Сен Жиль-сюр-Ви,
9 мая 1926
Райнер Мария Рильке!
Дозволено ли так к Вам обратиться? Ведь Вы
— сама поэзия во плоти — не можете не знать,
что одно Ваше имя — поэма. Райнер Мария —
это звучит церковно — но и детски — но и
рыцарски. Имя Ваше рифмуется не со временем
— оно приходит из прежде или из после — искони.
Ваше имя захотело этого, и Вы выбрали его.
(Свои имена мы выбираем сами, всё
случающееся — лишь следствие.) Ваши
крестины были прологом к Вам как
целостности, и священник, крестивший Вас,
воистину не ведал, что творил.
===========
Нет, Вы не то, что называют «мой любимый
поэт» («самый любимый» — степень). Вы —
явление природы, и оно не может быть моим и
его не любят, но претерпевают, или же, точнее
(но еще слишком недостаточно!), Вы —
воплотившаяся пятая стихия: сама поэзия,
или (и это тоже еще слишком недостаточно) Вы
— то, из чего вырастает поэзия, а это нечто
большее, чем она (Вы).
Дело здесь не в человеке-Рильке (человек —
это то, к чему мы принуждены!), а в Рильке-духе,
который еще более велик, чем поэт, и как раз
он-то, собственно, и зовется для меня Рильке
— Рильке из послезавтра.
Вы должны увидеть себя моими глазами (из
моих глаз), охватить свое величие их
размахом, когда я смотрю на Вас: свое
величие — всей их далью-ширью.
Что после Вас можно еще делать поэту?
Мастера (например Гёте) можно превозмочь, но
превозмочь Вас — означает (значило бы)
превозмочь поэзию. Поэт — это тот, кто
превозмогает жизнь (должен превозмочь).
Вы — невозможная задача для будущих
поэтов. Поэт, который придет после Вас,
должен быть Вами, то есть Вы должны будете
родиться вновь.
Вы возвращаете словам их первоначальное
значение (смысл), а вещам — их первоначальные
имена-знаки (значимости). К примеру, если Вы
говорите «великолепно», то говорите Вы о великой
лепе (лепке, лепоте) — так, как было
задумано при его [слова] возникновении. (Нынче
же «великолепно» — всего лишь голый
восклицательный знак.)
По-русски я выразила бы все это яснее,
однако я не хочу принуждать Вас к
вчитыванию, лучше уж я понужу себя к
вписыванию (hineinzulesen — hineinzuschreiben).
===========
Первое, что в Вашем письме бросило
меня (не — вознесло, не — доставило) на
высочайшую башню радости, было слово «май»
(may), которому Вы буквой у придали толику
старого аристократизма. Май (mai) с i — это как
будто о первом мае, не празднике рабочих,
который когда-нибудь сможет стать красивым
— но о кротком буржуазном мае обрученных и (не
слишком) влюбленных.
===========
Несколько кратких биографических (лишь
самых необходимых) замечаний: из русской
революции (не из революционной России,
революция — это страна со своими
собственными — и вечными — законами!) я
прибыла — через Берлин — в Прагу, вместе с
Вашими книгами. В Праге впервые прочла «Ранние
стихотворения». Так я полюбила Прагу — с
первого же дня — благодаря Вашему
студенчеству.
В Праге я оставалась с 1922-го по 1925-й, три
года, в ноябре 1925-го уехала в Париж. Были ли
Вы еще в то время там?
В случае, если Вы там были:
Почему я не пришла к Вам? Потому что Вы мой
возлюбленнейший — на целом свете. Очень
просто. А еще потому, что Вы меня не знали. Из
страдающей гордости, из благоговения перед
случаем (судьбой ли). Из — трусости,
вероятно, чтобы не пришлось сносить Ваш
отчужденный взгляд — на пороге Вашей
комнаты. (Не чуждо Вы не смогли бы, конечно,
на меня смотреть! Но если бы даже — то
взгляд-то Ваш был бы для каждого, ибо Вы меня
не знали, и значит: все-таки чуждый!)
Еще одно: Вы всегда будете ощущать меня в
качестве русской, я же Вас — как явление
собственно человеческое (божественное). В
этом, — сложность нашей чересчур
своеобразной национальности — все, что в
нас есть наше Я — европейцы называют
русским.
Нечто похожее у нас — с китайцами,
японцами, неграми — очень далекими или
очень дикими.
