Библиотека Живое слово
Классика

«Без риска быть...»
проект Николая Доли



Вы здесь: Живое слово >> Классика >> Эмиль Золя. Дамское счастье >> Глава 9


Эмиль Золя

Дамское счастье

Предыдущее

Глава 9

В понедельник четырнадцатого марта состоялось открытие новых отделов «:Дамского счастья»:, сопровождавшееся большой выставкой летних новинок, которая должна была продлиться три дня. Дул резкий, холодный ветер, прохожие, застигнутые врасплох нежданным возвратом зимы, быстро пробегали, застегнув пальто на все пуговицы. А в соседних лавках нарастало волнение: в окнах виднелись бледные лица хозяев, которые пересчитывали первые экипажи, остановившиеся у нового парадного подъезда на улице Нев-Сент-Огюстен. Этот подъезд, высокий и глубокий как церковный портал, был увенчан скульптурной группой, изображавшей Промышленность и Торговлю, которые подавали друг другу руки в окружении соответствующих эмблем. Над подъездом был устроен широкий навес, и его свежая позолота, словно солнечный луч, ярко освещала тротуары. Справа и слева, сверкая стеклами и белизной еще свежей окраски, тянулись фасады зданий, занимавших весь квартал между улицами Монсиньи и Мишодьер; только со стороны улицы Десятого декабря зданий еще не было —: там «:Ипотечный кредит»: намеревался строить гостиницу. На всем протяжении этого вытянувшегося, словно казарма, здания, сквозь зеркальные окна всех трех этажей, дававших полный доступ дневному свету, хозяева соседних лавчонок —: стоило им только поднять голову —: видели целые горы нагроможденных товаров. Этот огромный куб, этот колоссальный базар заслонял от них небо и, казалось, тоже имел какое-то отношение к холоду, бросавшему их в дрожь за ледяными прилавками.

С шести часов утра Муре уже был на месте и отдавал последние распоряжения. По центру, прямо от парадного подъезда, через весь магазин шла галерея, окаймленная справа и слева двумя более узкими: галереей Монсиньи и галереей Мишодьер. Дворы, превращенные в залы, были щедро застеклены. С нижнего этажа поднимались железные лестницы, а в верхнем, с одной стороны на другую, были перекинуты железные мостики. Архитектор, молодой человек, влюбленный во всякую новизну и, к счастью, не лишенный здравого смысла, использовал камень только в подвалах и для столбов, весь же остов сконструировал из железа, подперев колоннами сеть балок и перекрытий. Своды пола и внутренние перегородки были сложены из кирпича. Всюду было очень просторно; воздух и свет имели сюда свободный доступ, публика беспрепятственно двигалась под смелыми взлетами далеко раскинутых ферм. Это был храм современной торговли, легкий и основательный, созданный для целых толп покупательниц. Внизу, у центральной галереи, сейчас же за дешевыми товарами, шли отделы галстуков, перчаток и шелка; галерея Монсиньи была занята ситцами и полотнами, галерея Мишодьер —: галантереей, трикотажем, сукнами и шерстяным товаром. Во втором этаже размещались готовое платье, белье, шали, кружево и ряд новых отделов, а на третий этаж были переведены постельные принадлежности, ковры, декоративные ткани и прочие громоздкие товары. Теперь число отделов достигало тридцати девяти, а служащих насчитывалось тысяча восемьсот человек, в том числе двести женщин. Здесь под высокими гулкими металлическими сводами расположилось целое маленькое государство.

Муре страстно желал одного —: одержать победу над женщиной. Он хотел, чтобы она царила здесь, как у себя дома, он построил для нее этот храм, намереваясь подчинить ее своей власти. Вся тактика его сводилась к тому, чтобы обольстить женщину знаками внимания и, используя сжигающую ее лихорадку, сделать ее желания предметом купли-продажи. День и ночь ломал он себе голову в поисках новых изобретений; чтобы избавить изнеженных дам от утомительного хождения по лестницам, он устроил два лифта, обитых бархатом. Затем он открыл буфет, где бесплатно подавались сиропы и печенье, открыл читальный зал —: обставленную с чрезмерно пышной роскошью величественную галерею, где даже отважился устроить выставку картин. Но главной его задачей теперь было завоевать женщину, которая, став матерью, утратила склонность к кокетству; он стремился завоевать ее при помощи ребенка и тут уж не упускал из виду ничего: он играл на всех чувствах, создавал отделы для мальчиков и девочек, останавливал на ходу матерей, даря детям картинки и воздушные шары. Поистине гениальной была эта выдумка раздавать всем покупательницам —: в виде премии —: воздушные шары, красные шары из тонкой резины с оттиснутым крупными буквами названием магазина; странствуя в воздухе на конце тонкой веревочки, они плыли по улицам в качестве живых реклам.

Но главная сила Муре заключалась в печатной рекламе. Он дошел до того, что тратил триста тысяч франков в год на прейскуранты, объявления и афиши. К базару летних новинок он выпустил двести тысяч экземпляров прейскуранта, причем прейскурант был переведен на иностранные языки и в количестве пятидесяти тысяч разослан за границу. Теперь Муре снабжал его иллюстрациями и даже образчиками материй, приклеенными к страницам. Это был целый поток самовосхваления: «:Дамское счастье»: било в глаза всему миру, широко используя стены, газеты и даже театральные занавесы. Муре утверждал, что женщина бессильна против рекламы и что ее фатально влечет ко всякому шуму. Впрочем, он расставлял ей и более хитрые ловушки, анализируя ее душу как тонкий психолог. Так, он установил, что женщина не в силах противиться дешевизне и покупает даже то, что ей не нужно, если только убеждена, что это выгодно; исходя из этого. Муре создал целую систему постепенного понижения цен на товары, которые продавались туго; он предпочитал продать их с убытком, лишь бы они быстрее оборачивались. Он проник еще глубже в женское сердце, придумав систему «:возврата»: —: этот шедевр иезуитского обольщения. «:Берите, сударыня, вы возвратите нам эту вещь, если она перестанет вам нравиться»:. И женщина, которая до сих пор сопротивлялась, теперь покупала со спокойной совестью, находя себе оправдание в том, что может отказаться от своего безрассудства. Возврат вещей и понижение цен вошли в обиход новой торговли, как основные ее методы.

Но особым, непревзойденным мастером Муре проявил себя в области внутреннего устройства магазина. Он поставил за правило, чтобы ни один уголок «:Дамского счастья»: не пустовал: он требовал, чтобы всюду были шум, толпа, жизнь, потому что, говорил он, жизнь притягивает другую жизнь, рождает и множится. Для этого он придумывал всевозможные уловки. Во-первых, требовалось, чтобы в дверях всегда была давка —: пусть прохожие думают, что здесь вспыхнул бунт; он добивался этой давки, размещая при входе удешевленные товары —: ящики и корзины с продававшимися по дешевке предметами; поэтому тут вечно толпился бедный люд, преграждая дорогу остальным покупателям, и можно было подумать, что магазин ломится от наплыва публики, тогда как он часто бывал заполнен только наполовину. Кроме того. Муре умело скрывал в галереях плохо торговавшие отделы, например, летом отдел теплых шалей или отдел ситца —: зимой. Он окружал их бойко торговавшими отделами и скрывал в шуме и сутолоке. Он один додумался поместить ковры и мебель на третьем этаже, ибо покупательниц тут бывало значительно меньше, а потому размещение этих отделов в нижнем этаже привело бы к образованию пустот. Если бы Муре придумал, как пропустить через свой магазин всю улицу, он, не колеблясь, осуществил бы эту идею.

В это время Муре был, как никогда, в ударе. Вечером в субботу, осматривая в последний раз все приготовления к большому понедельничному базару, к которому готовились уже целый месяц; он вдруг спохватился, что принятое им расположение отделов —: нелепо. Между тем все было вполне логично: ткани —: с одной стороны, готовое платье —: с другой; это был разумный порядок, который позволил бы покупательницам самостоятельно ориентироваться. Наблюдая толчею в тесной лавке г-жи Эдуэн, Муре когда-то мечтал именно о таком расположении; но теперь, когда этот порядок был накануне осуществления, он вдруг подумал: да правильно ли это? И тотчас воскликнул про себя: «:Все это никуда не годится!»: Оставалось только сорок восемь часов до начала базара, когда он решил, что часть отделов надо переместить. Ошалевшему, озадаченному персоналу пришлось провести две ночи и все воскресенье в ужасающей суматохе. Даже в понедельник утром, за час до открытия магазина, некоторые товары еще не были водворены на свои места. Патрон положительно сошел с ума; никто ничего не понимал; все были в недоумении.

—: Ну, ну, скорее! —: спокойно покрикивал уверенный в своей правоте Муре. —: Вот еще эти костюмы... отнесите-ка их наверх... А японские безделушки перетащим на центральную площадку. Еще немножко, друзья, —: и смотрите, как мы сейчас заторгуем!

Бурдонкль тоже находился тут с самого раннего утра. Он понимал в этой перестановке не больше других и с беспокойством следил за патроном. Он не смел донимать его расспросами, хорошо зная, как это будет принято в столь напряженный момент. Наконец он все же решился и тихонько спросил:

—: Неужели было так необходимо перевертывать все вверх дном накануне базара?

Сначала Муре вместо ответа только пожал плечами. Но так как Бурдонкль продолжал настаивать, он разразился:

—: Да, чтобы все покупательницы сбились кучей в одном углу. Понятно? А то я распланировал все, точно какой-то геометр! Вот уж никогда не простил бы себе этой ошибки!.. Поймите же: ведь я чуть было не рассеял толпу по разным отделам. Женщина вошла бы, направилась прямо куда ей надо, прошла бы от юбки к платью, от платья к манто, а затем ушла бы, ни чуточки не поблуждав... Ни одна покупательница даже не увидела бы всех наших отделов!

—: А теперь, —: заметил Бурдонкль, —: когда вы все перепутали и расшвыряли на все четыре стороны, приказчики останутся без ног, провожая покупательниц из отдела в отдел.

