Без риска быть... Николай Доля Астрология Живопись Имена Живое слово    Классика    Серебряный век    Психология    Сказки    Самиздат

Дорога цвета собаки Наталия Гвелесиани

Предыдущее

Следующее

Глава 4

Над Безымянным озером плавал ворон — это было первое, что приметил Годар в открывшемся оазисе. Травы и кустарники в сравнении с блеклой растительностью остальной зоны казались садовыми культурами. Среди них возвышался шатер. Само озеро, слывшее в народе недобрым еще до дракона, потому что никто не встречал человека, сумевшего побывать на противоположном берегу, смотрелось издали, как клинок широкого ножа: левый берег был выгнут, словно в нем застряло острие, правый же представлял прямую линию. За противоположным берегом продолжалась срезанная горизонтом равнина — ее полоска была голубовата и неподвижна так же, как поверхность воды.

Шевелилась от легкого ветра только пестрая ткань шатра. И плавал без шума в небе над озером ворон.

Следов битв на берегу не было. Сломанное оружие, скелеты, остатки одежды, искореженная, пережженная земля — все, о чем рассказывал король и другие участники его юношеского похода, словно быльем поросло.

—Кто здесь находится?!- воскликнул Годар, обернувшись к Мартину, который, прищурившись, недоуменно разглядывал шатер, понукая заупрямившегося коня.

—А ты знаешь, ведь он из несгораемого шелка,— протянул Мартин, не спуская с шатра глаз.— Где там у него вход...

Годар тяжело, с гулом проскакал вперед и нащупал взглядом прорезь в новеньких шелках — она находилась слева; шатер, таким образом, стоял боком к береговой линии. Со стороны же озера открылась огромная куча пепла, в котором валялись почерневшие бычьи кости. Поодаль лежали связанные бечевой грабли, метла и лопата.

Мартин слез с лошади и, держа правую руку на рукояти сабли, откинул левой полу шатра. «Никого»,— сказал он, и Годар сразу же соскочив со своего коня, вбежал внутрь.

Пол тоже был выстлан несгораемым шелком — Годар отметил это не без смущения: ступать по нему в пропыленных сапожищах было варварством. Пестрота и обилие драгоценных тканей давили на психику. Дополнительные отрезы шелковой материи были прикреплены, словно ковры, к шелковым же стенам. Остальной шелк, самых разных расцветок, хранился в громадных рулонах, выстроенных в несколько рядов у одной из стен. Посреди пола был выставлен частный сервиз из китайского фарфора. В углу располагался сундук с шелковой скатертью и на ней — чайник и два ведра из жести. Больше в шатре ничего не было.

Приоткрыв сундук так, чтобы не сдвигать чайник с ведрами, Годар обнаружил гору полотенец, кинжал, широкополую черную шляпу и красный плащ. Это не показалось ему более удивительным, чем все остальное, и он захлопнул крышку.

Охранявший вход Мартин видел все то же самое, кроме содержимого сундука.

—Кто по-твоему, здесь хозяйничает?— негромко крикнул он вслед Годару, который, покинув шатер, моментально вскочил в седло и был уж у воды, находящейся всего в двенадцати шагах.

—Какой-нибудь иностранец — любитель экзотики. А может, твои соотечественники устроили здесь пункт контрабанды несгораемым шелком. Именем же дракона прикрылись для острастки. Может, стоит поискать его чучело?

—Хотел бы я быть таким скептиком.

Взяв коня под уздцы, Мартин пошел к озеру. На краю берега Годар, оперевшись о седло, задумчиво глядел в глубь с высоты своего роста.

—Жаль, что на поле не осталось оружия, я хотел присмотреть себе еще парочку копий,— тихо сказал он, когда Мартин встал рядом.

—Ты все еще веришь, что дракона можно побить железом? Я не выкинул свое оружие только потому, что не хотел, чтобы болваны из Скира объявили меня еще и трусом. Для победы нужен миг-вспышка, озарение.

—Раньше ты говорил, что бой — это труд.

—Вспышка — последняя точка в работе. Говорят, на забытом языке коренных жителей страна эта называлась Мигом. По другим данным,— Переходом. Может, в этом что-то и есть.

