Без риска быть... Николай Доля Астрология Живопись Имена Живое слово    Классика    Серебряный век    Психология    Сказки    Самиздат

Статьи Наталия Гвелесиани

Предыдущее

Следующее

Марина Цветаева и аутизм?

«Может быть, в поэте существует определенный душевный вампиризм, примитивно принимаемый за формы секса? Увлечения Цветаевой следовали одно за другим; можно подумать, что от каждого — от большинства — она освобождалась стихами и переходила к следующему. Интересно, что многое из написанного в связи с такими встречами не имеет ни малейшего отношения к эротике. Возникает ощущение, что все эти «каждые» («Как я хотела, чтобы каждый цвел / В веках со мной!..») не только расковывали стихотворные потоки, но и утверждали Цветаеву в реальности собственного существования. Без них, возможно, оно казалось бы ей еще эфемернее. Зато, когда бывал исчерпан стиховой поток, «исчерпывался», становился ненужным и вызвавший его человек»,— так написала Виктория Швейцер в книге «Быт и бытие Марины Цветаевой».

Тут еще сложность вот в чем... У Цветаевой был сильный критический ум. И она отслеживала такие моменты в жизни — моменты, когда вскрывается, что то, что мы очень часто принимаем за любовь и добро, на самом деле от добра и любви весьма далеко. Отсюда и ее вражда к существующему миропорядку, в отрицании которого, по мнению И. Бродского, «Цветаева прошла дальше всех в русской и, похоже, мировой литературе. В русской, во всяком случае, она занимает место, чрезвычайно отдельное от всех — включая самых замечательных — современников...»)

И все бы было хорошо, если бы она критиковала этот миропорядок начиная с себя, если бы она видела его несовершенство не только вовне! Но в ее творчестве, письмах и дневниках самокритика практически отсутствует.

В эссе «Письмо к Амазонке» Цветаева пишет, что всякая любовь, которая не обращена к Богу, есть самообман. Но себя она почему-то в самообмане не укоряет. Значит, продолжает верить, что ее любовь обращена к Богу? Так обоснованна или наивна ее вера?

Я лично тоже имею склонность к психическому вампиризму, который, мне, правда, вовсе не обязательно переплавлять в творческий поток. Впрочем, почти все герои моих прозаических вещей имеют прототипов и я не могу писать, если не вдохновлена по жизни преклонением перед чьей-либо личностью... И почти всегда бывает так, что поток моей любви и заботливости рано или поздно исчерпывается. И интерес к прежнему объекту теряется... И возникает необходимость искать новый... А если его не искать, то развиваются депрессии... Тяжелый, порочный круг... В земной любви почти всегда так и происходит... Поэтому св. отцы православия и говорили, что если мы хотим прийти к Добру и Любви, то наши естественные добро и любовь мы должны отбросить. Разум Христов — безумие для мира сего. Но однако же это так — Христос принес нам меч, который должен разделить двусоставную природу человека — плотско-душевную и духовную — то есть причудливого и неприметного для нас смешения добра с тонким злом, которое мы принимаем за чистое добро и ставим исходя из этого все с ног на голову.

Не знаю, возможно ли это — отбросить свои естественные чувства и потребности и переродиться Свыше. Возможно, это утопия. Но для меня сейчас чтение св. отцов — спасительный якорь. Цветаева, на которую я чем-то внутренне похожа, не является для меня эталоном духовности. Мне нравится ее порыв превзойти себя и миропорядок в себе, но более всего нравится святитель Игнатий Брянчанинов, который этот миропорядок превзошел (хочется в это верить).

Этот миропорядок не превзойти без покаяния, то есть трезвой самооценки, а она у Цветаевой сведена к минимуму.

У меня вообще предположение, что Цветаева была в детстве больна детским аутизмом, что у нее по жизни — сбои в психике.

Остается только понять вот что. Если Цветаева страдала психическим вампиризмом (люди-аутисты страдают отчужденностью от мира людей, им трудно устанавливать полноценные эмоциональные контакты, отсюда — постоянный эмоциональный голод. В таких вещах во многом виноваты матери, вроде матери самой Цветаевой, которые не чувствуют с ребенком биологической и эмоциональной связи.), то откуда в ее творчестве аккамулированно так много эмоциональной энергии? Берущие вампиры, сколько бы они не брали, все равно остаются бедны и не способны так щедро отдавать в творчестве. ( Так думается мне. Хотя, кто его знает, как на самом-то деле). Возникает парадокс — Цветаева вампирически аккумулировала в своей поэзии гигантский массив чужой энергетики, а мы все — поклонники творчества Цветаевой — выступаем в роли, так сказать, вторичных вампиров, поглощающих готовый продукт.

Во всяком случае, у аутистов порой возникает чуть ли не отвращение к другим людям. У них могут отсутствовать эмоциональные реакции там, где у всех остальных они естественны. Может возникать безразличие, вплоть до отвращения, к собственным детям, что мы, возможно, и видим в случае с Ириной.

Нередко возникает гомосексуализм. И страх перед другим «Я». («Страх другого делает меня жестокой», — написала Цветаевой в записных книжках). Вплоть до не способности смотреть при общении собеседнику в глаза.

