Без риска быть... Николай Доля Астрология Живопись Имена Живое слово    Классика    Серебряный век    Психология    Сказки    Самиздат «Без риска быть...» проект Николая Доли

---

Харуки Мураками Хроники Заводной птицы. Книга 1. Сорока-воровка.

Предыдущее

6. Кумико Окада и Нобору Ватая.

Я рос единственным ребенком в семье, и мне трудно представить, какие чувства испытывают друг к другу братья и сестры и как общаются между собой, став взрослыми и начав самостоятельную жизнь. У Кумико, к примеру, когда речь заходила о Нобору Ватая, на лице всегда появлялось какое-то странное выражение — будто она по ошибке взяла в рот что-то не то. Но что скрывалось за этим выражением, мне было неизвестно. К ее старшему брату я не испытывал ни малейшего расположения. Кумико об этом знала и понимала, что у меня есть основания так к нему относиться. Да она и сама не была в восторге от старшего брата. Если бы Кумико и Нобору не были братом и сестрой, представить их за дружеской беседой было очень нелегко. Но они находились в кровном родстве, что, конечно же, все осложняло.

Теперь Кумико почти не встречалась с Нобору Ватая, а я совсем перестал ходить в дом ее родителей. Как я уже говорил, у меня произошло бурное выяснение отношений с ее отцом, закончившееся полным разрывом. Можно пересчитать по пальцам людей, с которыми у меня были ссоры, но уж если до этого доходит, я завожусь на всю катушку и на полпути остановиться не могу. Однако стоило мне выложить тестю начистоту все, что накопилось, как весь мой гнев странным образом куда-то испарился. Не осталось ни ненависти, ни злобы — только облегчение от той тяжести, что приходилось долгое время носить в себе. Я даже подумал, что на долю этого человека выпала по-своему нелегкая жизнь, какой бы неприглядной и глупой она мне ни казалась. Я объявил Кумико, что встречаться с ее родителями больше никогда не буду. Она же может делать это когда захочет. Меня это никак не заденет. Но жена тоже не горела особым желанием с ними видеться.

Нобору Ватая жил тогда вместе с родителями, но в конфликт между мною и отцом вмешиваться не стал, предпочтя остаться в сторонке. Это не особенно меня удивило — я его совершенно не интересовал, и он любым путем старался избегать контактов со мной, если только не было вынужденной необходимости. Поэтому после разрыва с родителями жены у меня не осталось оснований и для встреч с ее братом. Впрочем, и у Кумико не было особых причин с ним видеться. И он, и она были людьми занятыми. Кроме того, они никогда не были по-настоящему близки.

Тем не менее время от времени Кумико звонила брату в университетскую лабораторию, а он ей — на работу (но никогда — к нам домой). Жена рассказывала об этих звонках, но о чем именно они говорили, мне было неизвестно. Сам я не интересовался, а жена без необходимости не делилась со мной подробностями. Содержание их разговоров было мне безразлично. Не сказал бы, что это мне было неприятно. Просто я не мог понять, о чем могут говорить такие разные люди, как Кумико и Нобору Ватая. Или темы для разговора возникают благодаря особому фильтру кровного родства?

===========

У моей жены с Нобору Ватая разница в возрасте была девять лет. Не добавляло им близости и то, что в детстве Кумико несколько лет жила у бабушки. Кроме Кумико и Нобору, в семье Ватая был еще один ребенок — девочка, на пять лет старше Кумико. В три года Кумико увезли из Токио в Ниигату¹⁸, в отчий дом, где ее воспитанием занялась бабушка. Родители потом объясняли Кумико, что в детстве она часто болела, поэтому они решили, что ей лучше расти в деревне, на свежем воздухе, но Кумико никогда по-настоящему не верила в это. Она не была хилым ребенком, ничем серьезным не болела и не помнила, чтобы кто-нибудь из взрослых в Ниигате обращал особое внимание на ее здоровье.

—Скорее всего, это была просто отговорка, — как-то сказала мне Кумико.