—Ты видишь, Мартин?!— вскрикнул Годар шепотом.— Там, на дне?..

—Да. Ночной город,— хрипло произнес Мартин,— жаль, что на окнах заперты ставни. Я не смогу увидеть жителей.

—Какой город? Это остров — тот самый песчаный островок в суэнском озере, где была прежде вершина из моих снов. Только теперь на пески легла красная земля и в ней проросло семя. Не помню, чтобы я его посадил, но мне кажется, что росток привечает меня, как хозяина. Но, послушай, если мы видим разное, то что мы тогда видим?

—Мы грезим,— сказал Мартин. Взглянув на его лицо, Годар увидел, что глаза Зеленого витязя полуприкрыты.

Этой мимолетной отвлеченности от картины, слабо брезжущей со дна — неглубокого, лежащего прямо под ногами у обрывистого берега, было достаточно, чтобы остров исчез. Всюду — там, где лежал остров с тянущимся к нему в воде ростком и дальше, насколько хватило глаз — появились моменты: россыпи монет, сияющих позолотой.

—А как тебе эта картина?— поинтересовался Годар, нарочно не выпуская дна из поля зрения.

—Трудно сказать, что это может значить,— в голосе Мартина послышалось замешательство.

Присев, Годар запустил в воду руку и достал монету.

—Держи!- подбросив на ладони позолоченный профиль Кевина I, Годар передал находку Мартину, радуясь, что обнаружил разницу между видением и явью.

Первым он почувствовал и перемену в окрестности. Ворон, что плавал над озером, расширяя круги, подался ближе к берегу. Водная гладь зарябила. Годар ощутил себя внутри очередной картины, это было похоже на лоскуты его снов. Слабый ветер шарил по спине. Затем будь то вывалили на голову охапку осенних листьев, собранных у тополей на детской площадке, возле родного его дома, в Стране Неестественной Ночи. Раздался гул — издали, со стороны Скира. Земля мелко задрожала. Отплыл воздух в сторону. Он сделал шаг за ним, ища носом короткие порывы ветра и — увидел птицу. В самой середины неба, в мантии из багряного облака с перьями-иглами,— распластанную крестом. Не машет узкими крыльями,— парит! Он же, босоногий ребенок, бежит по асфальту за расплывчатой тенью, стараясь не наступать на нее, но все равно успевает быть рядом — где-то под самой серединой неба. Веско отмечает это большая, суровая птица середины неба. Легко бежится, потому что сентябрь и нет ни холода, ни жары. Потому что лужицы расплескиваются не больно. Свежо коленям, когда на них капли слепого дождя. Колокольчики надрываются, пока не будут услышаны. О! Пробился басовый звук. Ком нежных перьев кинули в затылок. Как трепет, щебетание кратких выкриков. Полное небо малых и средних птах. Спешат мельтеша, за большой птицей и воздух шевелиться, как новорожденный. Не сеют, не жнут. Асфальт весь в крапинках. Целое воинство, и не нужно ничего больше.

Но вибрация не та уж. Гул слишком тревожный, грядет по нарастающей. Слишком глубокое смятение в груди. Бом! Птахи отделились от большой птицы и пали чуть ниже. Господи, да они несутся!.. Они несутся со своими яйцами и раскалывают их об асфальт, где мечется Бабария в поисках пропавшего щенка, а десять постаревших тополей метут из последних сил макушками небо, тужась вспомнить имена, данные когда-то Мальчиком. В желтках окрестность, как в монетах...

—Годар, очнись наконец!— звенящий на высоких тонах голос Мартина вернул его к действительности.

Годар обнаружил, что свесился с берега, опустив в воду руки по рукава. Мартин же был в седле и пожирал глазами небо, где летел со стороны Скира красный дракон.

Годар не запомнил, как оказался в седле. «Разбежимся в стороны, чтобы он не накрыл сразу обоих!»- крикнул Мартин через плечо: он гнал коня по диагонали — вправо, вглубь берега. Вцепившись в копье, Годар отпрянул влево, оставаясь, однако, у береговой линии. «Никаких больше грез. Не отвлекаться ни на секунду,— «твердил он лихорадочно в мыслях, всматриваясь в ликующее чудовище.

