|
|||||||||
|
Вы здесь: Серебряный век >> София Парнок >> Критика >> Плавающие - путешествующие (М.Кузмин) |
КритикаАндрей Полянин |
Плавающие - путешествующие (М.Кузмин)
Название нового романа* М. Кузмина, приводят на память слова Великой ектений, настраивают воображение возвышенно и человеколюбиво. Хочется угадать, кто эти «плавающие, путешествующие», — просто ли обыкновенные люди в их днях, герои ли с их судьбой, или же те и другие, перед мудрым взглядом художника, как перед взглядом Бога, ставшие на этом земном пути членами единой семьи «плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, пленных», о спасении которых священник приглашает помолиться «с миром», т.е. примиренно? Вероятно, потому, что название книги неизбежно ассоциируется с прекрасными словами заздравного моления о людях, от романа ждешь настроения просветленного, примиренного, синтетического, и принимаешься за чтение с полным дружелюбием к автору и его героям. Но чем дальше уходишь в глубь повествования, тем явственнее чувствуешь себя обманутым, и сочувственный пыл сменяется самолюбивым удивлением за себя и за все, в жизни и созданные в искусстве, близкие человеческие образы. Ум и сердце отказываются от родства с героями М. Кузмина. В начале повествования сам автор тоже склонен держать действующих лиц романа на почтительном расстоянии от себя, — над героинями он как будто иронизирует, к героям относится с той жалкой «об'ективностью», которая не что иное, как синоним равнодушия. Но, по мере развития действия, расстояние между автором и созданными образами заметно уменьшается, и под конец романа мы застаем М. Кузмина на нелицемерном сочувствии своим «плавающим-путешествующим».
В какой-то обездоленной провинции, почему-то называемой М. Кузминым Петербургом, и главным образом в духовном закоулке этой провинции, кабачке «Сова», почему-то изображаемом М. Кузминым в роли какого-то средоточия столичного артистического мира, развертывается суета, которая преподносится читателю в качестве «действия» романа. «Действие» это — смена скандалов и скандальчиков — дви-жет вокруг некоего центра, который, вероятно, долженствует быть любовью, группу лиц, формально связанных между собою узами родства, дружбы и любви. «Мы — вечные плотники и постоянные путешественники», говорит самое таинственное и поэтому, очевидно, самое значительное, на вкус автора, действующее лицо романа, мистер Сток, который время от времени появляется на горизонте действия, чтобы разрешить трудное положение или вымолвить веское словцо. Ту же идею глубокомысленного мистера Стока М. Кузмин выражает в диалоге женщин — «очень достойного человека», Ираиды Львовны Вербиной, «высокой полной фигурой напоминающей Брюлловские портреты», и belle-soeur Вербиной, Лелечки Царевской, «тоже очень хорошенькой дамы, но совсем не в стиле Ираиды Львовны — просто миленькой блондинки, которых тысячи».
«Лелечка, не слыша возражений, продолжала:
— И мы ничего не строим навсегда. Мы всегда странствуем. Мы всегда плавающие.
— Да, да, но плавающие это те, у кого есть рулевой, а если ты обхватив склизкое бревно, носишься по морю, какое же это плавание?
— Наш рулевой — любовь, о которой не может быть двух мнений».
Вот об этом «рулевом», о любви, «о которой не может быть двух мнений», и думается, когда читаешь роман М. Кузмина. О любви, вокруг которой вертится действие романа, действительно, не может быть двух мнений. То, что преподносится нам под именем любви, поистине, не более, как «склизкое бревно», захватанное суетливыми руками. — «Любовь» соединяет глупенького дядю с слишком розовым племянником. «Любовь» заставляет «влюбленную в племянникова дядю Ираиду Львовну» лелеять благополучие родственных, между дядей и племянником, отношений, оберегая дядиного племянника — Лаврика — от увлечений женщинами. «Любовь» приваживает Лелечку на флирт с офицером Лаврентьевым, которого она оценивает только после того, как тот избивает ее. Та же «любовь» одновременно подзуживает Лелечку целовать Лаврика, который, в свою очередь, «любит», то есть целуется. «Любовь» ведет Лелечку к двум мужчинам, не уводя от третьего — от мужа, который в конце концов тоже начинает «любить» знаменитую актрису, «с лицом египетских цариц». «Любовь» ворожит и над воображением жалкого, размалеванного существа Полины (о Полине автор говорит следующее: «Святые куртизанки, священные проститутки, непонятные роковые женщины, экстравагантные американки, оргаистические поэтессы, — все это в ней соединялось, но так нелепо и некстати, что в таком виде, пожалуй, могло счесться и оригинальным»), делая Полину приживалкой во всяком любовном происшествии и бескорыстной помощницей всякого любящего, — то есть, жаждущего ласки.