—: Ну и пусть! —: с горделивым жестом ответил Муре. —: Они молоды: у них от этого только ноги подрастут... Тем лучше —: пускай себе странствуют. Будет казаться, что народу еще больше, они увеличат толпу. Пусть люди давят друг друга, это хорошо!

Он рассмеялся и, понизив голос, удостоил объяснить свою мысль:

—: Вот слушайте, Бурдонкль, каковы будут результаты. Во-первых, передвижение покупательниц во всех направлениях разбросает их всюду понемножку, умножит их число и окончательно вскружит им голову. Во-вторых, так как надо их провожать с одного конца магазина в другой, если они, например, захотят купить подкладку, после того как купили платье, то эти путешествия по всем направлениям утроят в их глазах размеры помещения. В-третьих, они будут вынуждены проходить по таким отделам, куда никогда бы не ступили йогой, а там их привлекут всевозможные искушения, и вот они в наших руках. В-четвертых...

Бурдонкль смеялся вместе с ним. И восхищенный Муре, остановившись, крикнул продавцам:

—: Отлично, молодцы! Теперь —: взмахнуть только веником, и лучшего не надо!

Муре с Бурдонклем находились в отделе готового платья, который они только что разделили надвое, отправив платья и костюмы на третий этаж, в другой конец магазина. Обернувшись, Муре увидел Денизу. Она спустилась вниз раньше других и вытаращила глаза, сбитая с толку этим переустройством.

—: В чем дело? —: бормотала она. —: Опять переезд?

Ее изумление явно забавляло Муре: он любил такие театральные эффекты. С первых дней февраля Дениза вернулась в «:Дамское счастье»: и, к своему радостному удивлению, встретила вежливое и чуть ли не почтительное отношение со стороны сослуживцев. Особенную благосклонность выказывала ей г-жа Орели; Маргарита и Клара, казалось, смирились с ее присутствием; даже дядюшка Жув смущенно сутулился, словно желая стереть неприятное воспоминание о прошлом. Достаточно было Муре сказать ей слово, чтобы все начали шептаться, следя за нею глазами. Среди этой всеобщей любезности ее немного огорчали только какая-то странная печаль Делоша и загадочные улыбки Полины.

А Муре продолжал с восхищением глядеть на нее.

—: Что вы ищете, мадемуазель? —: спросил он наконец.

Дениза не заметила его. Она слегка покраснела. Со времени ее возвращения он не переставал оказывать ей знаки внимания, которые глубоко трогали девушку. Полина, неизвестно зачем, рассказала ей со всеми подробностями о романе между хозяином и Кларой: где он с ней видится, сколько ей платит. Полина часто возвращалась к этой теме и прибавляла даже, что у него есть и другая любовница, та самая г-жа Дефорж, которую так хорошо знает весь магазин. Все эти сплетни волновали Денизу, и в присутствии Муре она по-прежнему робела, чувствуя какую-то необъяснимую неловкость, а в душе ее благодарность все время боролась с гневом.

—: Тут все вверх дном, —: проговорила она.

Муре подошел к ней и тихо сказал:

—: Зайдите, пожалуйста, сегодня вечером, после закрытия, ко мне в кабинет. Мне надо с вами поговорить.

Она смущенно опустила голову и не ответила ни слова. Впрочем, ей уже надо было торопиться в отдел, куда сходились и другие продавщицы. Но Бурдонкль расслышал слова Муре и с улыбкой взглянул на него. Когда они остались одни, он даже осмелился сказать:

—: И эта! Берегитесь, как бы дело не приняло серьезный оборот!

Муре стал оправдываться, стараясь скрыть свое волнение под маской беспечности.

—: Бросьте! Все это ерунда! Женщина, которая мной завладеет, милый мой, еще не родилась!

Но в эту минуту магазин наконец открылся, и Муре бросился в последний раз окинуть взглядом многочисленные прилавки. Бурдонкль покачал головой. Эта простая и кроткая девушка начинала вызывать в нем тревогу. На первых порах он одержал победу, прибегнув к грубому увольнению. Но она снова появилась, и он считал ее опасным врагом, помалкивал в ее присутствии и выжидал.

Патрона он нагнал уже внизу, в зале, тянувшемся вдоль улицы Сент-Огюстен, у самого входа.

—: Вы шутите со мной, что ли? —: кричал Муре. —: Я приказал расставить голубые зонтики в виде бордюра. Исправьте все это, да поживей!

Он не желал слушать никаких возражений, и целому отряду служителей пришлось переделать выставку зонтов. Начинали появляться покупательницы, а Муре даже приказал закрыть на несколько минут двери, грозясь, что вовсе их, не откроет, если голубые зонтики останутся в центре. Это сводило на нет всю его композицию. Известные мастера выставок —: Гютен, Миньон другие —: приходили, смотрели во все глаза и делали вид, что ничего не понимают, —: они ведь принадлежали совсем к другой школе.

Наконец двери снова распахнулись, и поток хлынул. Уже с первой минуты, когда магазин еще был совсем пуст, в вестибюле произошла такая давка, что пришлось прибегнуть к содействию полиции, чтобы восстановить движение на тротуарах. Муре рассчитал правильно: все хозяйки, вся эта толпа мещанок и женщин в чепцах, бросились на приступ удешевленных товаров, остатков и брака, которые были выставлены чуть ли не на улице. В воздухе мелькали руки, беспрерывно ощупывавшие материи, развешанные при входе, —: коленкор по семь су, полушерстяную серенькую материю по девять су и в особенности полушелковый орлеан по тридцать восемь сантимов, опустошавший тощие кошельки. Женщины толкались, лихорадочно протискивались к ящикам и корзинам с дешевыми товарами —: с кружевом по десять сантимов, с лентами по пять су, подвязками по три су, перчатками, юбками, галстуками, бумажными чулками и носками, которые нагромождались и исчезали, словно съедаемые прожорливой толпой. Продавцы, торговавшие на открытом воздухе, прямо на мостовой, не могли справиться с работой —: так много было покупателей, несмотря на холодную погоду. Какая-то беременная подняла крик. Двух девочек чуть не задавили.

В течение целого утра эта давка все возрастала. К часу дня образовались очереди; толпа запрудила улицу, точно во время восстания. В ту минуту, когда г-жа де Бов и ее дочь Бланш остановились в нерешительности на противоположном тротуаре, к ним подошла г-жа Марти в сопровождении Валентины.

—: Ну и народу! —: сказала первая. —: Там прямо душат друг друга... Не надо мне было идти, —: ведь я лежала в постели и встала, только чтобы подышать воздухом.

—: И мне тоже, —: ответила другая. —: Я обещала мужу навестить его сестру, на Монмартре... Но по дороге вспомнила, что мне нужен кусок тесьмы. Не все ли равно, здесь купить или еще где-нибудь, не правда ли? О, я не истрачу ни одного су; да мне ничего и не нужно.

Однако они не сводили глаз с дверей, завороженные и увлеченные буйным вихрем толпы...

—: Нет, нет, я не пойду, мне страшно, —: лепетала г-жа де Бов. —: Бланш, уйдем отсюда, тут, пожалуй, раздавят.

Но голос ее слабел, она мало-помалу поддавалась желанию войти туда, куда входили все; страх ее растворялся в непреодолимой заманчивости давки. Г-жа Марти тоже сдалась.

—: Держись за мое платье, Валентина... —: сказала она. —: Никогда не видела ничего подобного! Толпа просто уносит. Что-то будет внутри!

Захваченные течением, дамы уже не могли отступить. Подобно тому как река вбирает в себя ручьи, так переполненный вестибюль вбирал поток покупательниц, втягивал в себя прохожих, всасывал жителей со всех четырех концов Парижа. Женщины еле двигались, сдавленные до потери дыхания, держась на ногах только потому, что их поддерживали чужие плечи и бока, мягкую теплоту которых они ощущали; они были просто счастливы, что попали в магазин, они наслаждались этим трудным и медленным продвижением, еще более подстрекавшим их любопытство. Все перепуталось: дамы, одетые в шелка, мещанки в бедных платьях, простоволосые девушки —: все возбужденные, все горящие одной страстью. Несколько мужчин, утонувших в море корсажей, беспокойно озирались кругом. Кормилица, затертая в самую гущу, высоко поднимала смеющегося от удовольствия малютку. И только какая-то худая женщина негодовала и бранилась, обвиняя соседку, что та переломала ей все ребра.

—: Как бы не остаться без юбки, —: повторяла г-жа де Бов.

Госпожа Марти, с лицом еще свежим от уличного воздуха, молча приподнималась на цыпочки, чтобы поверх голов раньше других увидеть уходящие вглубь отделы. Зрачки ее серых глаз сузились, словно у кошки, пришедшей с яркого света. У нее был бодрый вид и ясный взгляд, как у только что пробудившейся, хорошо отдохнувшей женщины.

—: Ах, наконец-то! —: произнесла она со вздохом.

Дамы выбрались на простор. Они очутились в зале Сент-Огюстен и были чрезвычайно удивлены, найдя его почти пустым. Но они блаженствовали; им казалось, что, придя с улицы, где стояла зима, они сразу попали в весеннее тепло. В то время как там, на дворе, дул ледяной ветер, с дождем и крупой, здесь, в галереях «:Счастья»:, торжествовала весна, разукрашенная легкими тканями, в цветущей роскоши нежных оттенков царили наряды, предназначенные для веселых летних прогулок.

—: Взгляните! —: воскликнула г-жа де Бов, застыв на месте и подняв кверху голову.

Она увидела выставку зонтов. Раскрытые, выпуклые, как щиты, они покрывали все стены зала, начиная со стеклянного потолка и до верхнего края лакированной дубовой панели. Они ложились узорами по сводам верхних этажей, ниспадали гирляндами вдоль колонн, тянулись плотными рядами по балюстрадам галерей и даже по перилам лестниц; симметрично расположенные, испещряя стены красными, зелеными и желтыми пятнами, они походили на большие венецианские фонари, зажженные по случаю какого-то небывалого празднества. В углах зонты собирались в замысловатые созвездия —: это были зонты по тридцать девять су, и их светлые оттенки —: бледно-голубые, кремовые и нежно-розовые —: сияли кротким мерцанием ночника; а над ними необъятные японские зонтики, с золотыми журавлями, летящими в пурпурном небе, пылали отблесками пожаров.