Шквал огня и дыма оттеснил его к самой воде; дыма было больше, чем огня. Отпустив копье к земле, чтобы не напороться вслепую на Мартина, Годар заставил коня нырнуть в дымовую завесу и увидел, выйдя из нее, справа от терзаемого ветром шатра, дракона, который, медленно разевал пасть, вытягивая словно гусь, шею к озеру. Мартин находился в десяти метрах от левого его бока и ничего пока не предпринимал. Годар хотел дать ему знак, чтобы они начали атаку на чудовище разом, с обеих флангов, но Зеленый витязь вдруг исчез за стеной взвившегося пламени — от шатра до озера встала высокая огненная стена. Дракон завернул шею назад и стена огня, гонимая его дыханием, распространилась дальше, в глубь степи, огибая и замыкая часть берега, где остался Мартин.

Когда круг по суше замкнулся — все произошло в считанные секунды,— чудовище исчезло и на его месте вдруг обозначился, небрежно выпутываясь из клубящейся черноты, не кто иной, как шут Нор.

Шут Нор был в расшитом драконами шелковом балахоне, в средневековой китайской шапочке, придающей его длинному лицу с безукоризненно-привлекательными чертами умудренное, трагическое выражение. Человек с таким лицом не был смешон и в балахоне. Когда клубы дыма развеялись, Годар приметил желтые башмаки.

Шатер с его появлением перестал истерически терзать на себе шелка. Огненная стена вокруг части суши, где находился Мартин, выровнялась. Унялся треск, и не стало больше искр. Можно было подумать — в наступившей тишине горит природный газ из затаенных в земле горелок.

Кивнув Годару, как доброму знакомому, шут нырнул в шатер, откуда вскоре показалась его спина: пятясь, Нор держал по ведру в руках.

«Мартин! Мартин!— стучало со страшной болью в мозгу Годара, словно кто-то рубил его саблей. Сквозь боль его наконец осенило:— Так вот кто Нор — шут — оборотень!» С копьем наперевес Годар направил удивительно послушного коня к шатру. Ненависть, возмущение, обида — такие сильные, что в другое время Годар бы призадумался, откуда в нем скопилось столько яду — лишили его какого бы то ни было страха и разборчивости в средствах. В пяти шагах от гадливой спины он метнул в нее копье, хотя мог бы ударить, не выпуская его из рук и отметил с удовольствием, что попал в позвоночник. Конь его, врезавшись наскоку в шатер, неуклюже упал, путаясь в шелках. Годар успел высвободится из стремян до падения. Он приземлился на корточки. И моментально поднялся навстречу обернувшемуся Нору.

Сломанное копье валялось на земле. Барахтался в шелках устоявшего шатра конь. Нор же, выронивший из рук ведра, протянул вдруг к груди Годара указательный палец и произнес нежно, страдальчески и одновременно повелительно, как о деле, давно решенном:

—Не время ссориться. Возьмите ведро. Попробуем потушить огонь и вызволить товарища.

Странно, но Годар повиновался. И не только потому, что был подхлеснут напоминанием о товарище в огненном кольце. Ему показалось, что месть вскружила ему голову, что он напал на безоружного, а тот преподал ему урок великодушия. Кто знает, как далеко простирается великодушие дракона и какая загадка кроется в его душе...

Оба они — Годар и Нор — побежали к озеру.

Нор достиг воды первым, зачерпнул полное ведро и, широко, изящно размахнувшись, плеснул издали в огненную стену. При этом он склонил, не сгибая туловища, голову набок; на бронзовой щеке отразилось дрогнувшее пламя.

Годар кинулся со своим ведром к месту, где от покачнувшегося пламени повалил дым — от его порции воды в огненной стене образовалось подобие лаза. Лицо обдало жаром и заволокло дымом, он едва не лишился сознания, успев, однако, прокричать в брешь имя Зеленого витязя.

После, когда они выпили в примыкающую к краю берега часть кольца с полсотни ведер, стало ясно, что стены, вгибаясь местами, не становятся меньше.