И, скорее всего, это по линии Мейнов — материнской линии Цветаевой — было наследственным. Ведь М. А. Мейн — мать самой Марины, которая не отличалась сердечным отношением к дочери, тоже была странным ребенком. Она росла без матери в полном уединении и с 6-ти лет изучала мифологию, читая какие-то фундаментальные взрослые книги. А такое вундеркиндство тоже очень часто является признаком аутизма.

Сын Цветаевой Мур с его душевной неразвитостью тоже какой-то странный. И дочь Ирина — тоже.

Трудности в общении сами по себе, конечно, еще не свидетельствует о болезни. О болезни свидетельствует комплекс симптомов. Например, дети-аутисты, как свидетельствует теория, нередко общению с другими детьми и людьми вообще предпочитают общение с игрушками или другими неживыми предметами, которые они олицетворяют, наделяют одушевленностью.

У Цветаевой тоже был в детстве такой оживленный предмет — это игрушечный черт, как засвидетельствовано то в рассказе "Черт", который был ее единственным настоящим другом. Он являлся к ней в образе гладкого серого дога в снах и грезах. То есть, надо полагать, у маленькой Марины бывали галлюцинации. А это — еще один симптом в добавок к перечисленному выше.

В таком случае Цветаевой можно только посочувствовать. Она сделала все, что могла, из тех скудных средств, которые были отпущены ей природой. И жизнь ее закончилась вместе с эмоциональной исчерпанностью, что было равносильно черноте, пустоте и смерти. Ведь с возрастом у окружающих остается по отношению к нам все меньше теплых чувств.

Увы, Цветаева не чувствовала людей. Она их воображала. А избыточное воображение такой энергоемкий процесс, что отнимет полноту у реальной жизни, отчего даже на уборку квартиры не хватает сил.

Но у людей со склонностью к аутизму есть немаловажное преимущество — следуя за своим воображением, она могут покидать сферу привычных нам очертаний и не исключено, что однажды обнаружат дверь в Беспределье. Вот только нужно суметь тут вовремя остановиться и познать границы собственных возможностей, то есть покинуть сферу воображения и обрести духовное видение.

А с обретением духовного видения обретется и видение реальной жизни. Более полное, чем имеют не озабоченные поисками и проблемами так называемые реалистичные люди.

Почему Цветаева, дойдя до этого водораздела, так и не сделала решающего шага вверх?

Возможен ли такой шаг? Не утопичен ли он?

А можно посмотреть на проблему иначе, неожиданно вывернув ее.

Возможно, Цветаева изнывала без энергий архетипов, бьющих из глубин коллективного бессознательного и жадно искала людей, способных утолить эту жажду. Людей глубинно-естественных, не «мозговиков». Тех, кто еще каким-то чудом не утратил связи с этими древними структурами, из которых только и бьет настоящая Жизнь.

Ведь в центре мировосприятия современного человека, как правило, стоит собственное Эго, а все, что мерцает из таинственных архетипических глубин, вынесено на обочину или просто выключено из активного внимания.

Так кто же из нас склонен зацикливаться на так называемых латентных признаках предметов в ущерб главному и практичному — мы или так называемые аутисты и шизоиды, одна из особенностей мышления которых заключается в предпочтении латентных признаков — главным?

Или скажем так — есть люди, больные клиническими формами шизофрении и аутизма, а есть вполне здравые, поэтичные, по-своему цельные аутисты и шизоиды. И из них-то на всех парах и валит Жизнь. Вот только почувствовать ее могут только ЖИВЫЕ. И согреть таких людей тоже могут только ЖИВЫЕ.

Мир раскололся и трещина прошла по сердцу поэта.

Быть может одаренные аутисты, наоборот, способны видеть мир более цельно, чем так называемые здоровые люди. То есть они способны чувствовать подсознание человека и даже прорываться в коллективное бессознательное. Поэтому им малоинтересна кожа — наши привычно-земные психологические реакции — с которой мы привыкли отождествлять себя. Они видят Целостность, Самость. Мы же — просто привычно отождествляем себя с Эго.

Цветаева, возможно, жаждала общение с целостным человеком, но большинство оборачивалось к ней только кожей.

Однако не стоит делать поспешный вывод о то, что болезнь выше здоровья. Болезнь может быть выше здоровья только у очень одаренных личностей, которые сознательно выбирают Жизнь и плывут против течения.

Или все-таки так называемое более цельное видение мира у людей этой породы — тоже разновидность Иллюзии, Майи?

Ибо как тогда столь цельный и продвинутый человек, как поэт Марина Цветаева, мог так забросить и довести до одичания собственную четырехлетнюю дочь?

Вопросы... Вопросы...