Много позже от одного родственника она услышала, что ее бабушка и мать долгое время враждовали, и решение привезти девочку в Ниигату было результатом временного перемирия. Отдав на время дочь, родители Кумико надеялись ублажить бабушку, которая в свою очередь, воспитывая внучку, как бы подтверждала связь с сыном, отцом Кумико. Девочка была у нее вроде заложницы.

—У родителей уже было двое детей, и они не боялись лишиться меня, — рассказывала мне жена. — Конечно, они не собирались меня бросать, но подумали, наверное, что я еще маленькая и ничего страшного не случится, если отослать меня из дома. Просто всерьез они об этом не задумывались. В общем, ты не поверишь, но такое решение оказалось удобным для всех. Не знаю почему, но никто из них не понимал, как тяжело оно могло повлиять на маленького ребенка.

Кумико жила в Ниигате у бабушки до шести лет. Конечно, назвать эти годы несчастливыми или исковерканными нельзя. Бабушка не чаяла души во внучке, да и той самой было гораздо интереснее играть со сверстниками, двоюродными братьями и сестрами, чем с родными много старше ее. Кумико привезли обратно в Токио, когда пришло время идти в школу. Долгая разлука с дочерью стала беспокоить родителей, и, боясь, как бы не было поздно, они настояли на том, чтобы она вернулась домой. Но в каком-то смысле уже было поздно. За несколько недель до отъезда Кумико в Токио на бабушку напало страшное волнение. Она перестала есть, почти не спала. То вдруг начинала плакать, то выходила из себя, то погружалась в молчание. Она крепко обнимала Кумико, а в следующую минуту начинала бить ее по рукам линейкой с такой силой, что оставались рубцы. Ругая самыми последними словами мать Кумико, бабушка говорила внучке, что не отпустит ее и умрет, если она уедет, и тут же заявляла, что не хочет ее больше видеть и что она может убираться куда пожелает. Бабушка даже пыталась вскрыть себе вены ножницами. Кумико никак не могла понять, что творится.

И тогда она отгородилась на время от внешнего мира. Перестала думать, перестала желать. Реальность, в которой она оказалась, была за гранью ее тогдашнего понимания. Кумико закрыла глаза, заткнула уши, перестала думать. Несколько месяцев практически выпали из ее памяти. Она не запомнила ничего из того, что происходило тогда, а пришла в себя уже дома. Там, где ей предстояло жить. С родителями, братом и сестрой. Но это был не ее дом. Просто новая обстановка, новая среда обитания.

Кумико не знала, из-за чего ее разлучили с бабушкой и как привезли на новое место, но инстинктивно понимала, что возврата к той жизни, которая была у нее в Ниигате, уже не будет. Мир, где она оказалась, не укладывался в понимание шестилетней девочки. Ее прежний мир не имел ничего общего с этим и, несмотря на кажущееся сходство, жил по совсем другим законам. Кумико не понимала, на чем стоит этот мир, и даже не могла участвовать в разговорах, которые велись в ее новой семье.

В новой для себя обстановке Кумико росла молчаливой и трудной девочкой. Она не знала, кому верить, на кого положиться. Даже на коленях у родителей она не чувствовала себя спокойной. Девочка не помнила запаха их тел, и эта неизвестность вызывала у нее большую тревогу. Временами она даже ненавидела этот незнакомый запах. Единственным человеком в семье, перед кем Кумико понемногу стала открывать свое сердце, была старшая сестра. Родителям не удавалось найти подхода к дочери, брат еще с тех времен почти не замечал существования Кумико. Одна лишь сестра понимала, какой хаос и одиночество царят в душе Кумико, и терпеливо заботилась о ней: спала с ней в одной комнате, старалась понемногу разговорить, читала книги, вместе ходила с ней в школу, помогала с уроками. Когда Кумико часами плакала в уголке у себя в комнате, сестра сидела рядом, крепко обняв ее. Она изо всех сил старалась найти дорогу к сердцу Кумико. И если бы через год после возвращения Кумико домой сестра не умерла от пищевого отравления, многое могло бы сложиться иначе.

