17

— Ты первый, кому пишу эту дату.

Борис, он умер 30-го декабря, не 31-го¹. Еще один жизненный промах. Последняя мелкая мстительность жизни — поэту.

Борис, мы никогда не поедем к Рильке. Того города — уже нет.

===========

Борис, у нас паспорта сейчас дешевле (читала накануне). И нынче ночью (под Новый год) мне снились океанский пароход (я на нем) и поезд. Это значит, что ты приедешь ко мне и мы вместе поедем в Лондон. Строй на Лондоне, строй Лондон, у меня в него давняя вера. Потолочные птицы, замоскворецкая метель, помнишь?

Я тебя никогда не звала, теперь время. Мы будем одни в огромном Лондоне. Твой город и мой. К зверям пойдем. К Тоуэру² пойдем (ныне — казармы). Перед Тоуэром маленький крутой сквер, пустынный, только одна кошка из-под скамейки. Там будем сидеть. На плацу будут учиться солдаты.

Странно. Только что написала тебе эти строки о Лондоне, иду в кухню и соседка (живем двумя семьями) — Только что письмо получила от (называет неизвестного мне человека). Я: — Откуда? — Из Лондона.

* Весной? Мне это долго. Скорей! Скорей! (нем.)

** Райнер, что с тобой? Райнер, любишь ли ты еще меня? (нем.)

===========

А нынче, гуляя с Муром (первый день года, городок пуст), изумление: красные верха дерев! — Что это? — Молодые прутья (бессмертья).

===========

Видишь, Борис: втроем, в живых, все равно бы ничего не вышло. Я знаю себя: я бы не могла не целовать его рук, не могла бы целовать их — даже при тебе, почти что при себе даже. Я бы рвалась и разрывалась, распиналась, Борис, п. ч. все-таки еще этот свет. Борис! Борис! Как я знаю тот! По снам, по воздуху снов, по разгроможденности, по насущности снов. Как я не знаю этого, как я не люблю этого, как обижена в этом! Тот свет, ты только пойми: свет, освещение, вещи, инако освещенные, светом твоим, моим.

На тем свету — пока этот оборот будет, будет и народ. Но сейчас не о народах.

— О нем. Последняя его книга была французская. Vergers*.

Он устал от языка своего рождения.

(Устав от вас, враги, от вас, друзья,
И от уступчивости речи русской...

16 г.)³

Он устал от всемощности, захотел ученичества, схватился за неблагодарнейший для поэта из языков — французский («роesie»)** — опять смог, еще раз смог, сразу устал. Дело оказалось не в немецком, а в человеческом. Жажда французского оказалась жаждой ангельского, тусветного. Книжкой Vergers он проговорился на ангельском языке.

Видишь, он ангел, неизменно чувствую его за правым плечом (не моя сторона).

===========

Борис, я рада, что последнее, что он от меня слышал: Bellevue***⁴.

Это ведь его первое слово оттуда, глядя на землю! Но тебе необходимо ехать⁵.

* Сады (фр.).

** Поэзия (фр.).

*** Прекрасный вид (фр.)

* Статья М. Цветаевой «Поэт о критике» (Благонамеренный. 1926. № 2), ядовито отзывавшаяся об эмигрантском критике Г. Адамовиче, вызвала множество выступлений в печати единомышленников последнего (см. т. 5).

17

¹ См. комментарий 1 к предыдущему письму.

² Тоуэр (Тауэр) — знаменитый лондонский замок. Служил королевской резиденцией, затем тюрьмой для государственных преступников. В настоящее время — музей.

3 Из стихотворения М. Цветаевой «Над синевою подмосковных рощ...». См. т. 1.

4 См. открытку Цветаевой к Рильке 7 ноября 1926 г. (т. 7).

5 В конверт этого письма Цветаева вложила посмертное письмо к Рильке (см. т. 7).