Не теряя надежды, Годар углубился вправо вдоль береговой линии. Он ощупывал огненное кольцо водой из почерневшего ведра, попытался докричаться до Мартина. И вдруг поймал себя на ощущении, что потерял из виду Нора. Не выпуская машинально ведра из рук, он вернулся стремглав к шатру.

Здесь его ожидало неприятное зрелище. В пепле потухшего костра среди обугленных бычьих костей, покоился набок его конь, придавив вместе с седельной сумкой, где находился оставшийся провиант, меч и щит. У горла его скопилась лужа крови. Сидевший рядом на камне Нор невозмутимо обтирал запятнившиеся башмаки большим синим платком. Кинжал, уже заботливо протертый, находился тут же, под рукой. Балахон Нора, его шапочка были чисты и аккуратны, словно не он носился в дыму рядом с перепачканным Годаром, у которого обгорели полы и без того обветшавшего плаща.

Отбросив платок, Нор неторопливо поднялся на расставленные ноги и, сложив руки на могучей груди, насмешливо погрузил в пылающее лицо Годара красивые, спокойные глаза — довольно мягкие и добродушные, на первый взгляд, неизменно-глубокие. Годар терялся, когда чувствовал эту глубину, хотя понимал, что за ней человеку — гибель. Мелькнула мысль: «Оборотень бы понравился принцессе». И следующая, с примесью обиды за влюбленного друга: «Легко быть красивым злодею».

Потом, когда Нор, лукаво извинившись, ходил божественной походкой хозяина к берегу, чтобы кинуть в озеро монету на счастье, предварительно выудив ее из мешочка с золотом, что хранил на поясе под балахоном, Годар уже не присматривался к его достоинствам. Стараясь не глядеть на лужу крови у горла мертвого коня, который так и не услышал за время похода доброго слова от хозяина, он думал над тем, почему еще жив и на каком ходу этот увертливый подлец задумал снять его с поля боя. Если бы Годар мог раскусить его логику!.. Прав был Мартин: мечем дракона не убьешь, не стоит выискивать слабые места на его теле.

—Славное утро, не правда ли, Годар? Давненько я не был в здешних местах,— добродушно обратился к нему Нор, вернувшись к шатру и встав у входа, откинув обе полы,— чтобы встретить добрых гостей, я стартовал ночью непосредственно с дворцового купола. Фокус получился довольно пикантным. Бедняга караульный у лестницы, которого я подкупил, кажется, лишился рассудка. Но суть дела не в мелочах. Я вовремя встретил гостей, которых сам выбрал и сам пригласил. Или вы полагаете, что появились здесь по своей воле?

—Я, может быть, и нет. Но он... Он по своей,— ответил Годар, сдерживая гнев, под которым затаилась обида на жизнь. Взглядом он указал на огненное кольцо, в котором оставался Зеленый витязь.

—Да. Возможно, он... чуть более свободен,— сказал Нор без насмешки, улыбнувшись одними губами,— так же как и я. Ведь если я подставлюсь к вам слабым бочком и, чего доброго, отброшу копыта, то затем, что, возможно, время моих затей прошло и пора передавать наследство. Забота о преемнике — залог бессмертия рода драконов. Все честь по чести, дорогие избранники. Я даю вам оружие прямо в руки: меня победит тот, кто превзойдет... ха-ха!.. Превзойдет в злодеяниях!— лицо Нора обезобразила гримаса смеха.

Он схватился за рот. Рука, которой он словно заталкивал хохот обратно, побелела. Дернув с усилием подбородок, Нор вернул лицу величественное выражение, прибавив к нему выражение брезгливости. Узловатым пальцем с повернутым камнем вниз агатовым перстнем он указал на курган в пятидесяти шагах от шатра — единственную здесь возвышенность.— Там же лежат те, у кого кишка тонка. Вместе с доспехами, ружьями и сабельками. Выбор за вами, господа. Заметьте, дракон Нор оказывает похоронные услуги. Он слишком чистоплотен, чтобы засорять владения гниющими трупами. Такими, к примеру, как этот,— Нор поднял лопату и сыпанул несколько раз на тело коня горящей земли, которую зачерпнул у неумолимо-стойкого пламени, отчего возгорелся не только павший конь, но и лужа возле его горла.

