Без риска быть... Николай Доля Астрология Живопись Имена Живое слово    Классика    Серебряный век    Психология    Сказки    Самиздат «Без риска быть...» проект Николая Доли

---

Харуки Мураками Хроники Заводной птицы. Книга 2. Вещая птица.

Предыдущее

4. Необретенная благодать • Проститутка в мыслях.

Дома я обнаружил в почтовом ящике толстый конверт с письмом от лейтенанта Мамия. На нем знакомым мне каллиграфическим почерком черной тушью были выведены мое имя и адрес. Переодевшись и умывшись, я пошел на кухню. Выпив два стакана воды, перевел дух и распечатал письмо.

В конверте был десяток мелко исписанных авторучкой листков тонкой почтовой бумаги. Я быстро перелистал их и засунул обратно. Прочесть такое длинное письмо мне было не под силу — я слишком устал и не мог сосредоточиться. Строчки сливались, составлявшие их иероглифы казались роем странных синих жучков. А в голове едва слышно звучал голос Нобору Ватая.

Я растянулся на диване и, отключившись, закрыл глаза. В моем состоянии отключиться было совсем не трудно. Чтобы ни о чем не думать, надо размышлять обо всем понемножку. Чуть подумаешь о чем-нибудь — и сразу выбрасывай из головы.

Было уже пять часов вечера, когда я наконец решил прочитать письмо Мамия-сан. Сел на веранде, прислонившись спиной к столбу, и достал листки из конверта. Вся первая страница была исписана дежурными фразами: многословными пожеланиями хорошей погоды, благодарностями «за оказанный ему прием», проникновенными извинениями «за то, что утомил своим длинным и неинтересным рассказом». По части приличий Мамия-сан был большой мастер. Реликт, оставшийся с того времени, когда этикет был важной частью повседневной жизни. Я пробежал глазами страницу и перешел к следующей.

«Извините за такое длинное предисловие, — писал лейтенант Мамия. — Я позволил себе причинить Вам беспокойство этим письмом, чтобы Вы знали: все, что я рассказал Вам во время нашей недавней встречи, — не небылицы и не стариковские выдумки, а истинная правда, до самого последнего слова. Как Вы знаете, с тех пор как окончилась война, прошло уже много времени, а вместе с ним, само собой, меняется и человеческая память. Память и мысли стареют так же, как и люди. Однако есть воспоминания, которые никогда не стареют, и есть вещи, память о которых остается навсегда.

До нашей с Вами встречи я не рассказывал эту историю никому. Большинству людей она, наверное, покажется вздором. Многие считают, что вещи, лежащие за пределами их понимания, — абсурд, на который не стоит обращать внимания. Как бы мне хотелось, чтобы моя история действительно была нелепым вымыслом! Все эти годы я жил надеждой на то, что она сотрется из памяти, как бред или сон. Сколько раз пытался убедить себя: это все фантазии, ничего на самом деле не было. Но как я ни старался задвинуть свои воспоминания подальше, они неизменно возвращались, становясь все более выпуклыми и четкими. Словно раковые клетки, они пустили корни в моем сознании, вгрызлись в мою плоть.

И сейчас я могу до мельчайших подробностей вспомнить все, что тогда произошло, как будто это было вчера. Мои руки сжимают песок и траву; я чувствую их запах. Помню очертания облаков, плывущих по небу. Ощущаю даже сухой, перемешанный с песчинками ветер на щеках. Нереальной фантазией, лежащей где-то на грани сна и яви, скорее стало казаться то, что случилось со мной потом, после тех страшных событий.

В монгольской степи, где, насколько хватало глаз, взгляду не на чем было остановиться, омертвела и сгорела дотла сердцевина моей жизни — то, что можно назвать человеческим «я». Потом в жестоком сражении с вторгшимися через границу советскими танками я потерял руку, натерпелся горя в лагере в жуткие сибирские морозы, вернулся на родину и тридцать лет, о которых нечего вспомнить, учительствовал в деревне и теперь живу один, копаюсь на своем участке. Но все эти годы прошли для меня как сон. Вроде были, а вроде и не были. Моя память мгновенно перескакивает через этот бесполезный огрызок времени и возвращается обратно, в степь Хулунбуир.