—Была бы сестра жива, все бы у нас в доме было лучше, — говорила Кумико. — Она училась только в шестом классе, но уже тогда на ней как бы держалось все наше семейство. Если бы она не умерла, все мы, наверное, были бы людьми достойнее, чем сейчас. Я, во всяком случае, не была бы таким безнадежным экземпляром. Понимаешь? С тех пор я не могу избавиться от вины. Почему не умерла вместо сестры? Почему осталась жить я, от которой никому нет ни пользы, ни радости? Родители и брат знали, что я чувствую, но не сказали мне ни одного теплого слова. Больше того — они всякий раз заводили разговор о сестре: какая красивая, умная и отзывчивая она была, как все ее любили, как хорошо она играла на пианино. Меня тоже заставляли учиться на пианино! После смерти сестры, видишь ли, осталось пианино. Но мне это было совсем неинтересно! Я понимала, что не смогу играть так, как она, и мне не хотелось раз за разом убеждаться в том, насколько я ниже ее во всем. Я не могла никого заменить и не желала становиться кем-то другим. Но никто меня не слушал. Никто даже не собирался меня слушать! Поэтому я до сих пор не могу смотреть на пианино. А вид людей, играющих на этом инструменте, вызывает у меня отвращение.

Слушая историю Кумико, я кипел от возмущения. Что творила эта семейка! Я помню, это было еще до свадьбы. Со времени нашего знакомства прошло всего два с небольшим месяца. Стояло тихое воскресное утро, мы лежали в постели. Словно разматывая запутавшуюся веревку, Кумико терпеливо вспоминала о своем детстве. В первый раз она рассказывала о себе так долго. До того утра о ее семье и жизни мне почти ничего не было известно. Я знал только, что она неразговорчива, любит рисовать, что у нее красивые прямые волосы и две родинки на правой лопатке. И что я у нее — первый мужчина.

Рассказывая, Кумико не могла удержаться от слез. И я понимал, почему она плачет. Я обнял ее и погладил по волосам.

—Будь сестра жива, она бы тебе понравилась. Она всем нравилась с первого взгляда.

—Может быть. Однако мне понравилась ты. Слышишь? Все очень просто. Ты и я. И твоя сестра тут ни при чем, — ответил я.

Кумико замолчала и задумалась. В полвосьмого утра в воскресенье все звуки были невесомыми и приглушенными. Я слышал, как по крыше стучат лапками голуби, как вдалеке кто-то зовет собаку. Кумико, выбрав на потолке точку, долго не сводила с нее взгляда.

—Ты любишь кошек? — прервала она молчание.

—Люблю. Очень. В детстве у нас все время жили кошки. Я всегда с ними играл и даже спал.

—Как здорово! Я тоже с детства мечтала завести кошку или кота. Но мне не разрешали. Мать их не выносит. Я вообще ни разу в жизни не получала того, что очень хотелось. Ни разу. Не веришь? Тебе не понять, что это значит. У тебя не будет того, что тебе хочется... Ты свыкаешься с этой мыслью и постепенно перестаешь даже понимать, что же тебе нужно.

Я взял ее руку в свою.

—Может быть, раньше так и было. Но ты больше не ребенок и имеешь право жить так, как тебе хочется. Хочешь завести кошку — выбери такую жизнь, где у тебя будет кошка. Это проще простого. Ты имеешь на это право. Так ведь?

Кумико пристально посмотрела на меня.

—Так, — сказала она. Спустя несколько месяцев мы решили пожениться.

===========

Детские годы Кумико, прошедшие в этом доме, выдались изломанными и тяжелыми, но по-своему искореженным оказалось и детство Нобору Ватая. Единственного сына родители буквально боготворили; они не просто любили мальчика, но и многого требовали от него. Отец твердо верил, что обеспечить себе достойную жизнь в японском обществе можно, лишь имея самые высокие оценки и отталкивая по пути наверх всех и каждого, кто встает на дороге. Он был абсолютно убежден в правоте такой философии.

Эти же слова я услышал от него вскоре после нашей с Кумико свадьбы. Никто не создает людей равными друг другу, заявил он. О принципе равенства говорят учителя в школе, но это полный вздор. Япония — демократическое государство по своему устройству, но в то же время это классовое общество, где действует «закон джунглей» — кто смел, тот и съел. Если не пробьешься в элиту, жить в этой стране нет никакого смысла. Жить лишь для того, чтобы попасть между жерновами и быть перемолотым в прах? Человек должен бороться за каждую ступеньку лестницы и подниматься по ней все выше и выше. Это абсолютно здоровые амбиции. Стоит людям их лишиться — и страна погибнет. Я никак не реагировал на мнение тестя. Впрочем, он не нуждался в моих оценках. Он излагал свою концепцию в полной уверенности, что она переживет века.