Потом Нор пил чай, подливая его в фарфоровую чашку из чайника, вскипяченного на горящей земле. Он сидел в распахнутом шатре со скрещенными босыми ногами и говорил оттуда Годару бахвалистые речи, выдержанные во все том же духе. Эту церемонию он окрестил чаепитием двух невольников, один из которых облюбовал себе камень в пяти метрах от шатра и отвечаол на приглашение к «столу» неизменным молчанием.

Оставаясь начеку, покуривая, Годар стремительно терял интерес к схватке. Если оборотень сказал правду, а на правду похоже только самое жуткое — это уж подмечено у жизни, то выходит он, Годар, тогда только и был полезным обществу, природе и самому себе, когда бежал по городам и весям, проскакивая через солнечные души друзей и подруг, не оставляя следов и тропок. Вот приостановился он в желании большего и, если позволит себе разозлиться на открывшуюся сызнова жизнь,— такую узкую, подленькую, невзрачную — как перейдет, не приведи Бог, в стан победителей. Жизнь не просто игра. Жизнь — шоу. Чем больше ты в ней состоялся, тем длинней колпак шута на твоей макушке. Следует запастись терпением, чтобы умереть, а не убить. Только в этом случае он выйдет из игры чистым.

Не дождавшись гостя на чаепитие, Нор принялся за хозяйство: сменил кое-где выцветший шелк на фасаде шатра, прикрыл желтым отрезом обгоревший лошадиный труп, тщательно замел под него разлетевшиеся угольки. Потом, заговорщицки подмигнув гостю, ушел с полотенцем к воде. Уж лучше бы он не подмигивал, уравнивая — преждевременно — Белого витязя со своей персоной. Не так-то просто было загасить в себе жизнь,— даже витязю-марионетке, деревянному офицеру. Ну почему же, почему же даже обнаружив невидимые нити на своем оружии, что тянутся от чужих, равнодушных, могущественных рук, так хочется жить, господи, жить и сопротивляться, держать на курке палец и верить в свободу воли!

Только что Годар был подобен дотлевавшему угольку. Фамильярность Нора заставила его разгореться. Кое-что веселое до жути пришло в голову. Был на земле человек, или полубог, на руки, сердце, оружие, совесть которого можно было наложить какие угодно путы, протянуть тончайшие хитроумные нити и дергать по очереди или все сразу, глядеть ему в глаза и бесстыже вещать прописные истины о жестоком безразличии жизни — этот человек, или полубог, оставался непредсказуемым, в первую очередь для жизни. Попробуйте сделать его своим, досягаемым. Даже в огненном кольце — попробуйте! Кто стреножит коней, несущих в колеснице Фаэтона?!

Если бы Годар мог найти слова, он рассказал бы дракону, каков Мартин, раздразнил бы его, рассмеялся в циничную рожу. Зеленый витязь не выйдет из игры. Скорее всего он возьмет ее в руки и поведет за собой, обворожит собственными, только ему известными до конца правилами.

Дважды окунулся Нор в озеро, обтираясь после каждого раза большим жестким полотенцем, массажируя зеленовато-желтую, глянцевую с виду спину, покрякивая, похлопывая себя по глянцу широченной груди.

Перед тем, как войти в воду в третий раз, Нор небрежно поклонился.

Едва он отвернулся и шагнул в воду, как Годар, не отдавая себе отчета в мотивах внезапного желания, вбежал в шатер, извлек из сундука красный плащ с широкополой черной шляпой и, выскочив наружу, крикнул, протягивая найденные вещи на вытянутых руках:

—Слушай меня, дракон! Ты хвалился, что хоронишь поверженных противников. Зачем же ты, убийца и подлец, содрал одежду с тела доблестного витязя? Будь ты проклят, вероломный шут!

В словах Годара не было настоящей ненависти. Они были отравлены лишь брезгливой жалостью к падшей черной собаке. Дракон, как и злые герои всех сказок, заурядный трус, чахнущий над златом. Не стоит обманываться его независимой, философической позой.

Годар не сомневался, что Нор расслышал подтекст. Он покачивался в воде на спине, как на матраце, головой к противоположному берегу, подбородок на длинной челюсти был вздернут.

