|
|||||||||
|
Вы здесь: Живое слово >> Самиздат >>Наталия Гвелесиани >> Три разные реальности |
СтатьиНаталия Гвелесиани |
| Предыдущее | Следующее |
Три разные реальности
Мы редко задумываемся над тем, насколько многие известные и малоизвестные поэты — разные.
То, что мы привычно именуем расплывчатым и завораживающим словом Муза может иметь у внешне сходных по языку, тональности, образной системе поэтов абсолютно разные источники, разные двигатели.
Поясню это на примере трех поэтов — Анны Ахматовой, Александра
Ю. Кеинашвили и Ирины Кажянц. Двое последних — малоизвестные поэты из Тбилиси и в данном случае меня интересует разница не в степени одаренности и масштабности охвата действительности, а в глубинных установках, которые предопределяют те или иные смыслы и образы.
Возьмем, к примеру, такое стихотворение Ахматовой:
Любовь покоряет обманно, Напевом простым, неискусным. Еще так недавно — странно Ты не был седым и грустным. И когда она улыбалась В садах твоих, в доме, в поле, Повсюду тебе казалось, Что вольный ты и на воле. Был светел ты, взятый ею И пивший ее отравы. Ведь звезды были крупнее, Ведь пахли иначе травы, Осенние травы. |
Это — выписанный тонкими красками земной мир, преломленный через мировосприятие тонкого, чуткого лирика, где под воздействием земной любви, за которой, как легкое дуновение, притаилась тайна, звезды становятся крупнее и пахнут иначе травы.
Но не более того. Тайна — лишь легкое дуновение. Даже если
Божий ангел, зимним утром Тайно обручивший нас, С нашей жизни беспечальной Глаз не сводит потемневших |
Это ничего в мире принципиально не меняет — мир остается достаточно прозрачным, ясным, гармоничным, — в нем нет слепого порыва в Вечность. Предметы, чувства, мысли остаются в пределах привычной реальности.
Оттого мы любим строгий, Многоводный, темный город, И разлуки наши любим, И часы недолгих встреч. |
Но вот мы открываем сборник «Песни Про» Александра Ю. Кеинашвили, скользим взглядом по строчкам и чувствуем, как ахматовская реальность растворяется — даже не так: растрескивается, разламывается, распадается от неведомой дотоле силы, поднявшейся из глубин подсознания. Все в этом — поднявшемся из глубин — мире — не так, как в верхушке айсберга, к которой прикован взор поэтов-реалистов.
Я лег на землю, там, где плыли воды За призраком реки, горевшем в неге Ныряя в беспросветные глубины Где от огня к огню разлито горе И где, как лошадь, тень моя крадется И как дорога, небу лижет руки Тебе уже не стать моей душою Ты ждешь рассвет, укутавшись во мраке. |
Что-то не так в датском королевстве. Мир раскололся и трещина прошла по сердцу поэта. Лирический герой вскакивает, как во сне, куда-то бежит, его настигают подземные воды, размывая стены лабиринта и грозя превратить его — лабиринт — в огненно-водный хаос.
Любовь здесь — велика и неоглядна:
Любовь, не спи, тебя на камни рубят Слова твои, где нет предела небу Ты не умрешь, пока сама не станешь смертью Все небо отогрев от зимнего надлома. |
Все дело в том, что лирический герой Кеинашвили вспомнил — как скорбь по отсутствующему — что помимо того фанерного карточного Домика, который мы по привычке считаем единственной реальностью, существует еще Дом, который пробуждает гнетущую тоску и взывает к нам своим таинственным отсутствием.
Герой Кеинашвили вспомнил — как скорбь по отсутствию Чуда — Дом. Но не вспомнил Дорогу.
Мечусь я весь в мечтах, крови и звездах. Вокруг любви лозою обвиваюсь. Но как дойти до неба не пытаюсь Меня в огонь выбрасывают звезды. |
И вот он блуждает среди отраженного — по сути, лунного — света, пытаясь собрать его воедино и вернуть к Истоку, но на деле — все множит и множит отражения, дробит и дробит себя...
Отсюда — нет выхода.