Из-за чего моя жизнь пошла наперекосяк? Почему от нее остался один пустой, высохший остов? Мне кажется, всему виной свет, который я увидел со дна того самого колодца. Поток яркого солнечного света, заливавший колодец на какие-то десять — двадцать секунд. Каждый раз он обрушивался на меня внезапно и так же неожиданно исчезал. Но в этом стремительном и коротком, всего в несколько мгновений, потоке я увидел нечто такое, чего не видел больше никогда. И увидев, изменился, стал совершенно другим человеком — совсем не таким, как прежде.

До сих пор, спустя сорок с лишним лет, я не в состоянии понять, что произошло тогда на дне колодца, что это было. Поэтому то, что я скажу дальше, — всего лишь мои догадки, одно из предположений, которое не имеет под собой никаких логических оснований. И все же я считаю, что моя гипотеза сейчас ближе всего к истинному значению того, что мне пришлось пережить.

Монгольские солдаты бросили меня в глубокий темный колодец посреди степи; я повредил ногу и плечо, остался без еды и воды и просто ждал смерти. А до этого я видел, как сдирают кожу с живого человека. В этой экстремальной ситуации мое сознание чрезвычайно сконцентрировалось, и когда ослепительный свет залил колодец на несколько секунд, мне почудилось, что я могу проникнуть в самую сердцевину своего сознания. И тут я увидел это. Представьте себе: все вокруг меня залито слепящими лучами, и я — в самом сердце этого потока. Глаза ничего не видят. Свет — со всех сторон, я купаюсь в его лучах Но в ослепших на несколько мгновений глазах начинает вырисовываться, приобретать форму нечто. Нечто живое. Как при солнечном затмении, оно надвигается на свет своей черной тенью. Однако мне никак не удается определить его форму. Оно движется ко мне, чтобы передать что-то вроде благодати свыше. Я с трепетом жду, но нечто так и не добирается до меня — то ли потому, что передумало, то ли времени уже не хватает. За миг до того, как обрести наконец форму, нечто растворяется и исчезает в этом свете, который через несколько мгновений тоже гаснет. Его время истекло.

Так продолжалось два дня. Повторялось одно и то же. Что-то возникало из затоплявшего все вокруг водопада света и, не сформировавшись до конца, пропадало. Я изнывал в колодце от голода и жажды. Муки пришлось пережить ужасные, но в итоге главным оказалось не это. Больше всего в том колодце я мучился от того, что был не в состоянии четко различить в потоках света, что же представляло собой это нечто. В прямом смысле: это был голод от неспособности видеть то, что нужно видеть, жажда понять то, что нужно понять. Я согласился бы умереть, лишь бы разглядеть это как следует. В самом деле! Был готов на любую жертву.

Однако это покинуло меня навсегда. Все кончилось: я так и не обрел высшую благодать. И, как я уже говорил, после того как я выбрался из колодца, от моей жизни осталась лишь бледная тень. Поэтому, когда перед самым концом войны в Маньчжурию ворвались советские танки, я попросился добровольцем на передовую. В Сибири, в лагере, тоже нарочно лез в самое пекло, но так и не умер. Пророчество капрала Хонды сбылось: я вернулся в Японию и прожил на удивление долгую жизнь. Помню, как я тогда обрадовался, услышав его слова. Но предсказание оказалось скорее заклятьем. Я не просто не умер — оказалось, что я не способен умереть. Прав был Хонда: лучше бы мне этого не знать.

Откровения и благодати я не познал, и жизнь была потеряна. Все, что было во мне живого и потому имело какую-то ценность, умерло без остатка, без следа сгорело в неистовом свете. Излучаемый этим откровением или благодатью жар испепелил во мне все сущее, дотла выжег то, что делало меня самим собой. Нет сил терпеть этот жар, и потому я не боюсь смерти. Скажу больше: физическая смерть стала бы для меня спасением, избавила бы от муки быть собой, навсегда освободив из заточения, откуда нет выхода.

Опять я утомляю Вас своим многословием. Простите великодушно. Но я вот что хочу сказать Вам, господин Окада: так случилось, что в один из моментов своей жизни я ее лишился и... прожил с этой потерей сорок с лишним лет. Конечно, я говорю как человек, который пережил такое... но у жизни куда более жесткие законы и рамки, чем думают люди, затянутые в ее водоворот. Свет проливается на человека лишь на короткое время — быть может, всего на несколько секунд. И все! Это проходит, и, если не успел уловить заключенное в его лучах откровение, второй попытки не будет. Может случиться, что остаток жизни придется провести в глухом, беспросветном одиночестве, в муках раскаяния. В этом сумеречном мире человек уже не способен к чему-либо стремиться, чего-то ждать. Он несет в себе только высохшие призрачные останки того, что было.

