ПИСЬМО*
(Несколько дней спустя после смерти
Райнера-Мариа я получил следующее письмо,
подписанное просто «Неизвестная». Даю его,
не изменив ни слова. Это такое человеческое,
такое голое свидетельство, что всякое
пояснение излишне; я просто узнал с тех пор,
что встреча, о которой здесь речь, произошла
в 1916 г.**)
Прочтя сегодня вечером Ваши строки о
Рильке, обращаюсь к Вам.
Я знала его до войны и хочу Вам рассказать
о нем одну вещь, вещь, смогшую произойти
только в присутствии женщины.
Мы шли с ним вдоль решетки
Люксембургского сада, теми спокойными
местами, где добрая госпожа Nohant'a*** некогда
расстилала свое широкое, еще немножко
слишком белое, платье. Я уже не помню, о чем
мы молчали. Я, может быть, заканчивала в себе,
на романтический и смехотворный лад,
историю Абелоны... (Женщины долго не могут
свыкнуться с бесконечными и неоконченными
историями — рилькевскими историями —
никогда не оконченными, кончающимися, как
земля кончается на краю пропасти: тайны.)
Он, может быть, думал о своей смерти, об
этой смерти, только что начавшей его
царствование, смерти бледной, скромной и
молчаливой, от которой бы отрекся высокий «Дед»,
умерший с громкими воплями, в высоком зале,
посреди множества народа.
Или же — и несомненно даже — с улыбкой
думал о том, что сейчас сделает.
Он подошел ко мне в тот день, держа в руке
великолепную розу. Он мне ее не поднес, он
также не отдал ее на растерзание
святотатственным ручкам моего двухлетнего
ребенка, красоту которого любил, и я ничего
не спросила его о присутствии этого цветка,
ослепительного и непривычного.
В уголке, о котором речь, мы почти
ежедневно заставали старую женщину,
сидящую на каменном краю решетки. Она
просила милостыни — сдержанно и со стыдом,
раз мы никогда не видели ее глаз и не
слышали ее голоса; она просила всей своей
позой, круглой спиной, всегда покрытой
черной шалью — хотя было лето, опущенной
линией губ, а главное — руками, всегда
полускрытыми черными митенками и крепко
сжатыми между сдвинутых колен, руками более
нищенскими, чем протянутые руки.
Каждый раз, как по взаимному уговору, мы
опускали куда-то возле этих рук милостыню,
испрошенную ими с таким невинным
искусством. Старая женщина, не подымая
головы, усиливала страдальческие линии
своего лица, и мы никогда не видели ее глаз,
не слышали ее благодарности, и у всех
прохожих, подавших, была наша участь.
Как-то раз я сказала: «Она, может быть,
богатая, у нее, может быть, шкатулка, как у
Гарпагона». Р<айнер> Мариа ответил мне
только взглядом укоризны, укоризны легкой,
извиняющейся, но так-удивленной, что
возникла из-за меня, что я покраснела.
В тот день — женщина только расположилась
в своей просительной позе — она еще ничего
не получила. Я увидела Рильке кланяющимся
ей с почтением, не с внешним, с высоты
величия, но с почтением рилькевским, полным,
от всей души,— затем он опустил прекрасную
розу на колени старухи.
Старуха подняла на Р<айнера> Мариа
вероники своих глаз (такие синие и свежие
между красными гноящимися веками!),
схватила быстрым и так-соответствующим
всему жестом руку Рильке, поцеловала ее и
ушла маленькими сношенными шажками,— в тот
день уже больше не прося.
Рильке свел на нет низ своего лица,
поглядел на меня всеми глазами, всем лбом. Я
ему ничего не сказала. Я постаралась
доказать ему без слов, что поняла его урок,
что бесконечно люблю его видение людей, что,
мысля их такими прекрасными, такими
избранными, такими божественными, он, он сам
делает их прекрасными и божественными и
внушает им жесты, идущие непосредственно от
самой высокой знати.
Неизвестная.
<Париж, 7 января 1927>
Перев<ела> Марина Цветаева.
* Это письмо получено Эдмоном Жалу,
автором книжечки о Рильке: Edmond Jaloux. Rainer Maria
Rilke. Paris. Éditions Émile-Paul Frères. 1927. Примеч.
М. Цветаевой.
** Год, скорее всего, указан неточно.
*** «La bonne dame de Nohant» — ЖоржСанд. Примеч. М.Цветаевой.
Источник — Ганс Эгон Хольтхаузен "Райнер
Мария Рильке", Челябинск,
Изд-во Урал LTD, 1998. Перевод Н. Болдырева
|