Без риска быть... Николай Доля Астрология Живопись Имена Живое слово    Классика    Серебряный век    Психология    Сказки    Самиздат

Статьи, критика М. Волошин

Предыдущее

О наготе

«Freier Bund» — это имя германского общества, поставившего своею целью физическое и нравственное оздоровление человечества посредством наготы. Оно существует в Берлине. Имеет свой парк в Грюнвальде, где собираются его члены обоих полов для игр на открытом воздухе. Основано оно врачом доктором Кюстером, который сумел отстоять его права на бытие перед самою стыдливой из всех полиций — прусской.

Доктор Кюстер говорит: «Есть две причины, воздерживающие людей от наготы: боязнь простуды и стыдливость. Первая медицински не выдерживает критики, потому что наша кожа представляет из себя изумительный регулирующий аппарат, благодаря которому мы, находясь в движении, можем не обращать внимания ни на какие атмосферические перемены. Что же до стыдливости... Если ваша чувственность раздражена полунаготой, пройдите мой курс лечения наготой, и вы увидите, как успокоются ваши нервы и какое глубокое чувство физического и морального освобождения останется у вас после посещения нашего парка».

Это практическое осуществление наготы в современном обществе под знаком гигиены наводит на размышления. Одно время в России много говорилось о наготе. Но этот вопрос был так безнадежно скомпрометирован «Ледой» Анатолия Каменского¹, что стало предосудительно даже произносить это слово.

Почему?

То, что первые лоскуты, прикрывавшие тело, появились затем, чтобы заставить думать о том, что скрыто или что возникновение одежды связано с осознанием чувственности, — это ни для кого не тайна. Но отсюда вытекает, что вся история одежды — это развитие чувственности, а мода — это барометрическая кривая, отмечающая тончайшие колебания ее давления. Каждой новой складке туалета соответствует где-то в глубине души новый изгиб желания: вся европейская городская культура — огромный павлиний хвост чувственности.

Это значит, что отказ от одежды равносилен отказу от всей истории культуры. Поэтому те, кто не может больше слышать слово «нагота», в сущности правы. Они только не умеют обосновать как следует своего возмущения: они называют себя защитниками нравственности и целомудрия, когда фактически они выступают в защиту культуры, как охранители исторических прав чувственности. Они верно почувствовали внутреннее противоречие, когда о наготе заговорили эстеты, т. е идеологи чувственности. Чувственность и нагота несовместимы.

Ссылки на Древнюю Грецию вносят постоянную путаницу, когда заходит речь о наготе. Греция не знала еще всех утончений нашей чувственности: греха, католического мистицизма; она не переживала романтизма, сентиментализма... и потом Греция не только век Перикла — она и Микены, она и Кноссос. Она знала долгие века культуры одежды. Нагота пришла после, вместе с гимнастическим и спортивным движением. Она пришла из Спарты, и чувственная Иония была шокирована вначале. Она возникла не из эстетических требований, а из гимнастической необходимости. Но затем и эстетика была преобразована ею.

Для современных эстетов прекрасная нагота может быть только мыслимой или тайной. В городе — в театре ли, на улице ли, в квартире — человек без одежды будет карикатурно голым. Французское Nu au Theatre только доказывает это. Там обнажение является лишь особым видом костюма.

Нагота на открытом воздухе — в поле, в лесу, на берегу моря, около всякой текущей воды, освещенная солнцем и овеянная ветром, — иное дело. Нет ничего невозможного, что благодаря спорту и гигиене эта нагота получит право гражданства в Европе. Там, где ритмически напрягается мускул, где есть здоровое физическое утомление, — там нет места чувственности. Поэтому инстинкту культуры там нечего защищаться. И это случится вопреки эстетической проповеди наготы.

(Дарвин² спросил дикаря Огненной Земли, как ему не холодно голому, когда идет снег и он — Дарвин — промерз в шубе. Дикарь ответил вопросом:

—А твоему лицу холодно?

—Нет.

—А у меня везде лицо.

То же самое он должен бы был ответить, если б его спросили, почему ему не стыдно наготы. Мы стыдимся своего тела только потому, что не чувствуем его лицом. Лицо вовсе не связано с определенной областью тела. Оно может странствовать. Лицо греческих атлетов — это торс. Ватиканский Геракл³ лишен головы, рук и ног, но лицо его ничего не теряет от этого. Одежда искусственно выгнала сгусток лица на переднюю часть головы и пясти рук. Мы инстинктивно оберегаем эту драгоценную сконцентрированность лица.)

Французы говорят, что от трико до рисовой пудры один шаг. Но рисовая пудра настолько же одежда, как и татуировка. Это лишь одно из современных утончений костюма.