А вообще я рад, что смог встретиться с Вами и рассказать эту историю. Не знаю, пригодится ли Вам мой рассказ, но, выговорившись, я почувствовал облегчение. Хоть и немного, но легче. Это чувство, пусть и слабое, чрезвычайно дорого мне. Я вижу знак судьбы в том, что Хонда-сан привел меня к этому. Желаю, чтобы бог послал Вам счастья в жизни».

===========

Я внимательно перечитал письмо с самого начала и положил обратно в конверт.

Послание лейтенанта Мамия странно тронуло меня, хотя и вызвало в воображении только далекие и смутные образы. Я верил Мамия-сан и тому, что он мне рассказал, и принимал за правду то, что он считал фактами. Но сейчас эти слова — «факты», «правда» — сами по себе не слишком меня убеждали. Больше всего в письме меня взволновало его нетерпение и раздражение тем, что он не может описать и объяснить все так, как ему хочется.

Я пошел на кухню выпить воды, побродил немного по дому. В спальне сел на кровать и стал рассматривать развешанную в шкафу одежду Кумико. Как я жил все это время? Теперь понятно, что имел в виду Нобору Ватая. Я разозлился на его слова, но, если подумать, он был прав.

«Вы шесть лет женаты, и что ты делал все это время? Ничего! Только уволился из своей фирмы да испортил Кумико жизнь. Сейчас у тебя ни работы, ни планов на будущее, а в голове — если называть вещи своими именами — один мусор», — сказал он. Приходится признать: так оно и есть. Если быть объективным, за эти шесть лет я в самом деле не сделал ничего стоящего, а в голове, похоже, и впрямь шлак один. Короче, ноль без палочки. Все как он сказал.

Но неужели я действительно испортил Кумико жизнь?

Я долго смотрел на ее платья, блузки и юбки в шкафу. Тени, оставшиеся от Кумико. Лишившись хозяйки, они бессильно повисли на плечиках. В ванной я достал из ящика флакончик «Кристиан Диор», подаренный ей неведомо кем, снял крышку и вдохнул запах — тот самый аромат, что уловил утром, когда Кумико уходила из дома. Медленно вытряс флакон в раковину. Духи пролились в слив, и ванная наполнилась резким ароматом цветов, до предела обострившим память. Умывшись и почистив зубы в этом пахучем облаке, я решил навестить Мэй Касахару.

===========

Как обычно, я дожидался Мэй на дорожке, на задворках дома Мияваки, но она так и не появилась. Прислонившись к забору, я сосал лимонный леденец, поглядывал на каменную птицу и думал о письме лейтенанта Мамия. Скоро стало темнеть, и, прождав без толку почти полчаса, я махнул рукой. Мэй, похоже, не было дома.

Я вернулся по дорожке к нашему дому, перелез через стену. В доме висел тихий голубой полумрак летних сумерек и... сидела Крита Кано. Мне показалось, что я сплю. Но нет, все происходило наяву. В воздухе еще стоял запах пролитой туалетной воды, Крита Кано сидела на диване, положив руки на колени. Я подошел, но она даже не шелохнулась, будто время остановилось внутри ее. Включив свет в комнате, я устроился на стуле напротив.

—Дверь была открыта, — сказала наконец Крита. — Вот я и вошла.

—Ничего страшного. Я обычно не запираю дверь на ключ, когда выхожу куда-нибудь.

На девушке была белая кружевная блузка, пышная лиловая юбка; в ушах — большие серьги, на левой руке — пара браслетов, при виде которых мне стало не по себе — такие же браслеты были на ней, когда я видел ее во сне. Прическа и макияж — как обычно. Волосы красиво уложены и зафиксированы лаком, точно Крита только что вышла из парикмахерской.

—У меня совсем нет времени, — проговорила девушка. — Уже пора идти. Но прежде нам нужно поговорить. Вы встречались сегодня с моей сестрой и господином Ватая?

—Было дело. И надо сказать: большого удовольствия от этого разговора я не получил.

—И вы ничего не хотите у меня спросить? «Что же это такое? Все задают мне какие-то вопросы», — подумал я.

—Хотелось бы узнать побольше о Нобору Ватая. Я просто должен больше знать о нем. Крита кивнула.