Приведу вкратце черты и признаки, которые я считаю в Цветаевой обусловленными аутизацией ее личности. Аутизации, с которой она с той или иной степенью успешности боролась с помощью осознанных — и весьма плодотворных — попыток докопаться до своей истинной сути и руководствоваться исходяшими изнутри импульсами — импульсами экзистенциально—сущностного плана, экзистенцией которых она и руководствовалась, но не всегда могла понять/справится из-за отсутствия философско-религиозного инструментария и аскетики в религиозном смысле. Отсюда ее страстное признание: "«Мне так важен человек — душа — тайна этой души, что я ногами себя дам топтать, чтобы только понять — справиться!». Она руководствовалась (старалась руководствоваться, а этот процесс болезненный и далеко не всегда успешный, полный противоречий и опасного блуждания у черты, за которой начинаются серьезные сдвиги в психике ) своей внутренней экзистенцией, то есть импульсами, исходящими из ее сущности, а фактически, нашей общечеловеческой сущности, от которой мы все в той или иной степени отдалены поверхностностью жизни современного цивилизованного человека. Внутренняя экзистенция — это голос божественного в нас. Голос божественного Ребенка, если говорить как в образном, так и прямом смысле в духе евангельского “Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное” (Матф.18:3).

Все мы в какой-то степени страдаем шизофренией, то есть нарушенной целостностью, разделенностью. Но некоторые — лучшие — начинают бороться с разделенностью в себе через непротивление своей сокрытой в глубине истинной природе и тогда-то болезненность человеческой психики и проявляется на первом этапе наружу, вылезает из всех щелей. Как вылезала она из всех щелей у христианских монахов, проходящих этап духовной брани, который они ощущали как борьбу с падшими духами. Мы же по неведению начинаем осуждать таких людей, встречая их в миру, обвинять их в чем-то, пытаться вернуть их в лоно прежней жизни. А ведь они всего лишь пытаются встать на путь восхождения через умаление — до состояния некой первозданной божественной детскости внутри, которая предполагает отсутствие ВСЯКОЙ борьбы и единство ВСЕХ противоположностей, обретение ЦЕЛОСТНОСТИ.

Приведу отрывок из одного своего давнего — довольно сумбурного — тескта, написанного ради содержащейся в нем, быть может, всего одной крупицы истины:

ПРИНЦИП ЗАМКНУТЫХ СИСТЕМ

"Ибо не понимаю, что делаю; потому что делаю не то, что хочу, а что ненавижу, то делаю."Ап. Павел К Римлянам"

Старый мир — замкнутая система, а новозаветный — свободная, диалектическая. Вот что открыл нам Иисус!

Идеи любой религии "во плоти", степень плотного абсурда в деятельности исторической церкви порой делают почти невозможным вхождение внутрь ее системы. И слава Богу! Разве Христос призывал создавать безукоризненно-правильные системы, годные на все времена? Нет, от преодолел ветхозаветную систему изнутри, даровав миру диалектический метод познания и диалектический путь развития задолго до Гегеля. Дабы Закон перестал порождать беззакония.

Жизнь меняется быстрее любого ума и уж тем более таких громоздких систем как мировые религии. Поэтому ничего не остается как трактовать звенья этих систем по—разному в зависимости от задач эпохи, раз уж не хватает общечеловеческого опыта и уровня, чтобы вообще отказаться от систем, точнее, от их замкнутости на себе.

Ибо суть не в фиксации знаков, а в  п р о ц е с с е  их движения.

Нет ни одной системы, годной на все времена. Но в каждой последующей, которая усваивает, критически преодолевая предыдущую, резона все->таки больше.

Другое дело, что мощная система может в своей рутинной самоуглубленности докопаться до глубинных кладов. В ней есть проблеск гениальности, которую надо бы у с п е т ь заметить, но не получается, потому что диалектически изживая старое на витке к новому, неизбежно его редуцируешь, упрощаешь, с п е ш а за процессом.

К примеру, истинные монахи вот долгим систематичным путем пришли к тому, что благодать в своей полноте проницает любые границы. И, пребывая в ней, ты уже не будешь делить людей на христиан, язычников и еретиков, как то было необходимо вначале. Тебе уже не будет дела до этой классификации за духовным пониманием и способности вчувствоваться. Разве это не прорыв из системы в диалектику?

В этом плане интересно общаться с психически больными, которые как раз в результате косности своего подхода могут отыскать кое-что гениальное. Художники, отталкиваясь от их находок, делают общезначимые открытия.

И ни к кому — ни к психическим больным, ни к монахам нельзя относиться высокомерно.

Как нельзя и полностью доверяться им, потому как если человек или общество делают шаг назад от уже понятого, практически назревшего и выполнимого или сворачивает в другую степь, это может обернуться деградацией и саморазрушением.

Между прочим, общество не может пока понять и оценить поиск базовых ценностей самобытными дилетантами, стоящими на уровне века, которые тратят свободное время на всякий вздор (Будь мы профессиональней, мы бы, наверное, так не сумели — быть наблюдательными там, где профессионалы просто н е у с п е в а ю т приостановиться. Собирая непонятое спешащими, мы дарим его будущему. Ловим еще живые искры былых огней, чтобы кто-то в будущем сделал из них квантовый скачок в новое. Мы видим искры там, где другим видна темнота, так как не только психи и монахи не поняты, а ценность индивидуальности не понята со своим неповторимым микрокосмом.

И тем более уж, раз мы это понимаем, нам жизненно-необходимо приобщаться к некой цельности, чтобы сумму искр не принять за Огонь. К Огню мы не сделали еще квантовый скачок.

Одинокие дилетанты — это, например, дети цветов хиппи, желающие не вписываться в ритмы господствующей цивилизации. Точнее, не вписывающиеся в ее ритмы и именно поэтому желающие не вписаться, строящие свою жизненную философию исходя из своих сущностных потребностей. Сюда же можно отнести некоторых свободных художников и мыслителей, а также некоторых аутистов.