Пока не щелкнет — никому не ведомо как — переключатель внутри — и все мы не окажемся в еще одном регистре, еще одной реальности.
Проиллюстрирую эту реальность через общий взгляд на поэтический мир Ирины Кажянц.
Это — снова цельный и гармоничный мир. Цельный — как и у Анны Ахматовой. Но — какая бездна между этими двумя гармониями! Если ахматовская гармония покоится на иллюзиях, из которых соткан вид на верхушку айсберга, противясь которым Кеинашвили рискнул нырнуть вглубь и обнаружил нижнюю часть айсберга со всей его дисгармонией, то в мире И. Кажянц нет деления на верхушку и подводную часть. Это — гора в золотистом или голубоватом сиянии, поднимающаяся не из мутных вод подсознания, а из самого моря, из тех глубин, где хранится привкус соли и шум прибоя седой древности. Здесь, среди древнейших архетипов, оживают старинные легенды и становятся былью сказки.
Это — солнечный, а не отраженный свет. То есть это не привычный свет привычного нам солнца, который на самом деле тоже в какой-то степени является отражением. Это — внутренний сердечный свет, соединенный с умом, который ложится на бумагу в лучших стихотворениях как редкий по красоте сплав формы и содержания. Святые отцы православия называют такой сплав умным видением.
Загорелись, засветились, занялись Чудо-листья, огоньки, закатный след. Я закрытыми глазами вижу высь, Где рождается щемящий нежный свет. «Листопад»
|
Рвется нить, дробится быль на небыль, Мне опять понять не удалось: Что же помнят, тайное, о небе, Золотые кони наших грез? И летят сквозь синие деревья, Сквозь огонь отчаянной зари. На какие звездные кочевья Их срывает голос изнутри? Что им наш извечный страх исхода, Что им плен, мгновенья и века? Им святая, древняя свобода Под копыта стелет облака. «Золотые кони»
|
Добро и Зло, Свет и Тьма здесь разделены, разведены в стороны мечом Любви и нигде не смешиваются, как у Кеинашвили. И в тоже время это не то упрощенное разведение в стороны добра и зла, которое мы видим у поэтов-реалистов, работающих с верхушкой айсберга.
В этом мире — все просто и ясно. Здесь добро есть добро и зло есть зло — здесь все называется своими именами. Но это — отнюдь не однозначный, не простой мир. Гармония и восторг перед загадкой бытия соседствуют здесь с сознательно приглушенным трагизмом и болью, которыми оплачивается существование во всякой подлинной реальности.
Меня убьют мой лед и мой огонь — Те, что в душе смешались адским зельем: Мой лучший друг и самый верный конь Умчались прочь в рождественской метели. Огонь и лед сумели повенчать Моя беда, любовь моя и память. Но боль нельзя заставить замолчать, Ее лишь можно в песню переплавить. Внезапно тайну горькую она Откроет мне в минуту вдохновения: Любовь бывает в жизни лишь одна, А все, что после — жажда повторения. «Меня убьют мой лед и мой огонь» |
Здесь помнят и Дом, и Дорогу, но порой страшно устают от соприкосновения с людьми, живущими в мире отраженного света, растрачивая впустую тепло и рискуя сорваться в реальность Кеинашвили:
Как я устала седлать коней Не своих, Как я устала от людей Слишком земных. И на каждом рассвете я жду Белых птиц. Слышишь, я без тебя пропаду, Маленький принц. ............................................. Как я устала от мира, что сам от себя устал. Среди бездарных копий искать оригинал. |
Суть же того, что происходит с людьми в мирах отраженного света как нельзя лучше передает стихотворение И. Кажянц «Хрустальный шар»:
ХРУСТАЛЬНЫЙ ШАР
|
Вернуть простор — это и есть цель любви лирической героини Ирины Кажянц. Хотя едва ли корректно примерять слово «цель» к такой бесцельной и бесполезной вещи, как Любовь.
Таким образом, все три поэта — Ахматова, Кеинашвили, Кажянц — вне зависимости от степени поэтического дарования и широты охвата действительности — имеют дело с тремя абсолютно разными реальностями.
| Предыдущее | Следующее |