — какая великолепная картина.
Если б знать, что революции не будет—не трудно было бы уйти из жизни.
Поглядите на окружающих, Понтик4, обещающий со временем сделаться хорошим пойнтером, ну скажите, неужели это люди?
Проповедь маленьких дел у одних5, — саниновщина у других6.
Где же красота, геройство, подвиг? Куда девались герои?
Почему люди вошли в свои скорлупы и трусливо следят за каждым своим словом, за каждым жестом. Всего боятся, — поговорят откровенно и уж им стыдно, что «проговорились». Выходит, что только на маскараде можно говорить друг другу правду. А жизнь не маскарад!
Или маскарад без откровенной дерзости настоящих маскарадов.
От пребывания моего в Орловке у меня осталось самое хорошее впечатление. Сижу перед раскрытым окном, — все лес. Рядом со мной химия, за к<отор>ую я впрочем еще не принималась7, так как голова трещит.
Сейчас 9 1/2 ч. утра. Верно, вы с Соней8 собираетесь провожать Симу9. Как бы я хотела сидеть теперь в милом тарантасе вместо того, чтобы слышать как шагает Андрей в столовой. ругаясь с Мильтоном10.
Папа еще не приехал11.
Вчера в поезде очень хотелось выть, но не стоит давать себе волю. Вы согласны?
Нашли ли Вы мою «пакость», которую можете уничтожить в 2 секунды и уничтожили ли?
После Вашей семьи мне дома кажется все странным. Как мало у нас смеха, только Ася12 вносит оживление своими отчаянными выходками. У Вас прямо можно отдохнуть.
Милый Вы черный понтик (бывают ли черные, не знаете?) я наверное без Вас буду скучать. Здесь решительно не с кем иметь дело, кроме одной моей знакомой
— г<оспо>жи химии, но она до того скучна, что пропадает всякая охота иметь с ней дело13.
Видите, понемногу впадаю в свой обычный тон, до того не привыкла по-настоящему говорить с людьми.
Как странно все, что делается: сталкиваются люди случайно, обмениваются на ходу мыслями, иногда самыми заветными настроениями и расходятся все-таки чужие и далекие.
Просмотрите в одном из толстых журналов, к<отор>ые имеются у Вас дома, небольшую вещичку (она кажется называется «Осень» или «Осенние картинки»<)>. Там есть чудные стихи, к<отор>ые кончаются так
...«И все одиноки»...14
Вам они нравятся? Слушайте, удобно ли Вам писать на Вас? М. б. лучше на Сонино имя? Для меня-то безразлично, а вот как Вам?
Приходите ко мне в Москву, если хотите с Соней (по-моему лучше без). Адр<ес> она знает. М. б. мы с Вами так же быстро поссоримся, как с Сергеем15, но это не важно.
Вы вчера меня спросили, о чем писать мне. Пишите обо всем, что придет в голову. Право, только такие письма и можно ценить. Впрочем, если неохота писать откровенно—лучше не пишите.
Удивляюсь как Вы меня не пристукнули, когда я рассказывала Соне в смешном виде Андреевскую Марсельезу16.
Что у Вас дома? Горячий привет всем, включая туда Нору, Буяна и Утеху17.
Ах, Петя, найти бы только дорогу!
Если бы война! Как встрепенулась бы жизнь, как засверкала бы!
Тогда можно жить, тогда можно умереть! Почему люди спешат всегда надеть ярлыки?
И Понтик скоро будет с ярлыком врача или учителя18, будет довольным и счастливым «мужем и отцом», заведет себе всяких Ев и тому подобных прелестей.
Сценка из Вашей будущей жизни
— «Петя, а Петь!»
— «Что?»
— «Иди скорей, Тася без тебя не ложится спать, капризничает!» —
— «Да я сочинения поправляю». —
— «Все равно, брось, наставь им троек, больше не надо, ну а хорошим ученикам четверки. Серьезно же, иди, Тася совсем от рук отбилась». —
— «Неловко, душенька, перед гимназистами...»
— «Ах, какой ты, Петя, несносный. Все свои глупые студенческие идеи разводишь, а тем временем Тася Бог знает что выделывает!» —
— «Хорошо, милочка, иду...»
Через несколько минут раздается «чье-то» пенье. «Приди котик ночевать. Мою Тасеньку качать»...
— «Папа, а что это ты разводишь, мама говорила?»
— «Идеи, голубчик, студенты всегда разводят идеи». —
— «А-а... Много?»—
— «Много. Что тебе еще спеть?»—
— «Как Бог царя хоронил19, это все мама поет».
— «Хорошо, детка, только засыпай скорей!»— Раздаются звуки национального гимна
Ad infinitum19a
Пока прощайте, не сердитесь, крепко жму Вам обе лапы
МЦ.
Адр<ес> Таруса. Калуж<ская> губ<ерния>. Мне.
Передайте Соне эту открытку от Аси.
Пишите скорей, а то химия, Андрей, алгебра... Повеситься можно!
Комментарии
Юркевич Петр Иванович (1889—1968)—врач, специализировался в области военной терапии.