Госпожа Марти тщетно подыскивала слова для выражения своего восторга.

—: Настоящая феерия! —: только и могла она воскликнуть. Затем, попытавшись сориентироваться, прибавила: —: Итак, тесьма в отделе прикладов. Покупаю тесьму и улетучиваюсь.

—: Я вас провожу, —: сказала г-жа де Бов. —: Мы только пройдемся по магазину, и больше ничего. Не правда ли, Бланш?

Однако, едва отойдя от входа, дамы тотчас же заблудились. Они повернули налево, но поскольку отдел приклада был переведен в другое место, они попали в отдел, где продавались рюши, а потом в ювелирный. В крытых галереях было очень жарко, стояла влажная и спертая тепличная духота, усиленная приторным запахом тканей и заглушавшая шум шагов. Тогда они снова вернулись к дверям, где уже образовалось обратное течение к выходу, бесконечная вереница женщин и детей, над которой плыло целое облако красных шаров. Таких шаров заготовили сорок тысяч, и раздача их была возложена на специальных служащих. Глядя на уходивших покупательниц, можно было подумать, что над ними, на концах невидимых нитей, отражая пожар зонтичной выставки, несется по воздуху огромная стая мыльных пузырей. Весь магазин был озарен их отсветами.

—: Это какой-то сказочный мир, —: воскликнула г-жа де Бов. —: Не знаешь, где находишься.

Однако дамы не могли долго стоять среди водоворота, который образовался у входа, в толчее входивших и выходивших людей. По счастью, к ним на помощь подоспел инспектор Жув. Он стоял в вестибюле, серьезно и внимательно вглядываясь в лица проходивших женщин. На нем лежали специальные обязанности внутренней полиции. Он выслеживал воровок и особенно присматривался к беременным женщинам, когда лихорадочный блеск в их глазах привлекал его внимание.

—: Отдел приклада, сударыня? —: любезно спросил он. —: Пожалуйте налево, внизу, за трикотажем.

Госпожа де Бов поблагодарила. Тут г-жа Марти, обернувшись, не нашла возле себя дочери. Она испугалась было, но, осмотревшись, обнаружила Валентину вдалеке, в конце зала Сент-Огюстен; девушка была всецело поглощена созерцанием прилавка, на котором кучей лежали дамские галстуки по девятнадцать су. Муре ввел в практику зазывание, громогласное предложение товаров, при помощи которого еще успешнее приманивались и обирались покупательницы; он пользовался любой рекламой и издевался над скромностью некоторых собратьев, считавших, что товар должен говорить сам за себя. В «:Дамском счастье»: продавцы-специалисты из числа парижских лоботрясов и балагуров сбывали таким путем немало всякой дряни.

—: Ах, мама, —: прошептала Валентина, —: посмотри на эти галстуки... У них на концах вышиты птицы.

Продавец навязывал свой товар, клялся, что он из чистого шелка, что фабрикант в убыток себе продал им эти галстуки и что такой случай больше не повторится.

—: Девятнадцать су, —: да не может быть! —: твердила г-жа Марта, обольщенная, как и дочь. —: Ну что ж, возьмем парочку, авось не разоримся.

Лицо г-жи де Бов выражало презрение. Она ненавидела зазывания; оклик продавца обращал ее в бегство. Г-жа Марти не понимала этого отвращения к расхваливанию товаров; у нее была другая натура —: она была из тех женщин, которые с радостью поддаются насилию и любят нежиться в ласке публичных предложений, наслаждаясь возможностью за все хвататься руками и тратить время на ненужные разговоры.

—: Теперь, —: продолжала она, —: скорее за тесьмой... Я больше и видеть ничего не хочу.

Тем не менее, попав в отдел шарфов и перчаток, она снова утратила свою решимость. Там в рассеянном дневном свете были выставлены товары ярких и веселых тонов, производившие чарующее впечатление. Симметрично расположенные прилавки казались цветочными клумбами, а зал в целом —: французским цветником, где светилась улыбкой нежная гамма оттенков. Прямо на прилавках в раскрытых коробках, уже не помещавшихся на переполненных полках, высились горы шарфов и платочков, блистая желтым золотом хризантем, ярко-красным цветом герани, молочной белизной петуний и небесной синевой вербены. А повыше с медных прутьев ниспадали цветущие гирлянды развешанных платков, размотанных лент —: бесконечная сверкающая цепь, которая тянулась в воздухе, обвиваясь вокруг колонн, множась в зеркалах. Но больше всего привлекал толпу перчаточный отдел, где из одних перчаток было устроено швейцарское шале —: шедевр работы Миньо, на сооружение которого он потратил два дня. Нижний этаж был сделан из черных перчаток, затем шли перчатки цвета соломки, цвета резеды; кроваво-красные были употреблены для отделки —: они обрамляли окна, намечали балконы, заменяли черепицу.

—: Что угодно, сударыня? —: спросил Миньо, увидев, что г-жа Марти остановилась перед шале как зачарованная. —: Вот шведские перчатки по франку семьдесят пять, лучшего качества...

Он зазывал с каким-то ожесточением, окликая проходивших покупательниц из-за прилавка и надоедая им своей предупредительностью. Г-жа Марти отрицательно покачала головой, а он все-таки продолжал:

—: Тирольские перчатки по франку двадцать пять... Туринские перчатки для детей, вышитые перчатки всех цветов...

—: Нет, благодарю вас, мне ничего не нужно, —: ответила г-жа Марти.

Но, почувствовав, что голос ее слабеет, Миньо удвоил настойчивость и стал раскладывать перед ней чудесные вышитые перчатки. Не в силах противиться, она купила одну Пару и, увидев, что г-жа де Бов смотрит на нее с улыбкой, покраснела:

—: Ах, какой я ребенок... Если я сейчас же не куплю тесьмы и не спасусь бегством, я погибла.

К несчастью, в отделе приклада была такая давка, что г-жа Марта не могла добиться продавца. Наши дамы ждали уже минут десять и начали раздражаться, но тут они увидели г-жу Бурделе с тремя детьми, и это немного отвлекло их. Г-жа Бурделе. Хорошенькая и практичная женщина, принялась объяснять им со своим обычным спокойствием, что хотела показать магазин детям. Мадлене было десять лет, Эдмону восемь, Люсьену четыре; они улыбались от удовольствия, получив наконец это давно обещанное даровое развлечение.

—: Какие хорошенькие зонтики, я куплю себе красный, —: вдруг произнесла г-жа Марти, нетерпеливо прохаживаясь, раздраженная этим вынужденным пребыванием без дела.

Она выбрала зонтик за четырнадцать франков пятьдесят. Г-жа Бурделе, неодобрительно следившая за этой покупкой, дружески сказала:

—: Напрасно вы торопитесь. Через месяц вы получили бы его за десять франков... Но меня-то они не поймают!

И она стала развивать целую теорию правильного ведения хозяйства. Раз уж магазины начали понижать цены, нужно только выждать. Зачем поддаваться на их уловки, —: надо стараться самой воспользоваться подвернувшейся оказией. Она даже вносила в эту борьбу немало хитрости и хвалилась, что ни разу в жизни не дала им получить с нее хоть одно су прибыли.

—: Ну, я обещала своим малышам показать картинки там, наверху, в салоне... —: сказала она в заключение. —: Пойдемте со мной, у вас хватит времени.

Тесьма была забыта, и г-жа Марти тотчас же согласилась, в то время как графиня де Бов отказалась, предпочитая сначала обойти нижний этаж. Дамы решили встретиться наверху. Отыскивая лестницу, г-жа Бурделе заметила лифт и, для полноты удовольствия, втолкнула туда детей. Г-жа Марти с дочерью тоже вошли в узкую клетку, где стало очень тесно, но зеркала, бархатные скамеечки и дверь с медной отделкой настолько их заинтересовали, что они достигли второго этажа, даже не почувствовав плавного хода машины. В галерее кружев их ожидало еще одно удовольствие. Проходя мимо буфета, г-жа Бурделе не Преминула напоить свою детвору сиропом. Буфет помещался в четырехугольном зале с широкой мраморной стойкой. Два серебристых фонтана на обоих его концах били тонкими струйками; позади стойки, на полках, выстроились ряды бутылок. Три служителя беспрерывно вытирали и наливали стаканы. Чтобы сдержать мучимых жаждой клиентов, пришлось, с помощью обитого бархатом барьера, установить очередь, как у входа в театр. Женщины давили друг на друга. Потеряв всякий стыд при виде даровых лакомств, некоторые покупательницы наедались до Тошноты.

—: Ну вот, где же они? —: воскликнула г-жа Бурделе, выбравшись из давки и утерев детям рты носовым платком.

Она увидела г-жу Марта и Валентину уже в другой галерее, далеко от буфета. Они опять что-то покупали, утопая в целой куче юбок. Это был конец: мать я дочь погибали, охваченные лихорадкой трат.

Добравшись наконец до салона, где можно было написать письмо или почитать, г-жа Бурделе водворила Мадлену, Эдмона и Люсьена за большой стол, затем взяла из библиотечного шкафа альбом фотографий и принесла его детям. Сводчатый потолок этого длинного зала был щедро отделан позолотой; в зале было два монументальных камина, расположенных друг против друга; на стенах висели весьма посредственные картину в богатейших рамах, а между колонн, против сводчатых окон, выходивших в торговые помещения, были расставлены высокие декоративные растения в майоликовых вазах. Многочисленная публика молчаливо сидела вокруг столов, заваленных журналами и газетами; здесь к услугам покупателей была почтовая бумага и чернильницы. Дамы снимали перчатки и писали письма на листках, украшенных вензелем магазина, предварительно перечеркнув это украшение одним взмахом пера. Несколько мужчин, уютно усевшись в кресла, читали газеты. Но многие сидели, ничего не делая: это были мужья, ожидавшие своих жен, которые бродили по отделам, или молодые скромные дамы, сторожившие приход возлюбленного, или, наконец, пожилые родители, сданные сюда, как в гардероб, на время пребывания в магазине. Вся эта публика, удобно рассевшись, предавалась отдыху и поглядывала через открытые окна в галереи и зал, откуда доносился отдаленный гул, примешивавшийся к легкому скрипу перьев и шелесту газет.