—Мне тоже хочется узнать о господине Ватая побольше. Сестра, наверное, уже рассказывала вам: когда-то этот человек меня обесчестил. Я не могу говорить здесь об этом сейчас, может, потом когда-нибудь... В любом случае, это произошло против моей воли. Получилось так, что мы стали встречаться, поэтому нельзя говорить об изнасиловании в прямом смысле слова. Но он меня обесчестил. Это многое изменило во мне, хотя я все же сумела пережить случившееся. Но в то же время из-за этого и, конечно, с помощью Мальты мне удалось даже подняться на более высокий уровень. Хотя факт остается фактом: Нобору Ватая изнасиловал меня и обесчестил. Это был неправильный и очень опасный поступок. Ведь я могла уйти навсегда. Вы понимаете?

Я, естественно, ничего не понимал.

—У меня и с вами была связь, Окада-сан. Но у нас все было правильно — и цель, и способ. Такая связь меня не оскорбляет. Я вытаращился на нее, точно наткнулся взглядом на размалеванную разноцветными пятнами стенку:

—Со мной? Связь?

—Да, — отозвалась она. — Сначала я делала это только ртом, а потом все происходило по-настоящему. Оба раза в одной и той же комнате. Помните? В первый раз было очень мало времени и пришлось торопиться. Во второй времени уже было побольше.

Ничего толкового ответить на это я не смог.

—Во второй раз я надела платье вашей жены. Голубое. И у меня были такие же браслеты на левой руке. Разве нет? — Крита протянула мне левую руку, на которой звякнула пара браслетов.

Я кивнул.

—Конечно, того, что произошло между нами, в реальности не было, — продолжала она. — И извергались вы не в меня, это случилось в ваших мыслях. Понимаете? Выдуманное сознание. Хотя мы с вами знаем, что это между нами было.

—Для чего все это нужно?

—Чтобы знать, — отвечала Крита. — Знать больше и глубже.

Я вздохнул. Не разговор, а дичь какая-то! Но Крита Кано описала мой сон абсолютно точно. Не отрываясь я смотрел на ее браслеты, водя пальцем по губам.

—Может, у меня с головой не все в порядке, но я до конца так и не понял, что вы хотели сказать, — сказал я сухо.

—В вашем втором сне, Окада-сан, в момент нашей близости вместо меня появилась другая женщина. Кто она такая — мне неизвестно. Но это, может быть, какой-то намек для вас. Вот что я хотела сказать.

Я молчал.

—Не надо винить себя, что вы имели со мною связь, — проговорила девушка. — Я же проститутка, Окада-сан. Раньше занималась проституцией во плоти, а теперь проститутка в мыслях. Я пропускаю все это через себя.

С этими словами Крита Кано поднялась с дивана, опустилась рядом со мной на колени и взяла мои руки в свои. Руки у нее были мягкие, теплые и маленькие.

—Обнимите меня, Окада-сан. Пожалуйста.

Обняв ее, я понял, что совершенно не представляю, как нужно вести себя в такой ситуации, хотя мне казалось, я все делаю правильно. Почему я так подумал — не знаю, просто появилось такое чувство — и все. Я обвил руками ее тонкую фигурку, словно собрался танцевать. Крита была намного ниже — голова едва доходила мне до подбородка, а грудь прижималась к животу. Она припала щекой к моей груди и беззвучно плакала. Я чувствовал сквозь тенниску тепло ее слез. Тщательно уложенные волосы девушки подрагивали. Все происходило как в настоящем сне. Только это был не сон.

Мы долго, не шевелясь, сидели обнявшись, как вдруг Крита Кано отстранилась от меня, точно вспомнила о чем-то.

—Большое спасибо, Окада-сан. Мне надо идти. — Хотя только что она заливалась слезами, ее макияж совсем не расплылся. Ощущение реальности происходящего пропало.

—Ты еще придешь когда-нибудь во сне? — спросил я.

—Не знаю, — ответила она, чуть покачав головой. — Я не знаю ответа на этот вопрос, но хочу, чтобы вы мне доверились. Не бойтесь и не подозревайте меня, что бы ни случилось. Хорошо?

Я кивнул.

И Крита ушла.

Ночь выдалась темная, как никогда. Тенниска на груди промокла насквозь. Я не спал до самого рассвета. Сон не приходил, да я и боялся уснуть. Казалось, стоит закрыть глаза, как меня тут же поглотит зыбучий песок и затянет в какой-то иной мир, откуда нет возврата. Я просидел на диване до утра, потягивая бренди и размышляя о словах Криты. Даже когда рассвело, ее дух и аромат туалетной воды от «Диора» витали в доме, как попавшие в заточение тени.

Следующее