Мать Кумико была дочерью высокопоставленного чиновника. Она выросла в Токио, в районе Яманотэ¹⁹, никогда ни в чем не нуждалась и не обладала ни собственными взглядами, ни характером, который позволял бы ей в чем-то перечить мужу. Насколько я смог понять, теща не имела никакого мнения о явлениях или предметах, не попадавших в поле ее зрения (она, кстати сказать, была еще и страшно близорука). А когда необходимость обозначить свой взгляд на что-то, относившееся к иным, более широким сферам, все-таки возникала, она неизменно обходилась мнением, заимствованным у супруга. Возможно, от тещи никому не было бы вреда, если бы не один недостаток: как нередко бывает с женщинами такого типа, она была невыносимо претенциозна. Не имея за душой ничего своего, такие люди могут удерживаться в обществе, лишь взяв напрокат чужие взгляды и принципы. Их постоянно гложет один и тот же вопрос: «Как я выгляжу в глазах других?» Так мать Кумико стала недалекой, психически неуравновешенной особой, озабоченной только служебным положением мужа и успехами сына в учебе.

Все, что не укладывалось в эти узкие рамки, потеряло для нее всякий смысл. Она настояла, чтобы сын поступил в самую престижную школу, затем — в самый престижный университет. А счастливое ли у него детство? Какие взгляды на жизнь у него складываются? Эти вопросы были далеко за гранью ее понимания. И если бы кто-то высказал по этому поводу пусть даже самые легкие сомнения, она, вероятно, восприняла бы это как незаслуженное личное оскорбление.

Вот так родители упрямо вбивали в голову маленькому Нобору свою сомнительную философию и искаженное мировоззрение. Сын занимал все их внимание. Они были категорически против того, чтобы Нобору Ватая довольствовался в жизни вторыми ролями. Как говорил отец, если человек неспособен стать лучшим в таком маленьком коллективе, как класс и школа, как он может рассчитывать на большее в суровом взрослом мире? Родители приглашали к нему лучших учителей и заставляли его учиться изо всех сил. В награду за успехи ему покупали все, чего бы он ни захотел, поэтому в материальном отношении детство Нобору Ватая было абсолютно безоблачным. Но когда наступило время чувств и душевных потрясений, у него не оказалось времени ни на девушек, ни на загулы с друзьями. Все силы приходилось тратить на то, чтобы удерживать за собой первое место. Не знаю, нравилась ли Нобору Ватая такая жизнь. Не знала этого и Кумико. Он был не из тех, кто поверяет свои чувства другим — будь то сестра, родители или кто-то еще. Впрочем, выбора у него все равно не было. По-моему, некоторым системам взглядов — из-за их поверхностности и простоты — невозможно ничего противопоставить. В общем, из элитной частной школы Нобору Ватая поступил на экономический факультет Токийского университета и окончил его с высшими баллами почти по всем предметам.

Отец надеялся, что, прослушав курс в университете, сын поступит на государственную службу или в какую-нибудь крупную компанию, но тот решил остаться в университете, чтобы пойти по научной части. Нобору Ватая был не дурак. Он понимал, что сфера, в которой требуются систематические знания и определенный интеллектуальный уровень, подходит ему больше, чем мир, где придется заниматься практическими делами вместе с другими людьми. Проучившись два года в Йеле, Нобору вернулся в Токио и поступил в аспирантуру. Женился по совету родителей, но через два года этот брак закончился разводом, и он вернулся под родительский кров. Когда я впервые с ним встретился, это была весьма странная и малоприятная личность.