===========
Райнер Мария, еще не все потеряно, в
будущем (1927) году приедет Борис, и мы
навестим Вас — где бы Вы ни были. Бориса я
знаю очень мало и люблю его так, как любят
лишь Никогда-не виденное (уже бывшее или еще
не пришедшее: вслед-идущее), Никогда-не
виденное или Никогда-не бывшее. Он не так уж
юн — 33 года, так мне кажется, но ребячлив. На
своего отца он не похож ни единой ресницей (лучшее,
что может сделать сын). Я верю лишь в
материнских сыновей. Вы — тоже материнский
сын. Мужчина по женской линии —
потому столь богат (двойственность).
Первый поэт России — это он. Это известно
мне — да еще нескольким, остальные
дожидаются, когда он умрет.
===========
Ваших книг я ожидаю как грозы, которая —
хочу я или нет — придет. Почти как операция
на сердце (нет, это не метафора! каждое
стихотворение //Твое// врезается в сердце и
взрезает его по своему желанию — хочу я
или нет). Не хотеть ничего!
Знаешь, почему я говорю тебе ты и люблю
тебя и — и — и — потому что ты — сила.
Редчайшее.
===========
Ты можешь мне не отвечать, я знаю, что
такое время, знаю, что такое стихи. Я знаю и
то, что такое письмо. Вот так.
===========
В Во (кантоне) я была десятилетней
девочкой (1903 г.), в Лозанне, и многое помню из
того времени. В пансионате была взрослая
негритянка, которой предстояло изучить
французский. Она не научалась ничему, но
пожирала фиалки. Это самое пронзительное из
того, что вспоминается. Голубые губы —
негритянские губы не красные — и
голубые фиалки. Голубое Женевское озеро
появляется позднее.
===========
Чего я от тебя хочу, Райнер? Ничего. Всего.
Чтобы ты позволил мне каждое мгновение моей
жизни устремлять взор к тебе — как к
вершине, которая защищает (некий каменный
ангел-хранитель!). Пока я тебя не знала —
можно было и так, но сейчас, когда я тебя
знаю,— требуется разрешение.
Ибо моя душа хорошо воспитана.
===========
Но писать тебе я хочу — хочешь ты того или
нет. О твоей России (цикл «Цари» и др.). О
многом.
Твои русские буквы. Растроганность. Я,
которая как индеец (или индус?) никогда не
плачу, я чуть было не...
===========
Я читала твое письмо возле океана, океан
читал вместе со мной, мы читали оба. Не
мешает ли тебе такой со-читатель? Другого не
будет — я слишком ревнива (к тебе — ревностна).
===========
Вот мои книги — ты можешь их не читать,—
положи их на свой рабочий стол и поверь мне
на слово, что до меня их не было здесь (я имею
в виду мир, а не стол!).
===========
10 мая 1926
Знаете, как я сегодня (10-го) получила Ваши
книги? Дети еще спали (семь часов утра), я
вдруг встала и побежала к двери. В это
самое мгновение — я уже держала руку на
дверной ручке — постучал почтальон — прямо
мне в руку. Мне оставалось лишь завершить
мой дверной жест и принять той же самой, еще
хранящей стук, рукой — книги.
Я еще их не раскрывала, иначе письмо не
уйдет сегодня — а оно должно улететь.
===========
Когда моя дочь (Ариадна) была еще совсем
маленькой — каких-нибудь два-три года — она
часто спрашивала меня перед тем, как идти ко
сну: «А ты будешь читать Рейнеке?»
Райнеке — так звучало у нее — в ее
стремительном детском звукоощущеньи —
Райнер Мария Рильке. У детей нет чувства
пауз.
===========
Хочу написать тебе о Вандее, моей
героической французской родине. (В каждой
стране и в столетии — по меньшей мере одна,
не так ли?) Я здесь ради ее имени. Если, как я,
не имеют ни денег, ни времени, выбирают
самое необходимое: насущное.
===========
Швейцария не впускает русских. Но горы
должны раздвинуться (или расколоться!) —
чтобы Борис и я пришли к тебе!
Я верю в горы. (Строчка, мною переделанная
— но по существу нет — ибо горы и ночи (Berge —
Nachte) рифмуются — узнаешь?)*
Марина Цветаева
Ваше письмо Борису уйдет еще сегодня —
заказным и всем богам на волю. Россия для
меня все еще разновидность потустороннего.
* Цветаева имеет в виду строку
стихотворения Рильке: «Я верю в ночи».— Перев.
Источник — Ганс Эгон Хольтхаузен "Райнер
Мария Рильке", Челябинск,
Изд-во Урал LTD, 1998. Перевод Н. Болдырева
|