Вдруг голова приподнялась, глаза мерцающие отраженным огнем, тоскливо склонились к небу, как у затравленного оленя, ей-богу! — и тело исчезло под водой.

Годар спокойно, без злости похвалил про себя Нора за театральность.

Каркнул безмолвный дотоле ворон и, спустившись к озеру ниже, заплавал на уровне огненных стен.

Годар ожидал продолжения спектакля не сходя с места. Одежду погибшего витязя в красном плаще он сложил рядом, на камне.

Подул влажный ветер, усилил запах гари, извлек из памяти воспоминания о тонущих маках и почему-то запах паленной шерсти.

Загнулся на ветру край шелкового отреза, приоткрыв морду павшего коня.

Разволновавшись, Годар подошел к краю берега и увидел, что дно взбаламучено, вода же постепенно проясняется и в ней нигде не видно Нора.

Неужели он убил его? Чем?.. Застонав, Годар схватился за виски. Он был не в силах справиться так сразу с немыслимой, нестерпимой пустотой. «Что теперь будет со всеми нами, Господи? Со всей моей жизнью?» — излилась вслух неясная еще самому себе скорбь. И вдруг слева, шагах в пятнадцати, из-за булыжника на отвесном краю высунулась голова. Оленья тоска сменилась гримасой львиного оскала.

—Вот ты и заскучал без дракона,— сказал Нор. Пружинисто выпрыгнув из воды, он направился к месту, где оставил полотенце и балахон.

Годар, пошатываясь, загородил ему дорогу.

—Надо же, я говорил с тобой, как... — выдавил он, задыхаясь, следующие слова, ставшие его защитой, Годар произнес твердо:

—Ты, Нор — дракон, а не Черная собака. Я ставлю стену между мной и тобой.

—Да иди ты... — сказал дракон, побледнев. Наскоро облачившись в балахонный наряд, он прошел спешным шагом к огненному кольцу и исчез в нем. Образовавшаяся в пламени на миг узкая щель сомкнулась перед носом рванувшегося следом витязя. Это был последний рывок Белого витязя, после чего он в изнеможении рухнул на землю.

И привиделось ему в полузабытьи шахматное поле. Среди дыма и грохота проносились фигуры, бегущие в одиночку и толпой через их территорию из соседних досок. От родной двухцветной армии фигур почти не осталось. Жив был черный король со связанным ферзем. Оставался недвижимым белый король, ферзю и ладье которого преграждал движение поток бегущих иноземцев.

Годар лежал на боку, между опрокинутыми белой ладьей и черным конем. У рта его образовалась лужица крови. Он протянул руку и погладил, вздрагивая от жалости, черного коня, который был повернут к нему изящной головой. Годар не понимал, чей он здесь и кто он. На одной из соседних досок все только начиналось: деревянные солдатики не спеша отшагивали время дебютного начала. Они не замечали сумятицы и всеобщего бегства. Каждый их шаг напоминал удар топора о высохшее дерево. Кто?.. Куда?.. Откуда?.. Когда?.. невозможно это видеть и знать. Годар понимал, что потерял ориентиры не вовремя, что где-то идет бой настоящий, без труб и барабанной истерии, но не было желания разбираться в событиях, бесконечно раскладывать их по полочкам или принимать не думая в единстве и неразборчивости, такими, как они есть. Слишком неразумно, надрывно расплескивал он по миру силы в желаниях.

Лужица крови растекалась, полируя черно-белые клетки. И вдруг, когда в ней не осталось глубины, на дне ее обнаружился полусгоревший мак.

«Дважды два — четыре!» — закричал Годар, приподнявшись. «Дважды два — четыре!» — он зажал уши. Треск сучьев поваленного дерева унялся, сменившись на забивающий головною боль колокольный звон. Годар открыл глаза и увидел пламя, которое жевало край плаща. «Я должен подняться и спасти Мартина»,— подумал он без всяких усилий и, дотянувшись до лопаты, встал на ноги, использовав ее, как полку. «Я должен быть благороден — это в условие», — сверкнуло в его сознании. Прояснился циферблат часов, подаренных когда-то Ником. Каким-то образом шла ночь, наступившая во время его забытья. Ночь близилась к утру.

