Без риска быть... Николай Доля Астрология Живопись Имена Живое слово    Классика    Серебряный век    Психология    Сказки    Самиздат

Статьи Наталия Гвелесиани

Предыдущее

Следующее

Поэт-святитель Игнатий Брянчанинов

Интересно, чем руководствуется человек в своем интуитивном выборе нужных книг? Вот ты подходишь к книжным полкам, скользишь взглядом по корешкам, достаешь одну книгу, потом другую. Скользишь взглядом по строчкам... И вдруг понимаешь, что вот оно — то самое! — ощутив радость тонкого соприкосновения.

Так было со мной, когда, решив познакомиться с углубленной литературой по ненавистному мне православию, которое я знала только в версии одной ханжеской семьи православных неофитов и по деятельности ближайшего к моему месту жительства весьма посредственного приходского храма, я обнаружила в своих руках «Аскетические опыты» и Собрание писем святителя Игнатия Брянчанинова — выдающегося духовного писателя 19 века, блистательного Христова воина на монашеском поприще, причисленного Православной Церковью к лику святых.

Больше всего удивило его краткое жизнеописание, составленное ближайшими учениками, из тона которого — скорее из тона, чем содержания — стало понятно, что этому человеку можно верить. И думаю, дело тут не в мистике, а в глубинно-экзистенциальном чувстве Жизни, соприкасаясь с которым понимаешь: все подлинное — это простота, а не лукавство.

Удивило только одно — как такой человек мог уживаться среди высших иерархов тогдашней церкви (вспомним пророчество Серафима Саровского о падении архиерейского рода), как дослужился до епископа? Это потом пришла информация о том, что он отнюдь не уживался, что известное мне жизнеописание — только десятая часть от выброшенного цензурой, а сами творения будущего святителя долгие годы были запрещены к публикации. Человеческая цензура, по меткому замечанию о. Сергия (Рыбко), «на основании лжеименного разума сократила все то, что не сумела вместить... Были сокращены даже некоторые эпизоды детских лет святителя... Личность свт. Игнатия оказалось столь неординарной, что никак не могла вписаться в современную ему эпоху. Проще оказалось сократить все самое яркое в его характере, вычеркнуть из жизнеописания все то, что не соответствует понятием «человеков в футлярах», заботившихся о том, как бы чего не вышло» (А.П. Чехов). Таким образом, изданное житие оказалось сокращенным по сравнению с рукописью почти в десять раз! На бумаге остался выхолощенный, лубочный образ святится. Но даже там, где осталось лишь «дозволенное цензурой», образ святителя удивляет, покоряет, поражает всякого, соприкоснувшегося с ним, как покоряет и само его слово».

С последним пунктом позволю себе не согласиться. Я встречала немало людей, которые отказываются читать творения святителя Игнатия, находя их скучными, суровыми. Причем, люди эти чаще всего принадлежали к творческой среде, среди них встречались поэты.

Это и не удивительно. Ведь творения святителя Игнатия направлены против лжеименного человеческого разума, как говорит он сам неоднократно, а значит, и против лжеименной поэзии. Ведь, если называть вещи своими именами, то все поэты делятся на две неравные категории — Поэтов и поэтов. Первые — обладают неукротимой жаждой Aбсолюта, огненным духом и каждое их слово пронизано трогательной, печальной, иногда — глубоко потаенной любовью. Они стоят прямо над бездной, над которой завис мир и смотрят прямо в нее. Не потому, что обладают большим мужеством, чем другие. Иногда у них и вовсе нет мужества, и руки от всего просто опускаются. Дело не в мужестве и не в тяге к сомнительным приключениям духа, а именно в этом — в любви и жажде Божьей Правды.

Вторые — просто хотят сделать свое существование более красивым, а мир — более сносным и приемлемым. Они ретушируют бездны и поэтизируют иллюзии. Они — не более, чем любители компота.

У вторых в основе творчества лежит самовыражение (самоутверждение), у первых — самоотвержение.

К первым принадлежат у нас Лермонтов, Цветаева, Маяковский, Есенин, Блок, А. Белый...

