|
|||||||||
|
Вы здесь: Серебряный век >> София Парнок >> О Софии Парнок >> «Под лаской плюшевого пледа...» |
О Софии ПарнокВасилий Семенов, «Красная звезда» |
«Под лаской плюшевого пледа...»
Размышляя о короткой, как вспышка внезапной молнии, земной биографии Марины ЦВЕТАЕВОЙ (она добровольно оборвала ее почти 60 лет назад), с определенной долей условности можно утверждать, что жизнь есть величайший соблазн, дарованный Всевышним. Перелистывая страницы творчества и бытия людей знаменитых, отмечаешь, как в интеллектуальном романе с самим собой, в отношениях с друзьями, при стечении роковых обстоятельств многое зависело от их умения справиться с неуемной жаждой возрасти, ненасытностью впечатлениями. Едва ли не фанатичным желанием эпатировать поступком (по ту сторону разума?), своеволием художественной манеры...
И все это о личности многомерной, талантливой и противоречивой, оставляющей в истории свой неповторимый след. А недостатка, точно замысловатая инверсия достоинств, лишний раз убеждают, сколь жестким бывает время, часто не щадящее даже собственно своих любимцев. Сказанное в полной мере можно соотнести к замечательному поэту, баловню Музы и пасынку Судьбы - Марине Цветаевой.
|
|
Ее лучезарный и скорбный путь, наверное, позволительно представить в форме сердечной пульсации, механически отраженной на жесткой бумаге электрокардиографом. Всплески восторга, радости признания, надежды и столь же ошеломительные провалы общественного внимания. Меланхолическая, граничащая с забвением инертность критики и поразительной крутизны амплитуда интереса к стихам, эссе, ко всему, что определяло кругозор помыслов и пристрастий Марины Ивановны...
Был такой странный период, к счастью, в прошлом, когда лишь в далекой, чуждой ее сердцу загранице знали, ценили и воздавали должное таланту Цветаевой. И только на родине власть предержащие пытались вычеркнуть из памяти всех и вся ее творчество и даже имя. В солидном энциклопедическом словаре, изданном (рукой подать!) в восьмидесятые годы, скудные банальные строчки о "романтическом максимализме" да несовместимости с окружающим миром. Но ни слова о горестно вымученной эмиграции (скорее духовной!) автора известных книг "Версты", "Ремесло", "После России", "Мой Пушкин", дочери известного ученого, члена-корреспондента Петербургской АН, создателя и первого директора Музея изящных искусств в Москве Ивана Владимировича Цветаева. Об изуверских репрессиях против семьи вскоре после возвращения в Россию, ускоривших смертельную развязку. Теперь, словно в порыве покаяния, издаются собрания сочинений, подтверждая веру Марины в то, что и в родном краю "разбросанным в пыли по магазинам, где их никто не брал и не берет!// Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед".
Наверное, не все в жизни Цветаевой "холодным рассудком" можно понять и принять. Слишком сложен, неоднозначен калейдоскоп встреч, соблазнов многогранной и многоликой души вечно увлеченного человека. "Поэт - издалека заводит речь. Поэта - далеко заводит речь"... В лаконичных строчках потайной сигнал к расшифровке происшедшего с нею за неполные сорок девять лет. Уже на закате собственного века Анастасия Ивановна Цветаева вспоминала о молодости родной сестры, когда с завидным постоянством менялись, как карты в пасьянсе, ее пристрастия. В шестнадцать Марина была всецело поглощена судьбою Наполеона. Это обрело столь внушительный масштаб, что она просто не жила собственной жизнью. Стены комнаты украшали портреты и гравюры. Даже в киоте иконы над письменным столом красовался Бонапарт. Против такого святотатства выступил отец, Иван Владимирович. Но куда там! В ответ Марина схватила тяжелый подсвечник. Любовь казалась раной, из которой сочилась кровь...