Это не значит, что они счастливы здесь и сейчас.

В энергетике все дело. Нет резонанса с большинством. Ведь ходят они по узким, темным тропинкам, в расщелинах между скоплениями народа. Народ-то все спешит, занятый далекой от нас суетой. И разве что в храме выходит иногда душой за собственную ограниченность, тихо просачивается мягким утренним светом, стирает, заполняет на миг расщелины. Тогда приходит время внутренней свободы, так называемые аутисты оживают, чувствуя с ним единство — духовное? душевное? физическое?.. Кто нам на это ответит?

Я давно думаю (чувствую всей кожей), что мир массово сползает к опасной черте. Об этом он дает знать через абстрактную живопись, атональную музыку и людей, которые еще не там, но уже не вполне здесь.

Замкнутые системы порождают бесноватые замкнутые системы (фашизм, к примеру) и должны стать объектом психиатрии. Почему бы не предположить, что самое массовое психическое заболевание — шизофрения — обусловлено тем, что некто устав (не сумев) быть атомом на орбитах замкнутых систем, раскусив интуитивно их принцип, сам становится... суперзамкнутой системой, равно от всех удаленной? Срывается в крайнюю безблагодатность? Ведь мы так и не разомкнули зеркальную черно-белую спираль развития, мы продолжаем считывать Новый Завет по меркам Ветхого.

Но это же значит и то, что... спасение близко. Надо только правильно все понять — что мы и так понимаем правильно, и так понимаем! Просто в том сложность, что непонимающие — они как стены для нас.(И для себя самих). Их только пожалеть можно за то, что это так. (Идиоты они наши милые, самозамкнутые!..). И нам плохо на этих невидимых тропинках меж стен, и надо куда-то выше голов тянуться, чтоб зачерпнуть воздушной ясности. И сил на это чаще всего просто нет.

Я не верю, что только больные ходят по тем тропинкам. ( Вдоль разломов между массами людей ). Хотя, наверное, самые ранимые, тонкокожие. Самые слабые, стало быть. И самые, значит, сильные! Самые сильные!

Встретить человека на такой тропинке!.. С которым не нужно ни за что бороться — ни за, ни против. Который сам по себе выходит Душой за границы, а не занимается строительством стен. А если выходит порой чрезмерно — с частью подсознания, то потому, что привык отталкиваться от чего-то изломанно-жесткого или гладко-тупого. Встретить такого человека — большая радость!

Мы все — в одной связке. Пока границами не стала Любовь.

Вся штука в том, что границы между добром-злом нашего преходящего материального мира и божественным Добром познаются, по большому счету, Любовью и в с е г д а находятся не там, где мы предполагали сегодня. Только Любовью можно утвердиться в этом вечно скользящем всегда, только так ходят по водам. То есть беса нельзя поймать за руку, — ее, (в смысле руку) — можно ему протянуть».

В этом смысле М. Цветаева не только не больна и не ущербна, а просто великолепна и гениальна. Ведь ей почти удавалось вытащить себя из такого болота!... И если это «почти» и помешало ее полному человеческому триумфу (о чем мы не можем знать и судить), то — на Том Свете ей зачтется. Мы же — не можем спрашивать с человека фантастически-невероятного. Не можем требовать здоровья там, где его нет и судить о личности поэта — по меркам Здоровья (в широком смысле этого слова).

Мне тоже важен человек — душа — тайна этой души. Поэтому я и отправилась вместе с М. Цветаевой в путешествие по ее миру. Надеюсь, что она не осудила бы меняя за мои изыскания, порой граничащие с вторжением в недозволенное — недозволенно-интимное. Извинением мне служит — только цель, не отличающаяся от цели самой Цветаевой.

Приведу две цитаты:

М. Цветаева:

__

«Не люблю (не моя стихия) детей, простонародья (солдатик на Казанском вокзале!), пластических искусств, деревенской жизни, семьи.

___

Моя стихия — всё, встающее от музыки. А от музыки не встают ни дети, ни простонародье, ни пласт искусства, ни деревенская жизнь, ни семья.

___

.......................

Куда пропадает Алина прекрасная душа, когда она бегает по двору с палкой, крича: Ва-ва-ва-ва-ва!

___

Почему я люблю веселящихся собак и НЕ ЛЮБЛЮ (не выношу) веселящихся детей?

___

Детское веселье — не звериное. Душа у животного — подарок, от ребенка (человека) я ее требую и, когда не получаю, ненавижу ребенка.

___

Люблю (выношу) зверя в ребенке — в прыжках, движениях, криках, но когда этот зверь переходит в область слова (что уже нелепо, ибо зверь бессловесен) — получается глупость, идиотизм, отвращение.

___

Зверь тем лучше человека, что никогда не вульгарен.

Когда Аля с детьми, она глупа, бездарна, бездушна, и я страдаю, чувствуя отвращение, чуждость, никак не могу любить."

Молодая женщина с легкой формой аутизма:

"Ловлю себя на том, что не могу объяснить им, почему не хочу детей и даже с чужими детьми стараюсь не общаться. Точнее, моих объяснений они просто не понимают.