Пушкина я сюда не включаю, так как он никогда и не искал ни в чем абсолюта. А погиб нелепо — от собственной гордыни, бесконечно стреляясь на дуэлях. Непонятны его претензии к Дантесу, так как он сам был дантесом и ловеласом.

Не включаю и других поэтов-символистов, которые как будто бы ориентировались на религиозные вещи, но стихи у них получались уж слишком гладкими, отвлеченными, порой — безжизненными. В отличие, скажем, от богоборца Маяковского с его громадой — любовью.

Поэты равнин обычно неплохо устраиваются в жизни. Их устраивает та мягкая гармония, которую они себе выстелили под ноги, словно ковер.

Но поэтов гор такое не устраивает. Они ищут совпадения тонов собственного сердца с глубинными ритмами Вселенной. И, поскольку в жизни все не так (а почему не так — об этом говорится в религиях), — весь их быт летит вверх томашками, разрушается и развинчивается, так как они понимают, что Земля — в таком виде в каком она есть — не соответствует ритмам Вселенной, в ней нет подлинной красоты.

Беда в том, что отсюда — с этой точки — надо приступить к поискам подлинной Земли. И называется она: «Царствие Божие внутри нас». Проецируя Царствие Божие на Землю, мы преображаем ее. Новая Земля и Новое Небо — это творение наших Душ, осененных Св. Духом.

Но поэты — многие — этого не понимают. Им никто не объясняет, а сами они не имеют привычки копаться в философской и религиозной литературе и добывать соответствующие знания.

Может быть читатель уже заметил? — Все наши самые лучшие поэты — самоубийцы. Цветаева, Маяковский и Есенин сделали это сами, Лермонтов сам нарвался на то, чтобы его убили, а Блок умер от депрессии, которая есть репетиция самоубийства. Трагически завершили свою жизнь и огненные поэты меньшего масштаба — Башлачев и Янка Дягилева, пустил себя в разнос Высоцкий...

Относительно благополучен конец у А.Белого, но его спасла антропософия, как какой-никакой, но хоть суррогат религии.

Все они подошли к той роковой черте, за которой становится скучно на Земле, — в таком неприглядном свете она открывается внутреннему взору. Как она — так и собственное «я». Все они подошли к страшному и неминуемому для всякого честного поэта тупику — поэзия привела их к разочарованию в поэзии.

И все это приходит вместе с взлетом требовательности к себе и миру на пути к Абсолюту. Их путь не равнина, как у поэтов второй категории, и поэтому, как поется в песне поэта и барда Татьяны Станиславской:

Вот именно — все мы в связке одной. Мы — церковь. И нам некуда пойти. Потому что официальная историческая церковь часто преподносит нам наше родное святоотеческое учение в мертвенно-фарисейском тоталитарном дискурсе, а мы все-таки поэты и у нас чуткое ухо. (Да, да, все мы в глубине души — поэты).

И когда вот так вот, все в одной связке, мы подходит к последней черте и делаем шаге или оступаемся, вся связка летит в бездну. Все мы срываемся, спиваемся, режем вены, сходим с ума, стареем, становимся такими, как все...

Татьяна Станиславская с терпеливой верой пытается донести до нас, убеждая саму себя:

Да никого мы не спасем. И сами туда полетим, и друга с собой заберем.

Давайте не будем поэтизировать иллюзии. Признаемся себе, что наша вера всегда строится на песке. Что это — журавль в небе.

Обнаружив все это, Дмитрий Александрович Брянчанинов — будущий святитель Игнаний — блестяще образованный в светских науках офицер и подающий надежды поэт, друживший с поэтами пушкинского круга, живший под покровительственным и в то же время властным надзором Государя Императора, прекратил заниматься лжеименной поэзией и подал прошение об увольнении в монастырь. Он рвался туда с гимназических лет, но сильные мира сего почитали это за блажь и ставили всяческие препоны. Вплоть до того, что боголюбивого юношу, приходившему каждое воскресенье на исповедь и бесхитростно отрывавшему все свои помыслы, духовник заподозрил... в опасном вольнодумстве и, не делая различия между «греховными помыслами» и «политическими замыслами» пожаловался на него начальнику училища.