Потом пробил час других кумиров. Взрослея, Марина начинала осознавать свое предназначение. О себе она скажет: "Бог меня - одну поставил посреди большого света.// Ты не женщина, а птица. Посему: летай и пой!" Ей достаточно одного взгляда, мимолетной фразы, строфы, беглого рукопожатия, дабы в сердце тут же вспыхнул факел страсти. Певец Прекрасной Дамы Александр Блок, не признанный герой своего времени с "не то пристальными, не то мимо глядящими, поразительными глазами" Андрей Белый, философ, отменный стилист поэтических изысков Валерий Брюсов, Макс Волошин...
Зачастую Цветаева придумывала замысловатые сюжеты, где действующими лицами являлись люди-легенды. Таковы гениальный Пушкин, Гете, Ремарк, Гюго. С именами многих из них связаны самые волнующие страницы творчества. Это ее идолы, ее миры. Страсть любить "тени в раю", ставить на первый план книги, а не живых людей, становится с годами обременительной, навязчивой идеей. Марина - морская. Однако ее прельщают напор Ветра, стихия хаоса, буйства красок, эмоций, взлетов и падений.
Приходит на ум старая истина: раздвоенный человек не может быть ни свободным, ни тем более счастливым. То, что открывалось в поэзии, никак не стыковалось с плоской, бесцветной реальностью. Свадьба с Сергеем Эфроном оказалась "сказкой на час". Дети, к сожалению, тоже не принесли ощущения благодатной святости. События назойливо подтверждали обреченность, звучавшую в стихах великого Тютчева: "О, как убийственно мы любим,// Как в бурной слепоте страстей// Мы то всего вернее губим,// Что сердцу нашему милей". Цветаева металась подобно "пленному Духу". Инстинкт самосохранения жены, матери уже давал сбой. Раскаленная, огненная стихия ее натуры устремилась к разрушению.
Посредственный литератор Софья Парнок, публиковавшая рецензии да вирши под мужским псевдонимом - Андрей Полянин, обладала невзрачной внешностью. Но однажды, в октябре 1914 года, Марине показалось, что именно этот человек бросает ей спасительный круг. Исступленно почитаемая Парнок древнегреческая поэтесса Сафо (или Сапфо) из Митилен неожиданно становится музой-вдохновительницей и для Марины. Их отношения длились около полутора лет, что отложило своеобразный отпечаток на творчество Цветаевой. Посвященные любительнице острых ощущений - Парнок стихи "Под лаской плюшевого пледа..." с утонченными намеками: о "поединке своеволий", о том, "чье сердце - ваше ли, мое ли летело вскачь" по иронии прозвучали в фильме "Жестокий романс". Хотя иная коллизия, и даже намека на "розовую любовь", известно, там нет.
Потом все кончилось. Существует несколько версий на этот счет. Но представляется, что они во многом отражают степень возникших противоречий. Одни исследователи объясняют суть трагедии Марины чувством непостоянства. Другие - встречей в Москве Осипа Мандельштама. Права, конечно же, сама Цветаева. Много лет спустя мысленно вернется к тем событиям. Появится цикл произведений под многозначительным названием -"Ошибка", который лишь впоследствии сменила на более нейтральное "Подруга".
А упоение молодым талантом сродни потрясению. Он вошел в ее помыслы, властвуя в лирических стихах. "Чудесные дни с февраля по июнь 1916 г., дни, когда я Мандельштаму дарила Москву", - написала Марина в "Истории одного посвящения". Но после внезапного отъезда Осипа родились другие, возможно, как эхо уязвленного самолюбия, прощальные строки: "Никто ничего не отнял! Мне сладостно, что мы врозь". Канун умирания яркого чувства. Не стану развивать эту, весьма значимую тему в жизни Цветаевой. Одно лишь выделю. Мандельштам, пожалуй, как никто другой, был близок к пониманию сути ее характера, ее обретений и потерь. Ему принадлежит пророческое: душевный строй такого поэта располагает к катастрофе...