Три года назад, когда ему было 34 года, Нобору Ватая написал толстую книгу — специализированное исследование по экономике. Я попробовал было ее читать, но, честно говоря, ничего не понял. Ни одной страницы. Несмотря на все усилия, текст оказался мне не по зубам. Даже непонятно, почему — то ли из-за содержания, то ли потому, что она просто была плохо написана. Хотя среди специалистов этот труд стал настоящим хитом. Один рецензент пришел от книги в восторг и объявил, что в ней «с абсолютно новых позиций изложена абсолютно новая экономическая теория». Но и в этой рецензии я ничего не смог понять. Скоро средства массовой информации стали превозносить автора как «героя нового века». Появились даже книжки с комментариями и толкованием книги Нобору Ватая. Дошло до того, что пошла мода на изобретенные им словечки — «сексуальная экономика» и «экскреторная экономика». Газеты и журналы посвящали Нобору Ватая целые разделы, называя его одним из высоких интеллектуалов нового века. Трудно поверить, что кто-нибудь из авторов этих статей понимал, о чем была его книга. У меня даже есть большие сомнения в том, открывали они ее или нет. Но это их совершенно не волновало. В глазах этих людей Нобору Ватая был молодым холостым парнем, светлой головой, человеком, которому было под силу написать такое, в чем разобраться невозможно.

В общем, книга его прославила. Он начал писать статьи для журналов, комментировать экономические и политические проблемы по телевидению и скоро стал постоянным участником телевизионного дискуссионного клуба. Знавшие Нобору Ватая (включая меня и Кумико) и представить не могли, что он подходит для такого рода эффектных зрелищ. Он не умел свободно держаться и воспринимался как человек научного склада, ничем, кроме своей специальности, не интересующийся. Но, получив выход на широкую аудиторию, он так здорово освоился в новой роли, что, казалось, просто наслаждался ею. Он совсем не тушевался перед телекамерами. Под их объективами, казалось, он вел себя даже раскованнее, чем в настоящей жизни. Все мы с изумлением наблюдали за этой неожиданной метаморфозой. На телеэкране Нобору Ватая появлялся в дорогих, хорошо сшитых костюмах, со вкусом подобранных галстуках и модных очках в черепаховой оправе. Прическа у него тоже была по последней моде. Видно было, что над ней поработал профессионал. Прежде мне ни разу не доводилось видеть его шикарно одетым. Даже если что-то из этой униформы ему выдавали на студии, все равно она сидела на нем как влитая — будто он давным-давно привык к таким костюмам. «Что же это за человек? — подумал я тогда. — В чем его сущность?»

Перед камерами он разыгрывал роль немногословного ученого. Когда кто-нибудь из участников передачи интересовался его мнением, он простыми, понятными всем словами, четко и логично высказывал свою точку зрения. Когда страсти накалялись и собравшиеся в студии переходили на крик, Нобору Ватая неизменно сохранял спокойствие. На провокационные вопросы не поддавался, не мешал высказаться оппоненту и под конец одной фразой разбивал все его аргументы. Овладел искусством наносить в спину противнику роковой удар тихим, спокойным голосом, с улыбкой на лице. Не знаю почему, но на экране он выглядел куда более умным и заслуживающим доверия, чем в жизни. Он был не особенно красив, зато высок, строен и имел хорошие манеры. Короче говоря, на телевидении и в других массмедиа Нобору Ватая нашел свое место. В этом мире его приняли с распростертыми объятиями, а он отвечал ему взаимностью.

Мне же его писанина и физиономия на телеэкране были невыносимы. Он, конечно, был одаренным, способным человеком, отрицать я этого не мог. Он знал, как можно быстро, всего несколькими словами, повергнуть оппонента, и обладал звериным чутьем, позволявшим улавливать, куда дует ветер. Но, повнимательнее вслушавшись в его рассуждения и почитав, что он писал, я чувствовал отсутствие последовательности. Его взгляды не основывались на глубоких убеждениях и представляли собой простую компиляцию нескольких одномерных идейных концепций. При этом Нобору Ватая при необходимости моментально перетасовывал свои искусно выстроенные идеологические конструкции. Он проделывал это даже с каким-то артистизмом. Но для меня все эти маневры были не более чем игрой. Если в его взглядах и было что-то последовательное — так это отсутствие всякой последовательности, если и было какое-то мировоззрение, то его можно было выразить словами: «Мировоззрение у меня отсутствует». Как ни парадоксально, именно отсутствие убеждений и составляло его интеллектуальный багаж. Последовательность и твердое мировоззрение не требовались в коротких и быстрых интеллектуальных схватках, проходящих в массмедиа. Поэтому отсутствие у Нобору Ватая этих качеств было его большим преимуществом.