В Revues нагота под рисовой пудрой никого в Париже не шокирует. Но мне случилось быть в Шатле, когда Айседора Дункан в первый раз танцевала «Вакханалию» из «Тангейзера»⁴. В последнем танце был момент, когда оба полотнища хитона, прикрепленного только у плеч, развевались в воздухе за спиной и она танцевала несколько тактов совсем обнаженная.

Это было логично, последовательно и вытекало из всего смысла ее танца. Но зрительная зала, не ожидавшая этого, и в точном смысле ахнула, как один человек: она была без рисовой пудры! Строгость зрелища была настолько высока, что никто не позволил себе никакого знака протеста. Но безмолвное движение первого мига было так явственно, что Айседоре Дункан пришлось взять свой «жест» обратно и объяснять его через посредство газет неровностями пола в театре Шатле.

Чего стыдятся в наготе? Не форм тела — одежда их подчеркивает⁵; трико уже никого не шокирует. По ту сторону кожи анатомический препарат, мускул, кость, скелет могут вызвать ужас, но не стыд. Никто не станет стесняться показать свою фотографию при помощи рентгеновских лучей. Непристойность, следовательно, только в коже человека. Что же такое кожа?

«Это — ткань, подобная шелку на ощупь, самая прекрасная поверхность в мире для глаза, являющаяся в то же время металлической стеной для всяких враждебных нападений. Своею изумительною жизнеспособностью кожа одинаково непроницаема как для сырости, так и для сухости, как для холода, так и для жара, как для электрических разрядов, так и для враждебных бактерий, как для самых сильных ядов, так и для смертоносных газов; человеческая кожа — это одно из чудес мира. Она прекраснее бархата, мягче и гибче шелка, непромокаемое резины и, подвергнутая влиянию воздуха, более устойчива, чем сталь; она почти настолько же неэлектропроводна, как стекло; она является одним из препаратов наиболее солидных и способных переносить всяческие опасности — из всех трех царств природы; а мы еле-еле смеем выставлять ее на солнце и не даем ей дышать свежим водухом». Эта цитата из медицинской книги.

У французов, сравнительно с русскими, почти полное отсутствие стыда своего тела. Но их всегда поражает свобода духовных обнажений у русских. Сами они во всех областях духовной жизни непреодолимо стыдливы и замкнуты. (Как, например, тщательно скрывается сумасшествие во французской семье.) Откровенность русских о себе их притягивает и волнует, как невинное бесстыдство детей и дикарей, как свобода, им уже недоступная. Это духовное бесстыдство русских можно объяснить только отсутствием форм душевной жизни. Русский дух чувствует себя только изнутри и совершенно не знает еще своей эпидермы. И в этой области вся стыдливость сосредоточивается на кожном покрове.

Мы испытываем острое чувство смущения и неловкости, случайно увидав раздетой хорошо знакомую и уважаемую нами женщину. Это естественно.

Однажды мне случилось встретиться в театре с женщиной, которую я, зная очень хорошо, никогда не видал одетой. (Она была натурщица.) Я испытал в первое мгновение совершенно то же самое чувство неловкости и смущения.

Идя купаться, я раздеваюсь дома, надеваю купальный халат, перехожу пятнадцать сажень, отделяющих мой дом от моря, и кидаюсь в воду. Местные жители глубоко шокированы таким поведением.

Местное приличие требует, чтобы каждый раздевался на виду у всех, на открытом пляже, в десяти шагах от дороги.

В памяти осталась одна натурщица, которая во время перерывов, не одеваясь, садилась в угол мастерской и развертывала рукоделье. В ее позе было столько красоты и скромности, что она казалась одетой в длинное утреннее платье. Глаз отказывался осознать ее наготу.

<1914>

Комментарии 

О наготе. Впервые: Дневники писателей. 1914. Март. № 1. Печатается по тексту этого издания.

¹ В рассказе Анатолия Павловича Каменского (1876—1941) «Леда» (Каменский А. Рассказы. СПб., 1907) героиня, проповедующая наготу, появляется перед собранными ею гостями без одежды.

2 Ошибка памяти Волошина: диалог, приведенный им, находится в «Пестрых рассказах» римского софиста Клавдия Элиана (ок. 200).

3 Античная скульптура (торс), хранящаяся в музее Ватикана.

4 «Тангейзер» — опера немецкого композитора Р. Вагнера.

5 Это утверждение противоречит постоянному протесту Волошина против современной европейской одежды, которая «прячет человеческие формы»

(Источник — Волошин М. «Жизнь — бесконечное познанье»; Стихотворения и поэмы. Проза. Воспоминания современников. 
Посвящения / Сост., подгот. текстов, вступ. ст., краткая биохроника, комм. В.П.Купченко. — 
 М.: Педагогика-Пресс, 1995. — 576 с: илл.)

Следующее