Еще один "грех сладкозвучный" - Сонечка Голлидей (во многих источниках - Софья Евгеньевна Голлидэй), актриса студии Художественного театра. Маленькая, изящная, с огромными черными глазами на пылающих щеках. Лучше Марины не скажешь: "Передо мною - живой пожар. Горит все, горит вся... Такое боюсь!" Отношения с "цветком - Героиней" продолжались считанные месяцы. Но и этого стало достаточно, чтобы вызрел в Душе очередной миф, который она помнила долгие годы. "Стихи к Сонечке", "Повести о Сонечке" - скорее всего не монологи об актрисе, а калейдоскоп собственно потаенных эмоций, душевная обнаженность беззащитной, жертвенной натуры поэта.
А что же Эфрон? Как муж Сергей Яковлевич реагировал на происходящие метания близкого человека? Ведь все знал, все видел, но, страдая, не пытался перечить, устраивать сцены. Он принимал Марину такой, какой она была. Временно даже отдаляясь, когда чувствовал свою ненужность. В стихах к нему есть примечательные строки: "Гусар!// Еще не кончив с куклами,// Ах! - в люльке мы гусара ждем!" Ураган любви, обрушившийся на него, оказался слишком опустошительным. В письмах к друзьям Эфрон не скрывал: я на растопку не гожусь совсем... Подобные настроения, видимо, и определили его запутанность в непростых обстоятельствах, бесконечные страхи, зигзаги поведения, когда под сомнением достоинство и честь. Дошло до того, что стал собирать информацию о своих же, не менее побитых злыми ветрами соотечественниках за рубежом...
Эмиграция явилась тяжким испытанием для Цветаевой. Прага, Берлин, Париж... обогатили впечатлениями, но оказались холодным приютом. "Все меня выталкивает в Россию..." Страх за семью и неустанная тяга к "отеческим гробам" изматывали. В творчестве зазвучали аккорды мистики, злого рока -жуткое упоение гибелью.
В ее книге жизни оставалась последняя страница. В июне 1939-го Марина Цветаева возвратилась в СССР. А через месяц арестовали дочь Алю. В октябре "черный воронок" приехал за мужем. Полтора года спустя его расстреляли. "Пора снимать янтарь,// Пора менять словарь,/Пора гасить фонарь// Наддверный..." Она будто списывала с доски собственной Судьбы. В августе 41-го (вскоре - ровно 60 лет) забытая, нищая, презираемая жена "врага народа" покончила с собой в проеме двери чужого дома, в заштатной Елабуге.
Долгое время человеку, наложившему на себя руки, не могли определить последнее пристанище. Однажды приехала сестра Анастасия, побродила по кладбищу. Внезапно остановилась, ткнула палочкой в землю: "Здесь". Насыпали холмик земли. Угомонилась ли с тех дней мятущаяся душа Марины? Кто узнает ответ?
Борис Пастернак назвал ее поэтом "гениальных возможностей". А на книге избранных стихов за пятнадцать лет до трагедии написал: Марине, в день, с которого все принадлежит ей. Она ревниво и страстно отвечала взаимностью: "Спасибо Вам и сердцем, и рукой..." Но так получалось, что в период жестоких испытаний он повел себя неопределенно, даже странно. В Париже, в канун 40-х, она просила совета, как быть с возвращением в Союз. Рассказывают -ушел вроде за папиросами и не вернулся. Уже в Москве Цветаева рассчитывала на душевное родство, поддержку. Звала к себе. Но кто-то предупредил, "что это опасно". И Борис Пастернак, по собственному признанию, не рискнул. Не поехал. Остыло сердце? Устал?
...Когда охватывают тиски глухого одиночества и хочется хоть толику
Солнца, я всегда проигрываю единственную запись. Опьянение музыкой,
просветление слезами: "Мне нравится, что Вы больны не мной. Мне нравится,
что я больна не Вами, что никогда тяжелый шар земной не уплывет под нашими
ногами". В "волшебной стране" любви только ЛЮБОВЬ могла спасти ее у
последней черты. Этого не произошло.
Источник: Василий СЕМЕНОВ,
"Красная звезда" "ПОД ЛАСКОЙ ПЛЮШЕВОГО ПЛЕДА...". // Красная звезда
(Москва).- 02.06.2001.- 100.- C.6
| Предыдущее |
Следующее |