В обездоленной провинции, называемой М. Кузминым Петербургом, любовью называют порождение безделья, безмыслия и бесчувствия, и вечным строительством и странствием в жизни называют те бесплодные душевные трепыхания, которые ничего, кроме суеты, породить не могут. Как некий символ бесплодности этих «плавающих-путешествующих» бросается в глаза то обстоятельство, что в компании действующих лиц есть только один случай брака, но и этот брак не благословлен потомством и точно незаконен, потому что на пожаре «Совы», где присутствуют некоторые действующие лица романа, погибает именно муж Лелечки, единственный, хотя и тоже глупый, но женатый человек. М. Кузмин показывает нам своих «плавающих и путешествующих» не только на фоне города, но и в пейзаже, — в Смоленской губернии, где авторской волей присосежены их имения. Но и под небом, обычно помогающем человеку одуматься, герои и героини романа остаются такими же, как под потолком «Совы». Не помогает им убежище теософии, которое автор неожиданно открывает Лелечке в лице соседки по имению, девушки Сони Полаузовой; Лаврику — в лице соседей по имению, мистера Стока, Фортова и Лаврентьева, который, после разрыва с Лелечкой, тоже как будто подмигивает мистике. Записанная в члены теософического кружка, возвращается Лелечка в город, куда прибывает, со всей прочей компанией, и Лаврик, тоже изрядно отаинствененный какой-то новой жизнью, — и снова сходятся в «Сове». Если бы не предусмотрительность автора, который сжигает «Сову» в вечер «открытия» ее, герои, очевидно, и в этом сезоне приютились бы в этом духовном центре Петербурга и конца роману, таким образом, не предвиделось бы. Обновленный Лаврик, который больше не огорчает своего дядю, вместе с последним и мистером Стоком отправляется почему-то в Лондон, то есть точно, в путешествие морем. Роман кончается многозначительным разговором на палубе перед отплытием.
«Вот теперь мы и в самом деле сделались плавающими и путешествующими.
— Да, но только такими, которые отлично знают цель своего плавания».
Снабдил ли М. Кузмин, на этот раз, своих путешественников рулевым, и надежен ли этот рулевой — вопрос невыясненный. По таинственной многозначительности заключительных фраз романа можно предположить, что автор относится к этому плаванию с полным доверием. Остается лишь пожалеть, что М. Кузмин не успел на протяжении романа внушить нам этого доверия к своим путешественникам.
В заключении несколько слов о формальных недостатках этой прозы. Мы привыкли считать М. Кузмина хорошим стилистом, поэтому не можем обойти молчанием некоторые стилистически недопустимые оплошности, являющиеся признаком письма небрежного, как бы торопливого.
«Лаврик встал к окну, откуда был виден круглый поворот Екатерининского канала, в воде которого золотел крест церкви, которая, казалось бы, никак не могла в нем (?) отражаться».
«Орест Германович, действительно, приходился дядей Лаврику, носившему ту же фамилию Пекарского».
«Вы, может быть, имеете хорошую память на лица?»
«Едва ли вы этого хотели, потому что я вас знаю к себе (?) доброй».
«...Но не считали деликатным практиковать слишком шумного веселья».
Эти цитаты были бы не удивительны в качестве образцов дурного перевода с французского, но в качестве выдержек из произведения русского писателя, они по меньшей мере неожиданны. Впечатление досадной недоделанности усиливается многочисленными грамматическими ошибками-опечатками, придающими и без того небрежной книге вид окончательно домашний.
1915 г.
Комментарии
«Северные записки», 1915, Апрель, Сс. 108-111.
* М. Кузмин. Плавающие-путешествующие. Роман. Издание М. Семенова. Петроград. 1915 г. Ц. 1р.50к.
(источник — Парнок С. Сверстники / Книга критических статей, М., Глагол, 1999 г.)
| Предыдущее |
Следующее |