Попробую вам объяснить, вы-то, наверное, поймёте.

Просто во-первых, общение с ребёнком почти всегда происходит по его инициативе. Сначала на уровне "мокрый, голодный", потом на уровне "мам, поиграй со мной" и "мам, почему то, почему это?" И дальше только хуже. Для меня это постоянное дёрганье за юбку, честно говоря, невыносимо.

Во-вторых, они много шумят, кричат, смеются, бегают, прыгают... словом, активничают. И всё время чему-то радуются. А смех ради смеха меня раздражает. А детские экикики (труляляйканье под пляску) — это вообще апофегей дурачества. Даже теперь, когда я прочла "От двух до пяти" и знаю, что экикики не так уж бессмысленны, мне всё равно хочется каждому ребёнку, который так себя ведёт в моём присутствии, задать хорошую трёпку. Даже буянящий пьяный не вызывает у меня такого раздражения, как пляшущий ребёнок, который напевает какое-нибудь "а-га-га, тю-га-га, половина утюга". Кстати, сама я экикиков в детстве не сочиняла.

Ну и третье. Говорят, что ребёнка любишь безусловно, по умолчанию. И он тебя — тоже (по крайней мере, до переходного возраста). А я вообще не понимаю, как это — любить просто так, не за что-то. В голове не укладывается."

Шестилетняя дочь Цветаевой Аля писала: "Моя мама очень странная. Она не любит детей." Нелюбовь выражалась в том, что Цветаева любила в ребенке личность, с которой ей было бы интересно, а не биологическое существо. Все, что связанно с детским шумом, капризами, беготней — казалось ей тупым и бессмысленным и раздражало ее настолько, что она даже признавалась в своих записных книжках, что когда видит бегающую с другими детьми дочь Алю-то не может ее любить. А чувства ко второй дочери у нее отсутствовали напрочь, тем более что та была отстала в развитии (может, на самом деле страдала аутизмом) и с ней, не разговаривающей, матери делать было совсем нечего. Цветаева, по ее собственному признанию, брала ее за жизнь на руки не более десяти раз. Вот и получилось так, что эта вторая дочь погибла в возрасте четырех лет в подмосковном приюте в гражданскую войну, куда Цветаева отдала дочерей в надежде прокормить, но на самом деле работники приюта обворовывали детей и довели их до полуголодного существования. Дочь погибла скорее от нехватки контактов с матерью, чем от голода.

И вот этот-то факт многие люди ставят Цветаевой в моральную вину. Но я в нескольких своих эссе внимательно проанализировала все, что происходило у Цветаевой в отношениях с этой безвременно погибшей дочерью и нашла смягчающее обстоятельство — аутизм... Дело в том, что Цветаева оказалась в годы революции совершенно одна с двумя малолетними детьми на руках, а к быту, к практической жизни она была совершенно не приспособлена. Поэтому тем, что она — даже дико срываясь и покрикивая на дочь (а может и воздействуя на нее физически, чтобы остановить непереносимый для нее плач вечно голодного ребенка) все-таки боролась за физическое существование двоих детей — она, фактически, совершила подвиг. Представьте — женщина с таким сложным недугом, которой требуются специфические условия, в течение четырех лет содержала в страшные годы разрухи и неопределенности — двоих малолетних детей. Без мужа, без родителей, без няни, без прислуги и даже без детского сада.

Еще Цветаеву упрекают в том, что она не смогла продержаться на государственной службе, куда ее устроили знакомые для того, чтобы она смогла зарабатывать на прокорм детей вместо того, чтобы жить распродажей вещей... Но плохо адаптированная к социальным контактам, непривычная к большим скоплениям людей Цветаева просто не могла находиться в такого рода коллективах, не могла врать и подстраиваться под царивший в те годы абсурд в постреволюционных советских учреждениях.

Что касается других признаков, помимо полного или частичного отсутствие биологической любви к детям или ее избирательности, у аутистов встречаются следующие специфические особенности:

Все они стараются не смотреть при общении в глаза. Цветаева не смотрела в глаза. В письмах к П. Юркевичу 16-летняя Марина объясняет это тем, что она совсем не может говорить, когда на нее кто-то смотрит.

Еще она в тот период писала о себе, что ей трудно пройти через комнату, когда там гости. Да и в автобиографической прозе о детстве Цветаева рисует себя как крайне застенчивого. молчаливого, не любящего детские игры, любящего странные игры с одушевляемыми ею предметами ( игрушечным чертом, игральными картами) ребенка—интроверта. К тому же ребенок отличался физической неловкостью и неуклюжестью, плохой моторикой, столь характерными у детей при аутизме. О своей неловкости Цветаева пишет и сама. Кроме того, есть и мемуарное свидетельство ее сводной сестры Валерии, касающееся как внешности, так и психологических особенностей маленькой Марины (при всех скидках на авторскую субъективность):