—: Как, вы здесь! —: воскликнула г-жа Бурделе. —: Я вас не узнала.

Возле детей за страницами журнала скрывалась какая-то дама. То была г-жа Гибаль. Она, видимо, была раздосадована встречей, но, быстро овладев собой, поспешила сказать, что поднялась сюда немного отдохнуть от толчеи. Г-жа Бурделе поинтересовалась, что же она собирается покупать, и г-жа Гибаль, приглушая эгоистическую жесткость взгляда, томно ответила:

—: Да ничего... Наоборот, я пришла вернуть покупку. Да, я недовольна портьерами, которые недавно приобрела. Но сегодня такая сутолока, что я жду, когда можно будет подойти к прилавку.

И она принялась болтать: система возврата покупок чрезвычайно удобна! До сих пор она не покупала ничего, а теперь иногда поддается соблазну. По правде сказать, из пяти вещей она уже вернула четыре и своим странным поведением приобрела известность во всех отделах: покупая товар, она выбирала его с недовольным видом и, продержав вещь несколько дней, возвращала, обратно. Во время разговора она не спускала глаз с двери зала и, казалось, с облегчением вздохнула, когда г-жа Бурделе вернулась к детям, чтобы объяснить им содержание фотографий. Почти в ту же минуту в зал вошли г-н де Бов и Поль де Валаньоск. Граф, делавший вид, что показывает молодому человеку новые отделы, обменялся с г-жой Гибаль быстрым взглядом; затем она снова углубилась в чтение, точно и не видела его.

—: Поль! И ты здесь! —: произнес кто-то за спиной вошедших мужчин.

Это был Муре, совершавший обход магазина. Он пожал им руки и тотчас спросил:

—: А ваша супруга удостоила нас своим посещением?

—: Увы, нет, —: ответил граф, —: и чрезвычайно об этом сожалеет. Она прихворнула. О, ничего опасного.

Притворившись, будто он только что увидел г-жу Гибаль, граф покинул мужчин и подошел к ней, сняв шляпу; двое других ограничились поклоном издали. Она тоже разыграла удивление. Поль улыбнулся: ему теперь все стало ясно. Он тихонько рассказал Муре, как граф, с которым он встретился на улице Ришелье, пытался от него отделаться, а потом затащил его в «:Счастье»: под предлогом, что надо же посмотреть на открытие базара. А дама эта уже целый год вытягивает из графа деньги и старается воспользоваться всеми удовольствиями, какие он может ей доставить; однако она никогда ему не пишет, а сговаривается о встречах, назначая свидания в общественных местах: церквах, музеях и магазинах.

—: Я уверен, что для каждого нового свидания они выбирают новую гостиницу, —: шептал молодой человек. —: В прошлом месяце он производил инспекторский объезд и каждые два дня писал своей жене из Блуа, Либурна, Тарба; однако я собственными глазами видел, как он входил в меблированные комнаты в Ватиньоле... Но взгляни на него. До чего он хорош, какая великолепная выправка! Это старая Франция, мой друг, старая Франция!

—: А как твоя женитьба? —: спросил Муре.

Поль, не спуская глаз с графа, ответил, что все еще ждут смерти тетки. Затем торжествующе прибавил:

—: Ну, что? Видел? Он наклонился и сунул ей адрес, а она приняла записку с самым добродетельным видом. Эта рыжая кукла, на вид столь безразличная ко всему, —: ужасная женщина... Ну и дела же у тебя здесь творятся!

—: Эти дамы тут вовсе не у меня, они —: у себя, —: поправил Муре с улыбкой.

И он принялся шутить. Любовь, как и ласточка, приносит дому счастье. Конечно, он знает их всех, этих девиц, которые околачиваются у прилавков, этих дам, как бы нечаянно встречающихся здесь со своими друзьями; но если они и ничего не покупают, так по крайней мере хоть увеличивают толпу и обогревают магазин.

Продолжая болтать, он увел своего бывшего однокашника к дверям зала, откуда была видна центральная галерея; здесь у их ног один за другим развертывались залы. Позади них, в читальном салоне, было по-прежнему тихо; слышалось только легкое поскрипывание перьев и шелест газет. Какой-то пожилой господин заснул над «:Монитером»:. Граф де Бов рассматривал картины с явным намерением потерять в толпе своего будущего зятя. И среди этой тишины одна лишь г-жа Бурделе громко забавляла детей, словно находилась в завоеванной стране.

—: Видишь, они здесь —: у себя, —: повторил Муре, указывая широким жестом на скопище женщин, от которых ломился магазин.

Тем временем г-жа Дефорж, чуть было не лишившаяся в толпе своего манто, вошла наконец в «:Счастье»: и проходила через первый зал. Дойдя до большой галереи, она взглянула наверх. Галерея напоминала вокзал, обрамленный перилами этажей, перерезанный висячими лестницами и пересеченный воздушными мостами. Железные лестницы в два оборота, смело извиваясь, пестрели площадками; железные мостики, переброшенные в пространстве, вытягивались в вышине прямыми линиями; при матовом свете, лившемся через стеклянную крышу, все это железо превращалось в легкую архитектурную затею, в сложное кружево, пронизанное светом, в современное воплощение сказочного дворца, в вавилонскую башню с наслоениями этажей, с широким простором залов, с видом на необъятные просторы других этажей и других залов. Действительно, железо царило всюду, смелый молодой архитектор даже не прикрыл его слоем краски, не пожелав придать ему видимость дерева или камня. Внизу, чтобы не затенять товары, убранство залов отличалось изысканной скромностью и было выдержано в нейтральных тонах, но по мере того как металлический каркас поднимался все выше, капители колонн становились все пышней и богаче, заклепки приобретали форму розеток, кронштейны и консоли украшались скульптурой. Наконец, самый верх сверкал совсем уж яркими красками —: зеленой и красной, сочетавшимися с обильной позолотой, с целыми потоками золота, с золотыми нивами, тянувшимися до самых окон, расписанных золотой эмалью. Своды в галереях также были расписаны глазурью. Мозаика и фаянс входили в убранство, оживляя фризы и смягчая свежими тонами суровость ансамбля; лестницы с перилами, обитыми красным бархатом, были отделаны резным полированным железом, блестевшим, как стальные латы.

Хотя г-жа Дефорж уже была знакома с новым устройством магазина, она остановилась, пораженная буйной сумятицей, оживлявшей в этот день необъятный зал. Внизу, вокруг нее, продолжала волноваться толпа, —: она текла в двух встречных направлениях, и водоворот этот чувствовался вплоть до самого отдела шелков; толпа все еще была очень разношерстной; было много мещанок, домашних хозяек, много женщин в трауре, с длинными вуалями, были неизбежные кормилицы, случайно завернувшие сюда и ограждавшие своих младенцев растопыренными локтями; однако во второй половине дня стало появляться больше светских дам. И все это море, пестревшее шляпками вперемежку с ничем не покрытыми белокурыми и черными головами, текло с одного конца галереи к другому и среди сверкающих красок материй казалось бесцветным и тусклым. Всюду г-жа Дефорж видела большие ярлыки с громадными цифрами, выделявшиеся резкими пятнами на ярких ситцах, блестящих шелках и темных шерстяных материях. Потоки протянутых лент отделяли головы от туловищ, целая стена фланели выпячивалась вперед наподобие мыса, зеркала уводили залы в бесконечную глубь, отражая выставленные товары и группы покупателей с запрокинутыми лицами, половинами плеч и обрывками рук; а справа и слева из боковых галерей открывался вид на другие отделы, на белоснежные недра белья, на пестрые глубины трикотажа, на смутные дали, пронизанные полосой света, ворвавшейся из какого-нибудь окна, и там толпа уже казалась не толпой, а какой-то человеческой пылью. Г-жа Дефорж взглянула наверх и увидела на лестницах, на висячих мостах, вдоль перил верхних этажей непрерывный жужжащий поток, устремленный куда-то ввысь, —: население целой страны, подвешенное в воздухе и путешествующее в просветах огромного металлического каркаса; эти бесчисленные люди вырисовывались черными силуэтами в рассеянном свете, проникавшем сквозь расписанные эмалью стекла. С потолка спускались большие золоченые люстры. Полотнища ковров, вышитого шелка, затканных золотом материй, ниспадая, свешивались с балюстрад сверкающими знаменами. Тут же, из конца в конец, совершали свой полет кружева, трепетно реяли муслины, торжествовали шелка, завершаясь апофеозом полуодетых манекенов. А над всем этим хаосом, на самом верху, в отделе постельных принадлежностей, виднелись словно повисшие в воздухе маленькие железные кроватки с матрацами и белыми занавесками —: целый дортуар пансионерок, которые спали под непрерывный топот покупателей, —: впрочем, все редевших по мере восхождения кверху.

—: Не угодно ли, сударыня? Дешевые подвязки! —: окликнул г-жу Дефорж один из продавцов, заметив, что она остановилась. —: Чистый шелк, двадцать девять су.

Она не удостоила его ответом. Зазывания вокруг нее звучали все ожесточеннее. Она попыталась сориентироваться. Касса Альбера Ломма находилась слева от нее; он знал г-жу Дефорж в лицо и позволил себе приятно ей улыбнуться; он работал не торопясь, несмотря на поток осаждавших его счетов, тогда как за его спиной Жозеф воевал с мотком веревок, еле успевая завязывать покупки. Тут г-жа Дефорж поняла, где она: перед ней отдел шелков. Но ей потребовалось минут десять, чтобы сюда добраться, —: до того быстро разрасталась толпа. Красные шары становились все многочисленней. Поднимаясь в воздух на незримых ниточках, они сливались в сплошное пурпурное облако, тихо плывшее к дверям и дальше —: в Париж; ей беспрестанно приходилось нагибать голову под этими летящими шарами, когда она встречалась с детьми, которые держали их, намотав нитку на крошечный пальчик.