Налегая всем телом на лопату, Годар принялся долбить увертливую землю. Он задумал проникнуть в огненное кольцо через подкоп.

Перед самым суэнским рассветом в пламени образовалась щель, и оттуда прямо на Годара вылезла непривычно сутулая фигура Нора. Он был опрятен, с чистой, бронзовой кожей на безупречном лице и все-таки появилось в нем что-то от оголившейся по осени неприглядной ветки, корявой, с надтреснутой корой. Отрешенный взгляд его в задумчивости задержался на лице Годара.

—Где Мартин? — грубо спросил Годар. — Ты хотел выудить у меня ключ к Черной собаке друга, решив, что она заводная, не так ли, дракон? Без знаний о ней ты бессилен в поединке, ты, живой труп, заботящийся о преемнике. Представь, раньше я был так глуп, что хотел остановить Мартина одного, чтобы он нашел другого товарища — лучшего, чем я. Тогда бы мое место скорее всего занял бы оборотень. Я рад, что отстоял нашу дружбу.

—Мартин думает иначе,— заметил Нор равнодушно. Годар привыкший взвешивать каждую мысль, не успел ни отторгнуть сказанное, ни принять к сведению, чтобы отторгнуть уже с умом. Раздался пронзительный свист и шум ветра — все это изверг из глотки Нор, вставший к огненному кольцу вполоборота. Пламя, слабо покачнувшись, растаяло. Годар увидел вдали Мартина, который, улыбнувшись ему устало и грустно, тяжело поднял развернутый тылом кулак с зажатой шелковой лентой. Обмундирование его было в порядке; конь при всем снаряжении находился в стороне,— ни в чем не было видно признаков схватки.

Вдруг лицо Зеленого витязя страдальчески исказилось. Взгляд — суровый и хрупкий, наполнившийся блестящей жалостью, обратился за левое плечо Годара, из-за которого выступил Нор.

—Рэй, ты так и не ответил, ты ли это?..— выдохнул Мартин тысячами ветрами своей души, не все из которых были узнаваемы. — Послушай, Рэй, что бы там ни было, я рад тебя вспомнить,— Он зажмурил глаза, а когда через мгновение открыл их, по берегу, шипя и оскаливаясь, пятился к воде красный дракон. Годар же, как с цепи спущенный, бежал навстречу, с ликом перекошенным от изумления и ярости: он хотел бы добраться до меча при коне Аризонского и изрубить затем дракона в куски.

—Ну ты и гад!- крикнул он исступленно Зеленому витязю, споткнулся, упал в желтую прогалину в траве и прохрипел оттуда:- Ты предал родину, принцессу, короля. Ты предал себя и своего друга... Разве не был ты богом?!

—Ты, Нор -дракон, предатель белой собаки,— произнес Мартин тысячами ветрами, которые вдруг надломились и звучали, отдаваясь эхом от всего что на земле и на небе только потому, что так еще было нужно. Взгляд его стал слепым.— Тот, кого ты похоронил, мог бы стать мне другом. Я вспомнил Рея Норриса — сына советника короля, что пропал из Скира с полгода назад. В память об этом витязе я должен убить тебя, Нор.

И прежде, чем последовало непоправимое, прежде, чем растаял в воздухе силуэт красного дракона, уступив место зеленому, который бесшумно, четко обозначился у края озерного берега, все ветры, все грозы рухнули в грудь человека, их исторгшего.

—Мартин! — закричал этот человек, подхватив сзади оседающее тело друга.— Я не хотел!.. Вернись, Марти...

Теперь он знал, что дракон, дистанцировавшись изначально от всего мира, ибо все на свете было для него солнцем, более всего страшился любящего, проникновенного сердца Мартина.

Обнажив, добро сокрушило слабого...

—Боже...— всхлипнул Годар, увидев Зеленого дракона. И в следующий миг на макушку ему, под которой уже оборвались сознание и жизнь, рухнул опаленный ком земли — тот самый, которым странник Годар метнул в полуденное солнце перед въездом в город Скир. Мелькнул силуэт Черной собаки — одной на двух витязей. Имя ей было — Неверие... Новый дракон — белый — жался к краю берега.

Выросли тени. Потому что солнце подвинулось.

Предыдущее

Следующее