И даже с оптинскими монахами у святителя Игнатия сложились непростые взаимоотношения — он и у них не нашел должного понимания.

В этой затхлой атмосфере не нашлось ничего иного, как прийти к выводу, что в современную эпоху надеяться на обретение учителя, духоносного пастыря, конечно, можно, но надеяться, скорее как на чудо, так как можно смело сказать, что духоносных пастырей больше нет.

Каждый должен сам взяться за изучение Святого Предания — творений, в которых заключен духовно-аскетический опыт Святых Отцов церкви. Учителем должна стать —Книга. А учитель — путеводителем по таким Книгам.

Таким путеводителем и стал для нашего времени святитель Игнатий. «На высоте заоблачной витает этот духовный орел и оттуда показывает Землю питомцу своему», — написал святитель в одном из писем о ком-то из древних учителей, но слова эти в полной мере можно отнести к нему самому. Значение его деятельности прекрасно передает тот же о. Сергий Рыбко: «Творения святителя —богодуховенное переложение учения Святых Отцов древности для лишенных правильных духовных понятий сынов нашего века. Одна из причин этого лишения — оскудение духоносных Отцов. Это оскудение могло бы быть отчасти восполнено писаниями святых людей, но эти писания в основном понимаются неправильно, приблизительно, искаженно, превратно. Они сокровенны в своей глубине, таинственны, покрыты сенью, подобной облаку, которым покрыл Господь Скрижали Завета от народа Израильского на горе Синайской. Причина непонимания — наше падение, душевный, лжеименный разум: «Духовный разумеет все, духовного же никто не разумеет» (1 Кор 2; 15). Книги свт. Игнатия приводят нас на путь правильного понимания святоотеческих писаний. И в то время, когда духоносных путеводителей нет или они крайне редки, мы дерзнем сказать, что книги святого Игнатия для многих становятся единственным путеводителем».

Да, подлинная вера — это всегда журавль в небе. Его не потрогать руками. Но основание ее — не на песке. Пески рано или поздно рассыпаются, обнажая зияющую пустоту.

Святитель же Игнатий строит нам фундамент — прямо в зияющей бездне. Медленно, но верно, шаг за шагом, развенчивает он наши иллюзии, наши сладкие сны. Все наши природные добро и любовь, душевность и скромность — не более, чем утонченный эгоизм. Он ставит дело таким образом, чтобы не мы разбивались об иллюзии, а иллюзии — о нас. Ориентирует не на поиск высоких и радостных духовных состояний, которые тоже могут оказаться иллюзорными, а на поиск Истины. Стоит только приложить терпение и радость открытия Истины превзойдет все остальное. Истина выведет нас за пределы собственного Эго. Это понимал Достоевский, опиравшийся на мощный православный фундамент, понял Л. Толстой, решивший отказаться от художественного творчества, почувствовал, даже если не понял, Гоголь, бросая в огонь второй том «Мертвых душ». И только выходя с Божьей помощью за пределы Эго мы можем обрести подлинную Свободу и способность к подлинной любви. И только тогда, вместе с очищением Сердца от грубых и тонких страстей, мы покидаем иллюзию, которая называется Внешней Землей и попадаем во внутреннее пространство — Душу. Все там пронизано божественными токами, все радует. Это больше не иллюзорно-красивая природа, иллюзорную красивость которого развенчивает в своем известном стихотворении Н.Заболоцкий:

Теперь эта печальная, исстрадавшаяся Земля превращается в планету Антуана де Сент-Экзюпери. Земля соединяется с Небом и о ней с полным правом можно сказать провидческими строками Лермонтова: «Спит земля в сияньи голубом». Но и это — не предел. Все это внутреннее Небо и внутренняя Земля — только плоскость на вертикальной оси в великое Небо, а конец этой оси бесконечен.