—: Как, сударыня, вы все-таки рискнули? —: весело воскликнул Бутмон, увидев г-жу Дефорж.

Заведующий отделом, которого сам Муре ввел в дом г-жи Дефорж, иногда заходил к ней на чашку чая. Она находила его вульгарным, но очень любезным; этот сангвиник, отличавшийся неизменно хорошим расположением духа, удивлял и забавлял ее. К тому же позавчера он рассказал ей без обиняков об отношениях Муре и Клары, причем сделал это без всякого расчета, просто по глупости толстяка, любителя посмеяться; снедаемая ревностью, она скрывала свою рану под внешним презрением; однако она пришла сюда, чтобы попытаться узнать, кто эта девушка, и поглядеть на нее; Бутмон сказал только, что она продавщица из отдела готового платья, а назвать ее имя отказался.

—: Вам что-нибудь угодно? —: продолжал он.

—: Конечно, иначе я бы не пришла... Найдется у вас фуляр для домашней кофточки?

Она надеялась выпытать у него имя соперницы, чтобы посмотреть на нее. Бутмон тотчас позвал Фавье и продолжал болтать с нею в ожидании продавца, который был занят с покупательницей, той самой «:красавицей»:, очаровательной блондинкой, о которой нередко толковал весь отдел, хотя никто ничего не знал о ней, даже ее имени. На этот раз красавица была в глубоком трауре. Кого же она потеряла —: мужа? отца? Наверное, не отца, потому что тогда она была бы куда печальней. Но в таком случае что же о ней болтали? Значит, это вовсе не кокотка, раз у нее был настоящий муж! А может быть, она носит траур по матери? Несколько минут, несмотря на горячку работы, все приказчики были заняты этим вопросом и обменивались всевозможными догадками.

—: Да скорей же, это просто невыносимо, —: накинулся Гютен на Фавье, когда тот возвратился наконец, проводив покупательницу в кассу. —: Когда эта дама здесь, вы никак не можете с ней расстаться... Ведь она смеется над вами!

—: Не больше, чем я над нею! —: с обидой отвечал продавец.

Но Гютен пригрозил, что пожалуется дирекции, если Фавье не будет относиться к покупателям с большим уважением. С тех пор как отдел, объединившись, добыл ему место Робино, Гютен сделался строг, сварлив и придирчив. Вопреки всем своим обещаниям остаться хорошим товарищем, —: обещаниям, которыми он некогда подогревал пыл сослуживцев, —: он стал до того несносен, что его недавние сторонники теперь глухо поддерживали против него Фавье.

—: Ну, без возражений, —: сурово продолжал Гютен. —: Господин Бутмон просит вас достать фуляр самых светлых оттенков.

Выставка летних шелков, расположенная в центре отдела, освещала, словно восходящее солнце, весь зал сиянием зари и переливалась самыми нежными цветами радуги —: бледно-розовым, светло-желтым, ясно-голубым. Тут были фуляры прозрачнее облака; сюра —: легче пуха, летящего с деревьев; атласистые китайские шелка, напоминающие нежную кожу китайских девушек. Были тут и японские понже, индийские тюсоры и кора, не говоря уже о легких французских шелках, полосатых, в мелкую клетку и в цветочках всевозможных рисунков, —: шелках, вызывавших мысль о дамах в платьях с оборками, вышедших майским утром погулять под раскидистыми деревьями парка.

—: Я возьму вот этот, во вкусе Людовика Четырнадцатого, с букетиками роз, —: сказала наконец г-жа Дефорж.

И пока Фавье отмеривал материю, она в последний раз попробовала выпытать у Бутмона, стоявшего возле нее, хоть что-нибудь о сопернице.

—: Я поднимусь в отдел готовых вещей взглянуть на дорожные манто... Героиня вашей истории блондинка?

Заведующий отделом, которого начала тревожить ее настойчивость, ограничился улыбкой. Но как раз в эту минуту мимо Проходила Дениза. Она только что передала в руки Льенара, в отделе мериносовых тканей, г-жу Бутарель, —: провинциалку, дважды в год приезжавшую в Париж, чтобы разбросать по отделам «:Дамского счастья»: все деньги, которые ей удалось сберечь в хозяйстве. Фавье уже взял было фуляр г-жи Дефорж, но Гютен, желая сделать ему приятное, остановил его:

—: Не ходите, мадемуазель окажет нам услугу и проводит вашу покупательницу.

Дениза охотно взяла сверток и счета. Она от смущения не решалась взглянуть в лицо молодому человеку, словно он напоминал ей о старом грехе, хотя этот грех и был только в ее помыслах.

—: Скажите, —: тихонько спросила Бутмона г-жа Дефорж, —: уж не эта ли недотепа? Разве он взял ее обратно?.. Ну, значит —: она и есть героиня приключения!

—: Может быть, —: ответил заведующий с улыбкой, твердо решив не говорить правды.

Госпожа Дефорж, предшествуемая Денизой, стала медленно подниматься по лестнице. Ей приходилось останавливаться через каждые три секунды, чтобы не быть унесенной потоком, стремившимся вниз. Все здание дрожало, и железные ступени лестницы вздрагивали под ногами, словно трепеща от дыхания толпы. На каждой ступеньке стояли прочно укрепленные манекены, на которых висели костюмы, пальто, халаты, —: можно было подумать, что здесь выстроилась для какого-то триумфального шествия двойная шеренга солдат; у каждого манекена вместо головы торчала маленькая деревянная ручка, похожая на рукоятку кинжала, вонзенного в красный мольтон, который выделялся на шее манекена кровавым пятном, словно свеженанесенная рана.

Госпожа Дефорж подходила уже ко второму этажу, когда новый напор толпы —: более сильный, чем все предыдущие, —: на минуту остановил ее. Теперь она видела под собой отделы нижнего этажа, наводненные толпой покупательниц, через которую она только что пробралась. Новое зрелище предстало перед ней; внизу с живостью муравейника копошился целый океан голов, которые она видела под определенным углом, так что они заслоняли от нее корсажи. Белые ярлыки казались отсюда тонкими черточками, полосы лент сплющивались, фланелевый мыс пересекал галерею узкой стеной, а ковры и вышитые шелковые материи, свисавшие с балюстрад наподобие стягов, теперь ниспадали к ее ногам, словно хоругви, расставленные вдоль церковных хоров. Она различала вдали перекрестки боковых галерей, как различают с вершины колокольни перекрестки соседних улиц, где черными точками движутся прохожие. Но одно особенно поражало ее: закрыв глаза, утомленные и ослепленные сверкающим хаосом красок, она еще острее ощущала присутствие толпы, дававшей о себе знать глухим шумом вздымающегося прилива и человеческой теплотой. От пола поднималась мелкая пыль, пропитанная запахом женщины, запахом ее белья и тела, ее юбок, ее волос, —: острым, захватывающим запахом —: особым фимиамом этого храма, воздвигнутого в честь женского тела.

Муре все еще стоял с Валаньоском перед читальным залом; он вдыхал этот запах, опьянялся им и твердил:

—: Они тут как у себя дома; я знаю таких, которые проводят здесь целые дни, лакомятся пирожками, строчат письма. Остается только устроить им здесь спальню.

Эта шутка рассмешила Валаньоска, которому при его пессимизме казалась абсурдной неутолимая жажда тряпок, владеющая этими представительницами человечества; забегая иногда проведать своего школьного товарища, он уходил от него почти оскорбленным, до того жизнерадостен казался Муре в этом мире кокеток. Неужели ни одна из этих пустоголовых и бессердечных женщин не докажет ему всей глупости и бесполезности существования? Но в этот день Октав, видимо, утратил свою величественную уравновешенность. Обычно он разжигал горячку в покупательницах со спокойной уверенностью дельца, а теперь, казалось, и сам был захвачен порывом страсти, которою мало-помалу начинал пылать магазин. Когда он заметил, что Дениза и г-жа Дефорж поднимаются по большой лестнице, он заговорил громче, невольно стал жестикулировать и старался не оборачиваться в их сторону; чувствуя их приближение, он волновался все больше и больше, лицо его залилось румянцем, а глаза засветились тем восторгом, которым рано или поздно начинали искриться глаза покупательниц.

—: Должно быть, здорово вас обкрадывают, —: сказал Валаньоск, которому чудилось в толпе немало преступных лиц.

Муре широко развел руками.

—: Милый мой! Ты представить себе не можешь!

Он ухватился за эту тему и стал приводить факты, вдаваясь в неисчерпаемые подробности и описывая различные категории воровок.

Во-первых, есть профессиональные воровки: эти причиняют всего меньше вреда, потому что почти все известны полиции. Затем идут воровки-маньячки, страдающие извращенностью желаний —: новым видом невроза, который порождают, по словам одного психиатра, искушения, таящиеся в больших магазинах. Наконец, многие беременные женщины подвержены клептомании, но они крадут только определенные предметы; так, у одной из них полицейский комиссар обнаружил двести сорок восемь пар розовых перчаток, которые она наворовала в различных магазинах Парижа.

—: Так вот почему у женщин здесь такие странные глаза, —: заметил Валаньоск. —: Я все гляжу на жадные и в то же время пристыженные лица этих помешанных созданий... Недурная школа честности!

—: Еще бы! —: отвечал Муре. —: Хоть мы и стараемся, чтобы они чувствовали себя здесь как дома, однако нельзя же допускать, чтобы они уносили под манто товары... И попадаются ведь очень порядочные особы. На прошлой неделе мы поймали сестру некоего аптекаря и жену советника. Такие истории мы, конечно, стараемся замять.

Он замолчал, указывая на инспектора Жува: тот как раз следовал внизу, в отделе лент, за беременной женщиной. Эта женщина, огромному животу которой тяжко приходилось от толкотни, шла с подругой, очевидно сопровождавшей ее специально для того, чтобы защищать от толчков; всякий раз как беременная останавливалась около прилавка, Жув не спускал с нее глаз, в то время как ее подруга без стеснения рылась в ящиках.

—: О, он ее зацапает, —: продолжал Муре, —: он отлично знает все их уловки.