"Сестра Марина, едва овладев подобием грамотности, детскими каракулями на всех случайных клочках писала стихи. Внешне тяжеловесная, неловкая в детстве, с светлой косичкой, круглым, розовым лицом, с близорукими светлыми глазами, на которых носила долгое время очки, Марина характером была неподатливая, грубовата. Заметен был в ней ум и с детства собственный внутренний мир. Слабая ориентировка в действительности в дальнейшем превратилась в до странности непонимание реального окружения и равнодушие к другим... Забегая вперед, скажу, что с возрастом внешность Марины менялась к лучшему, она выросла, выровнялась. 16-ти лет, будучи еще в гимназии, Марина выкрасила волосы в золотой цвет, что очень ей шло, очки носить бросила (несмотря на сильную слепоту), гимназию кончать не стала. Жила своей внутренней жизнью. 18-ти лет напечатала первый сборник стихов «Вечерний альбом». 20-ти лет напечатала вторую книгу стихов «Волшебный фонарь». Кто, зная Марину в те годы, мог предвидеть трагическую судьбу поэтессы Марины Цветаевой" <…> Марина молча, упорно, ни с кем не считаясь — куда она идет? Так жить с людьми невозможно. Так, с закрытыми глазами можно оступиться в очень большое зло. И кажется мне, что Марина и не «закрывает глаз», а как-то органически не чувствует других людей, хотя бы и самых близких, когда они ей не нужны. Какие-то клавиши не подают звука».

Как будто бы это указывает на крайнюю интроверсию и одаренность, и только. Но в совокупности все эти признаки вырисовываются в картину аутизма.

Потом — это ее затворничество в гимназические годы, когда она почти год провела одна, предпочитая заниматься переводом Ростана среди портретов двух Наполеонов, на одном из котором изображен сын Бонапарта герцог Рейхштадский в возрасте 12-ти лет — несчастный, "не признанный, несчастный, гениальный мальчик", как характеризовала его сама Марина.

Вот как описывает этот период своей жизни она сама:

«Скучно одной — и с людьми..." (I, 73). Как "раздражают вечный шум за дверью, звуки шагов, <...> собственное раздражение — и собственное сердце" (VI, 42). "Хочется плакать <...>. В жгут // Пальцы скрутили платок" (I, 74). Как " <...> измучена этими длинными днями // Без заботы, без цели, всегда в полумгле..." (I, 97)! Портреты братски устремили со стен взгляды Наполеонов, в них одних обычно жизнь и спасение! Но сейчас предательски пробужденная хандрой душа скорбно отворачивается: все прошло, прошло, все теперь лишь мертвые краски! Комната обмана... Пустая комната!

А завтра — люди, и смех, и глупые шутки, и "дружеские излияния", и повторение все той же истории от начала: "Я улыбалась, говорила: "Да-да... Неужели? Серьезно?" Потом перестала улыбаться, перестала вскоре отвечать: "Неужели?" — а в конце концов сбежала"

(VI, 45)... И до конца: "Мне почти со всеми — сосуще-скучно и, если "весело", — то <...> чтобы самой не сдохнуть. Но какое одиночество, когда, после такой совместности, вдруг оказываешься на улице, с звуком собственного голоса (и смеха) в ушах, не унося ни одного слова — кроме стольких собственных!" (VII, 704).

Скука, безумная скука душевного одиночества! Хоть выдержать бы его с честью, но нет: весь день отвечаешь шуткой на шутку, болтовней на болтовню, задирают — огрызаешься, отбиваешь все поползновения домашних очередной раз вторгнуться в твою комнату-крепость. Захлестывает, увлекает рутина повседневности. И какая усталость, какое же раскаяние под вечер: "Я могла бы уйти, я замкнуться могла бы... // Я Христа продавала весь день!" (I, 129). Душат слезы досады на собственное бессилие и на всех родных, вновь втянувших в унылый хоровод обыденности! " <...> жизни я не хочу, где всё так ясно, просто и грубо-грубо!" (VI, 47). "Своя жизнь"?! Вот она — скука и терзания гордости, вечно упрекающей тебя в ничтожестве: сама предаешь свои "лучшие сны". (Процитировано по статье С. Лютовой «Марина Цветаева и Максимилиан Волошин: эстетика смыслообразования»).

Необычные ощущения внутри собственного тела и души. О наличии их можно заключить хотя бы из записанного ею сна, приснившегося незадолго до рокового для нее возвращения из эмиграции в СССР:

«И — дорога на тот свет. Лежу на спине, лечу ногами вперед — голова отрывается. Подо мной города… сначала крупные, подробные (бег спиралью), потом горстки белых камешков. Горы — заливы — несусь неудержимо; с чувством страшной тоски и окончательного прощания. Точное чувство, что лечу вокруг земного шара, и страстно — и безнадежно! — за него держусь, зная, что очередной круг будет — вселенная: та полная пустота, которой так боялась в жизни: на качелях, в лифте, на море, внутри себя.

Было одно утешение: что ни остановить, ни изменить: роковое. И что хуже не будет. Проснулась с лежащей через грудь рукой «от сердца»…» (М. Цветаева, Сводные тетради, Запись от 23 апреля 1939г ).

Есть еще в ее записях описания необычных страхов и видений, которые ее преследовали лет до 12-ти. Плюс видения Черта в виде гладкого (хотя с чертом — тут могла быть просто детская игра-фантазия, но опять-таки, все вместе — все эти случаи — складываются в определенную картину).