Ему ничего не требовалось защищать, поэтому он мог все внимание сосредоточить на «боевых действиях». От него ждали только нападения. Только нокаутирующего удара по сопернику. Это был интеллектуальный хамелеон. Он менял свой цвет в зависимости от оппонента, выстраивал наиболее эффективные для того или иного момента логические аргументы и подкреплял их необходимой риторикой. В основном она была заимствованной, а в некоторых случаях — и совершенно бессодержательной, но несмотря на это, Нобору Ватая, словно искусный фокусник, моментально извлекал из воздуха нужные доказательства, опровергнуть которые было почти невозможно. Даже если люди обращали вдруг внимание на его дутые логические построения, она все равно выглядела гораздо свежее и привлекательнее, чем приводимые большинством здравые доводы (возможно, и верные, но требовавшие времени для раскрытия сути и зачастую казавшиеся зрителям и слушателям банальными). Не знаю, как он овладел умением напрямую воздействовать на массовую аудиторию, но у него действительно имелось великолепное понимание того, какой подход лучше действует на большинство. Истинные логические построения не обязательны, достаточно, если они только кажутся таковыми. Главное — привлекать к себе массы.

Другим коньком Нобору Ватая было щеголять техническими терминами. Большинство, конечно, не знало, что они означают, а он умел преподносить их с таким видом, что окружающим оставалось пенять лишь на свою непонятливость. И еще он постоянно пользовался разной статистикой. Все эти цифры Нобору держал в голове, и они придавали его речам еще большую убедительность. Однако спустя какое-то время ты понимал, что никто ни разу не поставил под сомнение источники и обоснованность этих цифр. Все знают, что цифрами можно манипулировать как угодно. Однако тактика Нобору Ватая была столь изощренной, что люди в большинстве своем просто не могли разглядеть этой опасности.

Его ловкие приемы выводили меня из себя, но я был не в состоянии четко объяснить другим, что меня не устраивало, привести свои аргументы. Это напоминало боксерский поединок с бестелесным призраком: все удары, не находя вещественной цели, лишь рассекают воздух. Меня изумляло и необыкновенно раздражало то, что на агитацию Нобору Ватая поддавались даже искушенные интеллектуалы.

Так Нобору Ватая завоевал репутацию одного из наиболее ярких представителей мыслящей элиты. Последовательность, похоже, никого больше не волновала. Всех интересовали только разворачивающиеся на телеэкране бои интеллектуальных гладиаторов, и чем краснее была проливаемая ими кровь, тем лучше. А если один и тот же человек в понедельник говорит одно, а в четверг — прямо противоположное, это не имеет никакого значения.

===========

Нобору Ватая я впервые увидел, когда мы с Кумико решили пожениться. Я думал поговорить с ним до встречи с будущим тестем. Все-таки мы с ним почти одного возраста, и у меня была надежда, что такой разговор поможет делу.

—Думаю, тебе не следует на него рассчитывать, — почему-то сконфузившись, проговорила Кумико. — Как бы тебе сказать... Просто он не тот человек.

—Но ведь рано или поздно все равно придется с ним встречаться.

—Да, конечно.

—Тогда надо попробовать. Это как в любом деле — толком не поймешь, пока не попробуешь.

—Ну хорошо.

Я позвонил Нобору Ватая, и он принял мое предложение о встрече без особого энтузиазма. Но если вы настаиваете, сказал он, могу уделить вам полчаса. Мы договорились встретиться в кафе у станции Отяномидзу. Тогда он был всего лишь ассистентом в университете, его книга еще не написана, и выглядел он весьма скромно. Карманы его куртки оттопыривались, наверное, из-за привычки подолгу держать в них руки; волосы не мешало бы постричь еще пару недель назад. Горчичного цвета тенниска совсем не шла к сине-серому твидовому пиджаку. Он имел вид типичного молодого безденежного ассистента, каких можно встретить в каждом университете. У него были сонные глаза человека, который только что выбрался из библиотеки после целого дня занятий; однако, присмотревшись, в глубине этих глаз можно было увидеть пронизывающий холодный свет.