Но голос Муре задрожал, а смех стал принужденным. Дениза и Анриетта, которых он не терял из виду, с немалым трудом выбрались из толпы и появились наконец позади него. Он обернулся и поклонился покупательнице скромным поклоном друга, который не хочет компрометировать женщину, когда она не одна. Но Анриетта, насторожившаяся после рассказа Бутмона, отлично заметила, каким взглядом Муре сначала окинул Денизу. Решительно эта девушка и есть та соперница, которую Анриетта искала в «:Счастье»:.

В отделе готового платья продавщицы теряли голову. Две девушки были больны, а г-жа Фредерик, помощница заведующей, накануне преспокойно уволилась: пришла в кассу и взяла расчет, так же молниеносно бросив «:Счастье»:, как это последнее выбрасывало своих служащих. С самого утра, невзирая на лихорадочный разгар торговли, все только и судачили об этом. Клара, державшаяся в отделе единственно благодаря капризу Муре, нашла этот поступок «:шикарным»:; Маргарита сообщила, что Бурдонкль вне себя; г-жа Орели с обидой заявила, что г-жа Фредерик должна была бы по крайней мере ее предупредить, —: подобную скрытность и представить себе трудно; и, несмотря на то, что г-жа Фредерик ни с кем не откровенничала, все решили, что она покинула магазин, потому что выходит замуж за содержателя бань, находящихся около рынка.

—: Вам угодно дорожное манто, сударыня? —: спросила Дениза г-жу Дефорж, предварительно предложив ей стул.

—: Да, —: сухо ответила та, решив держаться с девушкой как можно грубее.

Отдел был заново обставлен —: богато и вместе с тем строго: высокие шкафы из резного дуба, зеркала во весь простенок, красный плюшевый ковер, заглушавший шаги бесконечной вереницы покупательниц. Пока Дениза отыскивала дорожное манто, г-жа Дефорж осмотрелась вокруг, увидела свое отражение в одном из зеркал и стала себя разглядывать. Уж не постарела ли она, раз ей изменяют с первой попавшейся девчонкой? В зеркале отражался весь отдел с его лихорадочной суетней, но она видела только свое бледное лицо и даже не слышала, как за ее спиной Клара рассказывала Маргарите о каком-то тайном грешке г-жи Фредерик, о том, как последняя утром и вечером нарочно делала крюк и шла через проезд Шуазель, чтобы думали, будто она живет на левом берегу.

—: Вот наши последние модели, —: сказала Дениза. —: Они имеются у нас в разных цветах.

Она разложила четыре-пять манто. Г-жа Дефорж презрительно рассматривала их, с каждым новым манто становясь все резче. К чему эти складки? Они только обуживают манто. А это, с квадратными плечами, точно вырублено топором. Не путешествовать же одетой под сторожевую будку!

—: Покажите мне что-нибудь другое, мадемуазель!

Дениза развертывала вещи и снова складывала их, не позволяя себе ни малейшего жеста неудовольствия. Но невозмутимое терпение девушки только пуще раздражало г-жу Дефорж. Ее глаза все снова и снова возвращались к зеркалу напротив. Теперь она рассматривала себя рядом с Денизой и сравнивала ее с собою. Возможно ли, чтобы ей предпочли это невзрачное создание? Ей вспомнилось, что она видела эту девушку, когда та только что поступила на службу, она казалась тогда такой глупенькой, была так неуклюжа, словно только что приехала из деревни, где пасла гусей. Слов нет, теперь она держится лучше, шелковое платье придает ей строгий, корректный вид. Но все же какое ничтожество, какая заурядная физиономия!

—: Я принесу вам, сударыня, другие модели, —: спокойно сказала Дениза.

Когда она вернулась, все повторилось сызнова. Оказалось, что сукно слишком тяжелое и никуда не годится. Г-жа Дефорж вертелась, повышая голос и стараясь привлечь внимание г-жи Орели, чтобы последняя разбранила девушку. Но Дениза после своего возвращения в «:Счастье»: мало-помалу покорила весь отдел: теперь она чувствовала себя здесь как дома; заведующая даже обнаружила в ней редкие для продавщицы качества: кроткую настойчивость, умение с приветливой улыбкой убедить покупательницу. Поэтому г-жа Орели только слегка пожала плечами, но от вмешательства воздержалась.

—: Может быть, сударыня, вы могли бы сказать мне хотя бы приблизительно, что вам надо? —: снова спросила Дениза, все с той же невозмутимой вежливостью.

—: Но у вас же ничего нет! —: воскликнула г-жа Дефорж.

Она остановилась, с удивлением почувствовав прикосновение чьей-то руки. Это была г-жа Марти. Поддавшись болезненной страсти к тратам, она носилась теперь по всем отделам. После галстуков, вышитых перчаток и красного зонтика покупки ее до того разрослись, что последний продавец вынужден был Положить на стул сверток, который оттягивал ему руку; и он шел впереди, таща этот стул с нагроможденными на нем юбками, салфетками, занавесками, лампой и тремя соломенными половичками.

—: Вот как, вы покупаете дорожное манто? —: сказала она.

—: Ох, нет, нет, —: отвечала г-жа Дефорж, —: они все так ужасны.

Но тут г-жа Марти увидела полосатое манто, которое ей показалось совсем недурным. Ее дочь уже рассматривала его. Тогда Дениза позвала Маргариту, решив помочь отделу сбыть прошлогоднюю модель, и Маргарита, по одному взгляду, брошенному сослуживицей, выдала залежавшееся манто за совершенно исключительную вещь. Когда Маргарита поклялась, что цена на него уже была два раза снижена, что со ста пятидесяти франков ее спустили до ста тридцати, и сказала, что теперь вещь стоит всего лишь сто десять, —: г-жа Марти уже не смогла воспротивиться искушению купить по дешевке. Она взяла манто, и продавец, до сих пор сопровождавший ее, поспешил оставить стул, на котором громоздилась целая куча товаров с прикрепленными к ним чеками.

Тем временем за спиной покупательниц, в суматохе продажи, шли своим чередом пересуды насчет г-жи Фредерик.

—: Так у нее, правда, кто-то был? —: спрашивала молоденькая приказчица, недавно поступившая в отдел.

—: Да банщик, черт возьми! —: отвечала Клара. —: Разве можно доверять этим вдовам-тихоням!

Пока Маргарита оформляла продажу манто, г-жа Марти повернула голову и прошептала г-же Дефорж, указывая на Клару легким движением ресниц:

—: Это последнее увлечение господина Муре.

Та удивилась, посмотрела на Клару и, переведя взгляд на Денизу, ответила:

—: Да нет же, не высокая, а маленькая.

Госпожа Марта не решилась спорить, и г-жа Дефорж, немного повысив голос, прибавила с тем презрением, с каким дамы относятся к горничным:

—: А может быть, и маленькая, и высокая, и все прочие... если они не возражают...

Дениза услышала это. Она подняла свои большие ясные глаза на незнакомую даму, так оскорбившую ее. Вероятно, это и есть любовница патрона —: та особа, с которой, как ей передавали, он встречается на стороне. Они обменялись взглядами, и в глазах Денизы отразилось столько грусти и достоинства, такая искренняя чистота, что Анриетта почувствовала себя неловко.

—: Если вы не можете предложить ничего подходящего, —: сказала она резко, —: так проводите меня в отдел платьев.

—: И я с вами! —: воскликнула г-жа Марти. —: Я хочу посмотреть костюм для Валентины.

Маргарита взяла стул за спинку и потащила его за собой, опрокинув на задние ножки, уже сильно расшатанные от таких скитаний. Дениза несла только несколько метров фуляра, купленных г-жой Дефорж. Чтобы добраться до платьев и костюмов, которые теперь помещались на третьем этаже, в другом конце здания, им предстояло пройти немалый путь.

И вот началось великое странствие по загроможденным галереям. Впереди шла Маргарита, таща за собою стул, точно тележку, и медленно пробиваясь вперед. Начиная с отдела полотен г-жа Дефорж принялась возмущаться; как нелепы эти базары, где приходится делать по два лье, чтобы добраться до какой-нибудь мелочи. Г-жа Марти тоже пожаловалась, что изнемогает от усталости, хотя на самом деле наслаждалась этой усталостью, этим изнеможением среди неистощимого изобилия товаров. Гений Муре всецело покорил ее. Все привлекало ее внимание, она останавливалась у каждого прилавка. Первую остановку она сделала перед выставкой приданого, соблазнившись сорочками: их продала ей Полина, и таким образом Маргарита освободилась от стула, который перешел к Полине. Г-жа Дефорж могла бы не задерживаться в пути, чтобы скорее отпустить Денизу, но ей, очевидно, приятно было ощущать за спиной присутствие терпеливой, безропотной девушки, ожидавшей, пока она с г-жою Марти осмотрит приглянувшуюся вещицу. В отделе для новорожденных дамы пришли в экстаз, однако ничего не купили. Затем г-жа Марти вновь поддалась своей слабости: сначала она не устояла перед корсетом из черного атласа, а затем перед меховыми обшлагами, продававшимися по пониженной цене как несезонный товар, и русскими кружевами, которыми в то время отделывали столовое белье. Все это складывалось на стул, куча свертков все росла, поклажа тяжелела, стул начинал трещать, и продавщицы, сменявшие друг друга, тащили его все с большим усилием.

—: Сюда, пожалуйста, —: говорила Дениза после каждой остановки, не позволяя себе ни малейшей жалобы.

—: Но ведь это бессмыслица! —: воскликнула г-жа Дефорж. —: Мы никогда не доберемся. Почему было не поместить платья и костюмы рядом с пальто? Что за месиво!

А г-жа Марти, с расширившимися зрачками, опьяненная бесконечной вереницей плясавших перед нею богатств, вполголоса твердила:

—: Боже, что скажет мой муж!.. Вы правы, в этом магазине нет никакого порядка. Тут теряешь голову и творишь глупости.