Вот описание того, что было до 12-ти лет:

«Летаргия: усиливающийся звон, скованность (мертвость) тела, единственное живое — дыхание, единственное сознание: дышать. И вдруг — сразу — отпускает. Это не сон: <пропуск двух-трех слов> только полная беззащитность слуха и тела: не хочу слушать и не могу прервать, хочу двинуться и не могу начать. Раздвоение сущности: тело — мертво и существует только в сознании. На кровати ничего нет кроме страха перестать дышать.

Отличие от сна: во сне я — живу, о том что я сплю — только вспоминаю, кроме того во сне (сновидении) я свободна: живу призрачным телом. А здесь умираю живым.

Это у меня с двенадцати лет, и это у меня двенадцати лет называлось карусель.

Варианты: возглас (чаще издевательский), иногда — одна интонация (от которой — холодею) — среди полного бдения (но всегда в темноте) иногда впрочем и посреди чтения — интонация издевки или угрозы — затем: постель срывается, летаем — я и постель — вокруг комнаты, точно ища выхода окна: простор, постели нет, я над городом, лесом, морем, падение без конца, знаю, что конца нет.

Либо: воздушное преследование, т. е. я по воздуху, те — по земле, вот-вот достанут, но тогда уже я торжествую, ибо — те не полетят.

Но всё: и только звон, и полет с постелью, и пасть-не упасть и погоня — всё при полном сознании скованности тела лежащего на постели — даже когда я с постелью вылетела в окно — всё как спазма, меня свело и, если не отпустит — смерть. И сквозь всё: погоню, полет, звон, выкрики, единственный актив и физический звук собственного дыхания.

Когда мне было четырнадцать лет мне наш земский тарусский врач (Иван Зиновьевич Добротворский, свойственник отца) в ответ на рассказ сказал, что от глаз — зрения. Но я тогда уже поняла, что глаза не при чем, раз всё дело в слышимом и — больше! — раз ничего не вижу. Другие (не врачи) клонили к отделению астрального тела и прочему, но им я тоже не верила, видя, что я живая, попадаю в теорию, мой живой — смертный — страх в какой-то очень благополучный (и сомнительный) разряд. Не зная ни медицины ни мистики вот что — сердце, мстящее мне ночью за то, что делаю с ним днем (тогда, 12—ти лет — наперед мстящее: за то, что буду делать!), вернее платящееся за мою <сверху: нашу> дневную — исконную — всяческую растрату. И наполнение этого ужаса — звуковыми, т. е. слуховыми, т. е. самыми моими явлениями. Если бы я жила зрительной жизнью (чего бы быть не могло) я бы этот ужас видела, т. е. вместо интонаций — рожи, м. б. даже не рожи, а мерзости без названия, слова-га-га, тю-га-га, половина утюгом то, что в зрительной жизни соответствует интонации (голосовому умыслу).

Исконная и северная Wilde Jagd [букв.: дикая охота (нем.).] сердца, которого в своей простоте не знает — и не может знать — латинская раса.

Вся мистическая, нет — мифическая! — Wilde Jagd крови по жилам.

Так — умру».

Трудности в способности действовать. При аутизме характерны трудности с проявлением в повседневной жизни своих чувств, желаний и потребностей, нарушения сферы воли. При этом возможна амбивалентность. Вот самохарактеристика Цветаевой:

«Я не могу делать то, чего не хочу.

Могу только не делать того, что хочу.

Как невозможно мне делать то, чего не хочу!

И как легко не делать того, что хочу!

Делать то, чего не хочу для меня — невозможность.

Не делать того, что хочу — обычное состояние.

Так, не могу сказать, что не хочу готовить обеда, могу только сказать, что пока готовлю обед страстно хочу писать стихи.

Только потому обед и сварен.

Сейчас, 10 л. спустя, даю такую формулу: все мои не хочу были духовные: у меня не было физических не хочу — очевидно из-за глубокой демократичности тела, до меня привыкшего...

А так как обед — и мытье полов — и так далее — и очень далее, ибо конца этому нет — вещи порядка явно-физического, я их безропотно и делала, и делаю, и буду делать». («Сводные тетради»).

Дальше — она неоднократно говорила, что ей не нравятся люди такие, как они есть, ей больше нравится их воображать. Это — всем известный факт, замеченный и современниками.

Отсутствие интереса к эмоциям психологического плана (не из области поэзии и эмпирей).

Отсутствие умения, да и желания, понимать эти эмоции в других.

Частые разочарования в людях, то есть неумение видеть их такими, какие они есть.

А главное — игра в сильную личность, которая прикрывает слабость и сверхранимость. (Двойничество при одновременной искренности и неумении обманывать, честности и правдивости — это очень характерная черта аутистов).

Слабость самокритики, саморефлексии и крайне болезненная чувствительность к критике. Трудность сосуществования в быту рядом с другими людьми, и вытекающие отсюда конфликты, возможно, из неправильно понятых слов и мотивов окружающих, которые, в свою очередь, не правильно истолковывали ее истинные мотивы, которые она не умела адекватно выразить, донести до окружающих. Трудности такого плана были так сильны, что даже Пастернаку в год бурного эпистолярно-любовного романа Цветаева пишет, что не смогла бы с ним жить под одной крышей, что совместная жизнь убила бы все очарование их чувств.