Представившись, я сказал, что в ближайшее время собираюсь жениться на Кумико, и попытался объяснить все честно. Что работаю сейчас в юридической фирме, но это дело не по мне. Что пока ищу себя. Может быть, для такого человека, как я, женитьба и выглядит безрассудством, но я люблю его сестру и думаю, что смогу сделать ее счастливой. Что мы с Кумико будем поддерживать и придавать силы друг другу.

Однако мои слова, похоже, не встретили у него понимания. Он сидел, сложив руки, и безмолвно выслушивал мои откровения. Даже когда я кончил говорить, он еще какое-то время оставался неподвижен и, казалось, размышлял о чем-то другом.

С самого начала мне было страшно неловко в его присутствии. Сперва я пытался объяснить этот дискомфорт деликатностью момента. Правда, когда видишь человека впервые и вдруг говоришь ему, что хочешь жениться на его сестре, поневоле почувствуешь себя не в своей тарелке. Но в случае с Нобору Ватая, пока мы сидели друг против друга, неловкость исподволь переросла в неприязнь. Чувство было такое, будто на самом дне желудка постепенно вызревает и воняет кислятиной какое-то чужеродное тело. Меня раздражали в нем не слова, не поведение, а лицо. Я сразу почувствовал, что лицо этого человека скрыто за какой-то маской. Что-то здесь не так. Я не мог избавиться от ощущения, что это не настоящее его лицо.

Мне хотелось встать и поскорее уйти куда подальше. Но разговор был начат, и не годилось обрывать его таким образом. Я остался сидеть и, прихлебывая остывший кофе, ждал, когда он что-нибудь скажет.

—По правде говоря, — начал он слабым и тихим голосом, будто хотел сэкономить энергию, — то, что ты сейчас говорил, мне непонятно и совершенно неинтересно. Меня занимают совсем другие вещи, которые, по всей вероятности, непонятны и неинтересны тебе. Короче, если ты хочешь жениться на Кумико, а она собирается за тебя замуж, у меня нет ни права, ни причин становиться у вас на пути. Поэтому я не буду этого делать. Даже в мыслях. Но большего от меня не жди. И самое главное: не отнимай у меня время.

Закончив свою тираду, Нобору Ватая взглянул на часы и поднялся с места. Дословно я его речь не запомнил и, может быть, не совсем точно изложил, но смысл, без сомнения, передал верно. В общем, она была очень лаконичной и, что называется, по существу. Не было ничего лишнего, недоговоренностей тоже не оставалось. Я прекрасно понял, что он хотел сказать, и догадывался, какое впечатление от меня у него осталось.

На том мы тогда и расстались.

Мы с Кумико поженились, и Нобору Ватая стал моим шурином. В силу этого нам иногда приходилось встречаться. Однако сопровождавший встречи обмен фразами нельзя было назвать разговором. У нас, как он правильно выразился, не было общих интересов. Поэтому сколько бы слов мы ни произносили, беседы из этого все равно не получалось. Это все равно что говорить на двух разных языках. Если бы далай-лама лежал на смертном одре, а Эрик Долфи объяснял ему, какое значение имеет смена оттенков звучания бас-кларнета при выборе масла для автомобиля, эффекта и пользы от этого было бы, наверное, больше, чем от моих диалогов с Нобору Ватая.

Общение с другими людьми почти не вызывает у меня длительных эмоциональных стрессов. Конечно, я могу к кому-то испытывать неприязнь или раздражение, на кого-то могу рассердиться. Но обычно это продолжается недолго. Я умею видеть различия между собой и другими людьми как субъектами, принадлежащими к совершенно разным сферам. (Думаю, такую способность можно в каком-то смысле считать талантом. Я не хвастаюсь, но это в самом деле очень непростое дело.) Иначе говоря, когда кто-то начинает действовать мне на нервы, я перемещаю объект своей неприязни в зону, существующую обособленно от меня и не имеющую ко мне никакого отношения. Я говорю самому себе: «Хорошо! Пусть мне неприятно, пусть я раздражен, но источника этих чувств здесь уже нет, он перенесен в другие сферы, и я смогу разобраться с ним там позже». То есть на какое-то время на чувства ставится некий блокиратор. Бывало, душевный покой не восстанавливался и после того, как я снимал блокировку и тщательно анализировал свое эмоциональное состояние. Но такое случалось крайне редко. Обычно время нейтрализует и обезвреживает злобу, в результате рано или поздно забываешь о том, что стало ее причиной.