На большой центральной площадке стул еле-еле проложил себе путь. Муре только что загромоздил всю площадку дешевыми парижскими вещицами —: кубками, отделанными позолоченным цинком, плохенькими несессерами и поставцами для ликеров: по его мнению, проход здесь был слишком свободен и толпе недостаточно тесно. Кроме того, он приказал поставить тут столик с японскими и китайскими грошовыми безделушками, которые покупательницы вырывали друг у друга из рук. Успех превзошел всякие ожидания, и Муре уже подумывал о том, чтобы расширить продажу этих вещиц. Пока двое служителей вносили стул г-жи Марти на третий этаж, она купила шесть пуговиц из слоновой кости, шелковых мышек и спичечницу, отделанную эмалью.

На третьем этаже путешествие возобновилось. Дениза, которая с самого утра беспрерывно сопровождала покупательниц, положительно падала от усталости, хотя внешне держалась все так же бодро, все с той же вежливой кротостью. В отделе декоративных тканей ей снова пришлось ожидать своих дам; здесь г-жу Марти обворожил восхитительный кретон. Затем в мебельном отделе г-жа Марти воспылала нежностью к рабочему столику. Руки у нее дрожали, и она, смеясь, умоляла г-жу Дефорж не позволять ей больше тратиться, как вдруг встреча с г-жою Гибаль доставила ей нужное оправдание. Это было в отделе ковров, куда г-жа Гибаль наконец поднялась, чтобы возвратить купленные ею пять дней назад восточные портьеры; она стояла у прилавка, разговаривая с одним из приказчиков, высоким молодцом с руками атлета, который с утра до вечера ворочал тяжести, способные уморить быка. Продавец, естественно, был раздосадован возвратом товара, ибо это лишало его положенного процента, и старался привести покупательницу в замешательство. Он подозревал тут какую-то не совсем чистую историю: быть может, портьеры понадобились для устройства вечеринки, —: и вот, вместо того чтобы платить за прокат обойщику, их решили «:позаимствовать»: в «:Счастье»: —: он знал, что так иногда делается в экономных буржуазных семьях. У покупательницы должно быть какое-то основание для их возврата; если ей не нравится рисунок или расцветка, он покажет что-нибудь другое, —: ассортимент у них обширный. На все эти намеки г-жа Гибаль, не входя в дальнейшие объяснения, спокойно отвечала уверенным тоном царственной женщины, что портьеры ей просто разонравились. Она отказалась взглянуть на другие, и приказчик был вынужден уступить, так как продавцам было строго приказано принимать обратно товары, даже если заметно, что последние уже побывали в употреблении.

Когда все три дамы направились дальше и г-жа Марта снова стала мучиться желанием купить рабочий столик, в котором у нее не было решительно никакой надобности, г-жа Гибаль, со свойственным ей спокойствием, сказала:

—: Ну что ж, вы его возвратите... Вы видели, это совсем не так трудно... Прикажите отвезти его к себе. Поставите его в гостиной, насмотритесь на него, а когда надоест, —: возвратите.

—: Прекрасная мысль! —: воскликнула г-жа Марти. —: Если муж будет очень сердиться, я все им верну.

Оправдание было найдено; теперь она принялась покупать, уже не считая, все, что ее привлекало, и втайне намеревалась сохранить все купленное, так как была не из тех женщин, которые легко расстаются с вещами.

Наконец они добрались до отдела платьев и костюмов. Но когда Дениза стала передавать одной из продавщиц фуляр, купленный г-жой Дефорж, последняя, словно одумавшись, объявила, что решила взять дорожное манто —: то самое, светло-серое, и Денизе снова пришлось любезно подождать ее, чтобы проводить обратно в отдел готового платья. Девушка прекрасно чувствовала в этих капризах надменной покупательницы сознательное намерение третировать ее как служанку, но она поклялась себе не отступать от своих обязанностей и держалась совершенно спокойно, невзирая на то, что гордость ее была уязвлена и сердце болезненно билось. В отделе платьев и костюмов г-жа Дефорж ничего не купила.

—: Мама, —: воскликнула Валентина, —: взгляни на этот костюмчик... А что, если он мне впору?

Госпожа Гибаль шепотом объяснила г-же Марти свою тактику. Когда ей нравится в магазине какое-нибудь платье, она приказывает доставить его себе на дом, снимает выкройку, а затем отсылает платье обратно. И г-жа Марти купила костюм для дочери, сказав:

—: Прекрасная мысль! Как вы практичны, дорогая!

Со стулом пришлось расстаться. Он был оставлен в весьма плачевном виде в отделе мебели, рядом с рабочим столиком, Груз стал чересчур тяжелым, и задние ножки стула совсем подогнулись; было решено сосредоточить все покупки в одной из касс, чтобы передать их потом в отдел доставки.

Тогда наши дамы, все так же сопровождаемые Денизой, снова пустились в скитания. Они опять побывали во всех отделах, обошли все лестницы, все галереи. Новые встречи поминутно задерживали их. Так, возле читального зала они встретили г-жу Бурделе с тремя детьми. Ребятишки были нагружены свертками: Мадлена держала под мышкой купленное для нее платьице, Эдмон нес целую коллекцию башмачков, а у самого маленького, Люсьена, на голове был новый картузик.

—: И ты тоже! —: со смехом обратилась г-жа Дефорж к подруге по пансиону.

—: Уж и не говори! —: воскликнула г-жа Бурделе. —: Я до того зла... Они ловят нас теперь, пользуясь нашими малышами! Ты же знаешь, сама я всегда сумею воздержаться от глупостей. Но как отказать детям, ведь им всего хочется! Я пошла с ними просто погулять, а вместо этого обобрала весь магазин!

Муре, стоявший все на том же месте с Валаньоском и г-ном де Бовом, слушал ее и улыбался. Она заметила его и стала кокетливо жаловаться, затаив в глубине души раздражение против ловушек, рассчитанных на материнскую нежность: мысль, что она поддалась лихорадке рекламы, возмущала ее; он же по-прежнему улыбался и раскланивался, наслаждаясь своим триумфом. Граф де Бов, всячески старавшийся подойти к г-же Гибаль, наконец быстро нырнул следом за нею в толпу, вторично пытаясь улизнуть от Валаньоска, но тот, утомленный толчеей, поспешил нагнать его. Денизе снова пришлось дожидаться дам. Она стояла, повернувшись к патрону спиной, а Муре делал вид, что не замечает ее. С этой минуты г-жа Дефорж, обладавшая тонким чутьем ревнивой женщины, перестала сомневаться. И пока Муре, беседуя, провожал ее, как того требовал долг любезного хозяина фирмы, она раздумывала о том, как уличить его в измене.

Тем временем граф де Бов и Валаньоск, шедшие впереди с г-жою Гибаль, дошли до отдела кружев. Отдел этот помещался рядом с готовым платьем и представлял собой роскошный зал, обставленный шкафами из резного дуба с откидными ящиками. Вокруг колонн, прикрытых красным бархатом, спиралью вилось белое кружево, с одного конца зала до другого тянулись легкие полосы гипюра; на прилавках громоздились груды картона, обмотанного валансьенскими, малинскими и английскими кружевами. В глубине зала, перед розовато-лиловым шелковым транспарантом, на который Делош набрасывал куски шантильи, сидели две дамы; они молча разглядывали кружева, не решаясь на чем-нибудь остановиться.

—: Как! —: воскликнул удивленный Валаньоск. —: Вы говорили, что ваша супруга нездорова... А вон она стоит там с мадемуазель Бланш!

Граф невольно вздрогнул и искоса взглянул на г-жу Гибаль.

—: В самом деле! —: сказал он.

В зале стояла страшная жара. У задыхавшихся женщин были бледные лица, глаза их горели. Казалось, все обольщения завершались этим последним искусом —: здесь был тот уединенный альков, где совершались падения, тот гибельный уголок, где сдавались самые сильные. Здесь руки трепетно погружались в бездонное море кружев.

—: Графиня с дочкой вас, кажется, разоряют, —: продолжал Валаньоск, которого забавляла эта встреча.

У графа де Бова вырвался жест, как бы говоривший, что он вполне уверен в благоразумии жены, —: тем более что она не получает от него ни гроша. Обойдя с дочерью все отделы и ничего не купив, г-жа де Бов только что вернулась в кружевной, охваченная яростью неутоленного желания. Она изнемогала от усталости, но все же стояла у одного из прилавков. Ее пальцы, копошившиеся в куче кружев, стали влажными, лихорадочный жар поднимался к плечам. Когда дочь отвернулась, а продавец отошел в сторону, она попробовала было сунуть под манто кусок алансонских кружев. Но в эту минуту раздался голос Валаньоска, который весело воскликнул:

—: Попались, сударыня!

Вся побелев и на мгновение лишившись дара речи, она задрожала и выпустила кружева из рук; однако минуту спустя она уже лепетала, что была больна, но, почувствовав себя несколько лучше, решила выйти из дому подышать свежим воздухом. Заметив, наконец, что муж ее находится в обществе г-жи Гибаль, она совершенно овладела собой и бросила на них взгляд, полный такого достоинства, что г-жа Гибаль сочла нужным пояснить:

—: Мы шли с госпожою Дефорж и, представьте, неожиданно встретились с графом.

В это время подошли остальные дамы в сопровождении Муре. Он задержал их на минуту, чтобы показать инспектора Жува, который все еще выслеживал беременную женщину и ее подругу. Это было весьма любопытно; трудно себе представить, сколько воровок задерживают в кружевном отделе! Слушая его, г-жа де Бов мысленно видела себя между двумя жандармами —: себя, сорокапятилетнюю даму, окруженную роскошью, жену человека, занимающего видное положение; но она не чувствовала угрызений совести —: даже досадовала, что не засунула кружева в рукав. Тем временем Жув решил задержать беременную: он потерял надежду поймать ее на месте преступления, но был уверен, что она набила себе карманы, действуя руками так искусно, что заметить это было невозможно. Однако когда он отвел ее в сторону и обыскал, он очень смутился: найти у нее ничего не удалось —: ни одного галстука, ни одной пуговицы. Подруга же ее исчезла. Тут он сразу все понял: беременная была только для отвода глаз, а воровала ее спутница.

Это происшествие рассмешило дам. Муре, несколько раздосадованный таким оборотом дела, заметил только:

—: На этот раз дядюшку Жува перехитрили... Ничего, он свое наверстает.