Плюс — вовлеченность в повседневную жизнь только на уровне маски, а на лица. Она совсем не хотела, да и не могла жить в повседневности и вся ее жизнь в повседневности состояла из игры в себя, не настоящую. Она пишет об этом, например, Рильке. Что в жизни она лжива. То есть правдива. Ее правдивость (и лживость) в том, что она вместе со всеми говорит, смеется и т.д. но совершенно не вовлечена в это как личность. Ее настоящая личность остается безучастной и говорит она только для того, чтобы не умереть со скуки.

"«Исключительность и отрешенность. Даже в самой себе не хочу иметь соучастников, не только что — вокруг себя. И потому я в жизни лжива (то есть скрытна, но принуждаемая к речи — лжива), хотя в другой жизни я слыву правдивой, да такая и есть. Не умею делиться.

Но я поделилась (это произошло за 2—3 дня до твоего письма). Нет, Райнер, я не лжива, я чересчур правдива. Если бы я могла бросать в переписке и в дружбе простые, дозволенные слова — все было бы хорошо! Но я-то знаю, что ты не переписка и не Дружба. Я хочу быть в жизни людей тем, что не приносит боли, оттого я и лгу — всем, исключая себя.

Всю жизнь в ложном положении. «Ибо где я согнут,— я солган» (gebogen — gelogen). Солгана, Райнер, но не лжива!» (Из письма к Р. М. Рильке).

А вот самосвидетельство в "Сводных Тетрадях":

"Быть действующим лицом — да, если бы не с людьми! В лесу, например, — действующим лицом.

Мне плохо с людьми, потому что они мне мешают слушать: мою душу — или просто тишину.

Такой шум от них! Без звука. Пустой шум.

Знаю, что весна со мной сотворит — что не знаю (то, чего еще не знаю).

Запись моих близоруких глаз.

Я знаю, что за облаком — боги. Два слова во мне неразрывны: боги и игры. А наших земных игр не люблю: ни взрослых, ни детских.

Почему такая свобода во время сумерек? Уверенный голос, шаг, жест. А я знаю: лицо скрыто! Свобода маски. Мне в жизни нужно, чтобы меня не видели, тогда всё будет как <пропуск одного слова>. Исчезнуть, чтобы быть. (Не смерть ли?)

Я не больной. Больной неустанно меняет положение, потому что дело не в кровати, а в нем. Я металась, пока не напала на одиночество (единственный бок одиночества). Следовательно, дело было в кровати, а не во мне."

Стоит отметить в отрывке выше еще и очень характерное для аутизма ощущение непереносимого шума от людей, в противовес собственной внутренней тишине.

В Цветаевой поражает ее крайняя неприспособленность в быту и ощущение нелюбви к людям из плоти и крови. Желание общаться с бесплотными духами или душами — лучше, по переписке — и избегание (оттягивание) встречи с дорогими людьми в реальности (не по переписке).

Сочетание безмерности в чувствах с быстротекучестью ее романов. Ее потребность ускользнуть, сбежать от возлюбленных, разрушить отношения, используя какой-нибудь повод. А все потому, что аутисты, если они идут на отношения со всей самоотдачей, — нередко испытывают такую сильную бурю эмоций, что она сжигает их дотла и они вынуждены сворачивать отношения, чтобы не сгореть окончательно.

Кроме того, Цветаеву отличало невероятно сильное погружение в творчество, которое носило у нее характер «специального интереса».

Специальными интересами называют склонность многих аутистов выбирать отдельные занятия и увлечения и погружаться в них с головой, с необычайным упорством и подчинением своим интересам всего остального.

Вероятно, в роду Цветаевой существовала и генетическая предрасположенность к такого рода сложностям. По свидетельству М. Цветаевой ее мать М. А. Мейн росла нелюдимым ребенком с необычными интересами — в 6 лет она уже освоила солидную взрослую научную книгу по истории мифологии. (Очень характерный для аутичный детей ранний интерес к научной и специальной литературе). Валерия Цветаева оставила на этот счет такое свидетельство (опять-таки при всех скидках на узость, субъективизм и возможные неточности: «Сестер сближала с их матерью общая одаренность, мучительная тяга к чему-то, надрыв в горе и в радости (так ярко сказавшийся позднее в стихах Марины, например в «Поэме Конца»). Надрыв, приводивший к поступкам исступленным, часто общая для них всех троих субъективность восприятия (окраска звука и т.п.) и эгоцентризм, безотчетно переходивший порою в холодный цинизм, находивший для себя почву в сложившихся обстоятельствах. Болезненные явления приписываю я наследственности из семьи Мейн, сестра старика Мейна была психически ненормальною».

Думаю, что перечисленного в этом кратком обзоре достаточно для того, чтобы иметь основания размышлять в данном направлении.

Замечу в заключение, что к гипотезе о наличии у М. Цветаевой аутистических черт пришли и некоторые профессиональные психиатры, изучающие психологию творчества. Совсем недавно — когда основной текст этого эссе был написан и выложен В Сети, я узнала о том, что к аналогичным выводам пришел и британский психиатр Майкл Фитцжеральд в книге "Аутизм и творчество".

2011—12гг

Предыдущее

Следующее