«Другом моих 15-ти лет» называла его Цветаева (Минувшее, 11, 1991. С. 335—336). После 1908 г. встречи Цветаевой и Юркевича стали эпизодическими, а вскоре и вовсе прекратились. В 1916 г. П.И. Юркевич предпринял попытку возобновить прежнюю дружбу с Цветаевой и написал ей письмо. Цветаева откликнулась, но судя по ответу («А то, что Вы называете любовью <...>, берегите для других, для другой,—мне этого не нужно...»), это письмо должно было стать последним в их переписке.
Впервые полностью — Минувшее, 11, 1991 (публикация Е.И. Лубянниковой и Л.А. Мнухина). Печатаются по тексту публикации и с частичным использованием примечаний. Письмо 4 публиковалось и раньше, но с небольшими сокращениями (Таллинн. 1986. № 2; Соч. 88, 2).
1 Письмо датируется следующим после отъезда (21 июня 1908 г.) Цветаевой из Орловки (см. письмо 2).
2 Об увлечении Цветаевой революцией в детские и отроческие годы рассказано ее младшей сестрой (А. Цветаева. С. 203—205). О «революционности» юной Цветаевой писали также ее гимназические подруги, например В. К. Генерозова: «Преклоняясь перед борцами революции, Марина мечтала и сама принимать участие в борьбе за свободу и светлое будущее людей. Марина старалась и меня познакомить с революционным движением, снабжая меня запрещенными в то время книгами...» (Там же. С. 237). «С 14-ти до 16-ти лет я бредила революцией...»—спустя несколько лет писала Цветаева В.В. Розанову (см. письмо 2 к нему).
3 Имеется в виду популярная революционная песня неизвестного автора «Вы жертвою пали в борьбе роковой...». По воспоминаниям сестры поэта, «Похоронный марш» был неизменным спутником их ялтинской жизни 1905-1906 гг. (А. Цветаева. С. 205). В 1936 г. М. И. Цветаева перевела его на французский язык. Автограф перевода хранится в РГАЛИ.
4 Семейное прозвище П.И. Юркевича.
5 Культ «мелких дел» возник в период кризиса народничества, когда в середине 1880-х гг. народник Я.В. Абрамов (1858—1906) выступил в газете «Неделя» с проповедью «теории малых дел».
6 Правильнее: «санинщина»—по имени главного героя романа М.П. Арцыбашева «Санин» (1907), проповедовавшего цинизм и аморальность.
7 Цветаевой предстояла сдача экзаменов при поступлении в 6-й класс гимназии М.Г. Брюхоненко.
8 Софья Ивановна Юркевич (по мужу—Липеровская; 1892— 1973)—сестра адресата, училась в одной гимназии с Цветаевой. Впоследствии—педагог, автор ряда книг по русской литературе для школьников и учителей. О своих встречах с Цветаевой оставила воспоминания. См.: Воспоминания о Цветаевой. С. 31 —41).
9 Речь идет о Симе Мусатовой, соученице М. Цветаевой по гимназии А.С. Алферовой в 1907-1908 гг.
10 Андрей Иванович Цветаев. Мильтон — собака Цветаевых, которую Андрей привозил с собой в Тарусу.
11 Летом 1908 г. И.В. Цветаев бывал на своей даче в Тарусе наездами, когда позволяли служебные дела.
12 Анастасия Ивановна Цветаева. В то время училась в гимназии В.В. Потоцкой, в 1908 г. перешла в 4-й класс.
13 В воспоминаниях Т.Н. Астаповой приводится отзыв Цветаевой об изучавшихся в гимназии естественных науках: «...по-моему, они скучны. Вот химия мне еще нравится, пожалуй: во время опытов в пробирках получаются такие красивые цвета!» (Юность. 1984. № 8. С. 96).
14 Цветаева имеет в виду рассказ швейцарского писателя Г. Гессе (1877—1962) «Осенью, пешком», опубликованный в журнале «Русская мысль» (1908, № 4) в переводе А.Ф. Даманской. В последней главе рассказа приведено стихотворение «В раздумье брожу сквозь туман по земле...», оканчивающееся строкой «И все одиноки»; оно также принадлежит перу Гессе.
15 Сергей Иванович Юркевич (ок. 1888-1919), брат П.И. Юркевича, врач-терапевт. Во время первой мировой войны работал военным хирургом. О какой размолвке с С.И. Юркевичем идет речь в письме М. Цветаевой, неясно. В воспоминаниях А.И. Цветаевой описывается первое посещение им цветаевского дома в Москве зимой 1907/08 г.: «Он сидел на маленьком нашем красном диванчике и говорил о чем-то с Мариной, «наверное, о революционном»,—думала я, не очень слушая, любуясь Сережей. Так же неуверенно, то вспыхивая, то преодолевая застенчивость, мгновенно переходившую в гордость, взглядывала на него Марина» (А. Цветаева. С. 255).
16 Рассказ Л.Н. Андреева «Марсельеза» (1903).
17 Клички собак в Орловке.
18 В выборе будущей профессии П.И. Юркевич колебался между филологией и медициной. Осенью 1908 г. он поступил на историко-филологический факультет Московского университета, однако под влиянием брата, студента-медика, вскоре перешел на медицинское отделение того же университета.
19 Намек на российский национальный гимн «Боже, Царя храни» (музыка А.Ф. Львова, слова В.А. Жуковского). Официально он был принят в России в 1833 г. В 1908 г. торжественно отмечалось его 75-летие.
19a До бесконечности (лат.).
|