Конечно, у святителя Игнатия нет всего этого, но смысл его слов доступен переводу на самые современные, глубинные, поэтичные образы и символы. Суровый, аскетический мир святителя Игнатия, пропитанный Любовью и Печалью, ведет к поэзии Гор, поэзии Вершин. Потому что глубинная суть Мира — это Поэзия и она становится доступна взыскующим Абсолюта. Подлинная поэзия идентична Истине. Пусть Христа — это путь Поэта.

Но никогда не сделаешь шаг с этой точки или вечно рискуешь сорваться, если ты не будешь еще и философом. Философия — это альпинистское снаряжение и знания о том, как вести себя в горах. Такое снаряжение и дает святитель Игнатий. Если это скучно — заниматься снаряжением — то всегда: повтор одной и той же ситуации во все более драматических масштабах.

Тем более, что творения святителя Игнатия не сводятся к знаниям и снаряжению. Он проводит нас вдаль через собственный духовно-экзистенциальный опыт, выверенный по творениям других Отцов Церкви.

Путь от первого покаяния до горных вершин духа, показанный Святителям Игнатием — это путь в Детство очень взрослого, напыщенного, надменного фарисея, каким и являются в большинстве своем жители внешней Земли, в отличие от их антиподов — детей, обитателей Земли внутренней, где все проще, добрее, мудрей и в тоже время значительно сложней. Поэты первой категории, поэты от Бога — даже сорвавшиеся — мудрей фарисея. И пусть никто из фарисеев не смотрит на высоту поэтов первой категории со своей лжеименной высоты свысока (свысока — это всегда лжеименная высота) и не говорит в своем сердце: «Ну и что ж? Все это — соблазн и гордыня. Кто высоко летает, тот низко падает». Поэт всегда выиграет спор у Бога. Ведь что такое умная Иисусова молитва, сопровождающаяся сошествием ума в сердце, которую святитель Игнатий, вслед за Святыми Отцами, называет Основой Всего? Бьющая из Сердца Музыка. Она вполне может стать песней, в которой, быть может, не будет ни слова о Боге, но которая будет на все лады славить его творения. Вопрос в том, чтобы не перепутать Сердце с сердцем и Музыку — с музыкой. В этом, скорее всего, и заключается назначение религии.

Мне почему-то не верится, что мы живем в последние времена. Потому что до сих пор не пресекся род поэтов, и никогда не пресечется, доколе человечество будет живо. Чем мудрее будем мы становится, тем — проще, и нам уже не нужен будет — в полном объеме — весь тяжеловесный религиозный инвентарь. Он все более будет превращаться в тонкий инструментарий для открытия доступа к собственной Душе, а ей — доступа к Св. Духу, средством к чему может оказаться обыкновенная гитара.

И как страшный сон человечество будет вспоминать времена, когда святилища ацтеков устилали живые сердца, вынутые во время кровавых человеческих жертвоприношений. И все эти костры инквизиции. И наше умение распять собственного Бога.

И вновь займет свое место в Громаде Любви «богоборец» Маяковский. (Да не с Богом он боролся, а с нашими дикими о Нем представлениями. Неужели кто-то думает, что Бог глупее нас и тоже судит по наружности?). И советская эпоха будет вспоминаться как величайшая, полная трагических падений, попытка прийти к Богу не упоминая его имени, — вспоминаться подвиг народа, который умирает за Бога, даже не зная о нем, не надеясь на посмертное воздаяние.

Но пока что — чтобы не потеряться в этом мире и не пропасть в одной связке — нам нужна, нам нужна внешняя религия, на которую мы опираемся, как на перила, сходя вниз по лестнице, ведущей вверх.

«В одном из своих писем Свт. Игнатий говорил, что все читающие его творения входят в духовное общение между собой и становятся одной семьей», — пишет о. Сергий Рыбко. Это и значит — идти в одной связке.

Для меня же святитель Игнатий Брянчанинов навсегда останется тихим и пламенным Поэтом — рыцарственным молодым человеком, который отстаивал право на собственный выбор перед самим царем, и победил.

К сожалению, он известен меньше, чем Пушкин.

 

Предыдущее

Следующее