—: Вряд ли это ему удастся, —: заключил Валаньоск. —: А кроме того, зачем вы выставляете столько товаров? Если вас обворовывают, так вам и надо. К чему искушать бедных, беззащитных женщин?

Эти слова прозвучали диссонансом среди все нараставшей горячки торговли. Дамы разделились и в последний раз прошлись по битком набитым отделам. Было четыре часа; косые лучи заходящего солнца проникали в широкие окна фасада, ложились отраженным светом на стеклянных перегородках зал, —: в этом багровом зареве висела, подобно золотому облаку, густая пыль, поднятая с утра непрерывным движением толпы. Прозрачная пелена окутывала большую центральную галерею; на ее огненном фоне выделялись перекрытия лестниц, висящие мосты, все сложное кружево убегающего в пространство железа. Ярко блестели фаянс и мозаика фризов; красные и зеленые цвета живописи горели еще ярче в окружении щедро раскинутой позолоты. Казалось, это рдеющие уголья освещают своим отсветом выставки товаров, дворцы из перчаток и галстуков, каскады кружев и лент, стены шерстяных материй и коленкора и пестрые клумбы, расцвеченные воздушными шелками и фулярами. Сверкали в своем великолепии зеркала. Зонтики, выпуклые как щиты, играли отблесками металла. Вдали, за полосами тени, мелькали ярко освещенные прилавки, возле которых копошились залитые солнечным светом покупательницы.

В этот последний час в перегретой атмосфере магазина безраздельно царили женщины. Они взяли его приступом, они расположились в нем лагерем, как в покоренной стране, водворились среди разгрома товаров, точно орда захватчиков. Оглушенные, разбитые усталостью приказчики были как бы их собственностью, которой они распоряжались с самоуправством владычиц. Толстые дамы толкали всех и каждого. Худощавые отстаивали себя, становясь вызывающе дерзкими. Все они, высоко подняв голову и возбужденно жестикулируя, чувствовали себя здесь как дома; они уже забыли о вежливости и лишь старались вырвать у магазина все, что только можно, готовы были унести самую пыль со стен. Чтобы возместить произведенные расходы, г-жа Бурделе снова повела детей в буфет; теперь покупательницы с бешеным аппетитом кинулись на напитки; матери, пришедшие сюда с детьми, сами жадно пили малагу. С момента открытия магазина было выпито восемьдесят литров сиропа и семьдесят бутылок вина. Г-жа Дефорж купила дорожное манто и в качестве премии получила в кассе картинки; уходя из магазина, она стала придумывать, как бы залучить Денизу к себе на дом, чтобы унизить ее в присутствии Муре и по выражению их лиц окончательно увериться в правильности своих подозрений. Тем временем графу де Бову удалось затеряться в толпе и исчезнуть вместе с г-жой Гибаль, а графиня, сопровождаемая Бланш и Валаньоском, вздумала попросить красный шар, хотя ровно ничего не купила. Таким образом, она все-таки не уйдет с пустыми руками и вдобавок приобретет дружбу внучки швейцара. В отделе раздачи шаров приступили к сороковой тысяче: сорок тысяч красных шаров, роившихся в теплом воздухе магазина, —: целая туча шаров летала в этот час во всех концах Парижа, унося в небеса название: «:Дамское счастье»:.

Пробило пять часов. Из наших дам только одна, г-жа Марти с дочерью, еще оставалась при последней вспышке торговли. Смертельно усталая, она не могла оторваться от прилавков, которые притягивали ее к себе так властно, что она то и дело безо всякой надобности возвращалась обратно, снова и снова обегая в ненасытном любопытстве все отделы. Это был час, когда толкотня, подстегнутая рекламой, уже начинала затихать; шестьдесят тысяч франков, уплаченных газетам за объявления, десять тысяч афиш, расклеенных по стенам, двести тысяч прейскурантов, пущенных в обращение, опустошили кошельки и привели нервы женщин в длительное и блаженное возбуждение; покупательницы были потрясены выдумками Муре, низкими ценами, системой возврата товаров, все новыми проявлениями любезности со стороны дирекции. Г-жа Марта без конца останавливалась у столов с рекламным товаром, под хриплые зазывания продавцов, под звон золота в кассах и глухой стук упакованных товаров, спускаемых в подвал; она еще и еще раз пробегала по нижнему этажу, через отделы белья, шелка, перчаток и шерсти, затем снова поднималась наверх, наслаждаясь металлической дрожью висячих лестниц и воздушных мостов; потом возвращалась к готовому платью, полотну и кружеву, доходила до верхнего этажа, забиралась в отделы мебели и постельных принадлежностей, и всюду продавцы —: Гютен и Фавье, Миньо и Льенар, Делош, Полина, Дениза, не чувствуя под собой ног, напрягали все силы, чтобы вырвать победу у покупательниц, охваченных последними вспышками горячки. За день эта горячка мало-помалу разрослась, как и то опьянение, которое исходило от разворачиваемых товаров. Толпа пламенела в пожаре закатного солнца. Г-жа Марти находилась в состоянии нервного возбуждения, словно девочка, хлебнувшая неразбавленного вина. Она вошла сюда с ясными глазами и свежим от уличного холода лицом, но понемногу обожгла и зрение и кожу зрелищем этой роскоши, этих ярких красок, непрерывная пляска которых распаляла ее страсть. Когда она наконец решилась уйти, сказав, что расплатится дома, так как цифра счета ужаснула ее, лицо у нее было вытянувшееся, а глаза расширенные, как у больной. Ей еле удалось пробиться сквозь давку в дверях; тут люди положительно избивали друг друга, громя товары, продававшиеся со скидкой. На улице, когда она снова нашла потерянную было дочь, ее стало знобить от свежего воздуха, она почувствовала себя совсем растерянной и разбитой от всей этой сутолоки.

Вечером, когда Дениза возвращалась домой после обеда, один из служителей остановил ее:

—: Мадемуазель, вас просят в правление.

Она совсем выпустила из виду, что утром Муре приказал ей явиться к нему в кабинет по окончании торговли. Он ждал ее стоя. Войдя, она забыла затворить за собою дверь.

—: Мы вами довольны, мадемуазель, —: сказал он, —: и решили доказать вам это... Вы знаете, каким недостойным образом покинула нас госпожа Фредерик. С завтрашнего дня вы назначаетесь вместо нее на должность помощницы заведующей.

Дениза слушала, опешив от неожиданности.

—: Но ведь есть продавщицы, которые гораздо дольше меня служат в отделе, —: пролепетала она наконец дрожащим голосом.

—: Так что же из этого? —: возразил он. —: Вы способнее, серьезнее их. Я выбираю вас, это вполне естественно... Вы недовольны?

Дениза покраснела. Она была счастлива; ее охватило восхитительное чувство смущения, в котором растворился весь ее страх. Но почему же она прежде всего подумала о тех толках, которые вызовет эта нежданная милость? И она пребывала в замешательстве, несмотря на всю свою благодарность. А он с улыбкой смотрел на девушку —: на ее простенькое шелковое платье без всяких украшений, если не считать царственной роскоши белокурых волос. Теперь она стала гораздо изящнее: белая кожа, элегантная, строгая внешность. Еще недавно такая тщедушная и невзрачная, она превратилась в миловидную женщину, волнующую своей скромностью.

—: Вы очень добры, —: продолжала она. —: Я не знаю, как выразить вам...

И она запнулась. В дверях стоял Ломм. Здоровой рукой он держал большую кожаную сумку, а искалеченной прижимал к груди огромный портфель; за его спиной виднелся Альбер с целой связкой мешков, оттягивавших ему руки.

—: Пятьсот восемьдесят семь тысяч двести десять франков тридцать сантимов! —: провозгласил кассир, и его вялое, изможденное лицо словно осветилось солнечным лучом, исходившим от всего этого золота.

То была самая крупная дневная выручка за все время существования «:Счастья»:. Вдали, в глубине отделов, по которым только что медленно, тяжелой поступью перегруженного вола прошествовал Ломм, слышался гул изумления и радости, вызванный проследовавшей мимо гигантской выручкой.

—: Великолепно! —: сказал восхищенный Муре. —: Кладите все сюда, дорогой Ломм; отдохните, вы совсем обессилели. Я прикажу отнести эти деньги в центральную кассу... Да, да, кладите все на мой стол. Я хочу видеть всю кучу.

Он радовался, как ребенок. Кассир с сыном сбросили на стол свой груз. Кожаный мешок звякнул тем особенным, чистым звоном, какой издает золото; из двух других чуть не лопавшихся мешков потекли серебро и медь, из портфеля торчали ассигнации. Часть большого стола совершенно исчезла под этой лавиной богатства, собранного в течение десяти часов.

Когда Ломм и Альбер вышли, вытирая потные лица, Муре некоторое время стоял неподвижно, рассеянно глядя на деньги. Подняв голову, он заметил Денизу, отошедшую в сторону. Тогда на лице его снова засияла улыбка; он попросил девушку подойти и сказал, что готов дать ей столько денег, сколько она захватит в пригоршни; под этой шуткой скрывалось предложение заключить любовный союз.

—: Ну, берите же из мешка, держу пари, что больше тысячи франков не захватите. У вас такая маленькая ручка!

Но она отступила еще на шаг. Так он ее любит? Внезапно она все поняла, она ясно ощутила постепенно разгоравшийся пламень желания, вспыхнувший в Муре с тех пор, как она вернулась в магазин. Еще больше изумляло ее биение собственного сердца: оно готово было разорваться. Зачем он оскорбляет ее этими деньгами, когда ее благодарность так безгранична, что она сдалась бы от одного его ласкового слова? Он все придвигался к ней, продолжая шутить, как вдруг, к его великой досаде, появился Бурдонкль: ему не терпелось сообщить цифру посетителей, побывавших в этот день в «:Счастье»:, огромную цифру в семьдесят тысяч. И Дениза поспешила уйти, еще раз поблагодарив Муре.
Следующее


Библиотека "Живое слово" Астрология  Агентство ОБС Живопись Имена