Благодаря этой системе контроля над эмоциями мне удавалось избегать множества ненужных проблем и сохранять в своем внутреннем мире относительную стабильность и спокойствие. А то, что все это время она надежно действовала, составляло предмет моей гордости.

Однако в случае с Нобору Ватая моя система отказывала. У меня никак не получалось отодвинуть его куда-нибудь подальше, за пределы сознания. Скорее наоборот — он смог проделать такой маневр со мной. Меня это просто бесило. Отец Кумико, конечно, был высокомерным и неприятным типом. Но, в конце концов, он представлял собой образчик мелкого человека с узким кругозором, упрямо цепляющегося за свои примитивные убеждения. Поэтому его я смог совершенно забыть. Другое дело — Нобору Ватая. Он прекрасно осознавал все свои человеческие возможности и совершенно правильно разобрался в том, что за человек я. При желании он мог бы стереть меня в порошок. И если не делал этого, то лишь потому, что я был ему абсолютно неинтересен и не стоил времени и энергии, которые ему пришлось бы потратить, чтобы разделаться со мной. Именно из-за этого я так на него злился. Низкая личность, бессердечный эгоист! И вместе с тем куда способнее меня.

От нашей первой встречи у меня надолго остался неприятный осадок. Такое чувство, будто в рот мне запихали целый выводок вонючих жуков. Выплюнуть-то я их выплюнул, но ощущение сохранилось. День проходил за днем, а Нобору Ватая никак не выходил у меня из головы, Я пробовал думать о чем-нибудь другом, но ничего не получалось. Ходил на концерты, в кино. Даже отправился с коллегами по работе на бейсбол. Выпивал, читал книги, которые давно хотел прочесть, как только появится свободное время. Но Нобору Ватая все время стоял передо мной, скрестив руки, и смотрел злобно, будто засасывая, подобно бездонному болоту. Это меня бесило, выбивало почву из-под ног.

Когда мы встретились с Кумико, она спросила, какое впечатление произвел на меня ее брат. Я не смог ответить честно. Мне хотелось расспросить ее о маске, которую носит Нобору Ватая, и о том противоестественно скрученном нечто, которое скрывается за ней. Хотелось откровенно поделиться неприязнью и смятением, охватившими меня. Но я так ничего ей и не сказал. Сколько ни объясняй, все равно передать свои впечатления как следует я вряд ли сумею. А в таком случае лучше вообще ничего не говорить.

—Он и вправду оригинал, — сказал я. Хотел что-нибудь добавить, но подходящих слов не нашел. Кумико тоже больше ничего спрашивала. Просто молча кивнула.

С тех пор мое отношение к Нобору Ватая почти не изменилось. Брат Кумико по-прежнему вызывал у меня раздражение, и оно привязалось словно легкая простуда и никак не хотело отпускать меня. Дома у нас нет телевизора, но всякий раз, когда мне попадается на глаза включенный телеэкран, по странному стечению обстоятельств на нем оказывается Нобору Ватая — что-то втолковывает зрителям. Стоит где-нибудь взять в руки журнал и начать его листать, как тут же обнаруживается его фото и какая-нибудь его статья. Казалось, Нобору Ватая подстерегает меня за каждым углом по всему миру.

Ну что же. Надо честно признать: я ненавидел этого типа.

Примечание

18. Одна из 47 префектур Японии; расположена в центральной части острова Хонсю на побережье Японского моря.

19. Исторически сложившаяся часть японской столицы, где расположены жилые кварталы, заселенные в основном хорошо обеспеченными людьми, а также крупные универмаги и торговые центры.

Следующее