|
|||||||||||
|
Вы здесь: Живое слово >> Классика >> Алекс Орлов. Тютюнин против ЦРУ >> Части 1 - 6 |
Алекс Орлов. Тютюнин против ЦРУ |
Части 1 - 6
Жил-был Серега Тютюнин. И служил он в конторе «Втормехпошив», где принимал от населения поношенные кроличьи шкурки по три рубля за полкило. Работы было немного, зарплаты еще меньше, а потому в свободное время, которого у Сереги было предостаточно, он со своим другом Лехой Окуркиным соображал на двоих.
Судьбы Сереги и Лехи были похожи. Обоих дома поколачивали жены, однако каждого по-своему.
Если Леху его Ленка ввиду явного преимущества в росте и весе просто лупила кулаками, то Серегина Любочка встречала супруга дубовой скалкой.
К слову сказать, дубовая скалка у Любочки появилась не сразу. Сначала была сосновая. Но теща Сереги, Олимпиада Петровна, посчитала, что Серегины фокусы сосновую скалку давно переросли, и подарила дочери дубовую.
Так бы и жили в трудах Серега и Леха, если бы не произошло с ними нечто ужасное.
- 1 -
Утро в конторе «Втормехпошив» начиналось как обычно. Едва Серега Тютюнин заступил на вахту, как народ к нему просто повалил.
С восьми до десяти чесаться было некогда. Три шубки детские — стриженый кролик, доху камчатскую — голубая белка — и спиногрейку из кошки под бобра Серега принял на одном дыхании. И только он собрался расслабиться и пососать леденец, как с улицы завалилась старушка в старом драповом пальто.
«И не жарко ей, в июне-то месяце?» — подумал Серега.
Старушка, не отрывая взгляда от Тютюнина, медленно полезла в потертую сумку.
Тютюнин вздохнул. Он уже хорошо знал подобных клиентов. Сейчас старушка достанет кацавейку времен свой молодости, лысую, как коленка, и попросит за нее денег.
Однако сначала клиентка поставила на прилавок старый самовар и замерла, вопросительно глядя на приемщика подслеповатыми глазами.
Самовар был не совсем по профилю «Втормехпошива», однако Серега, быстро прикинув вес позеленевшей меди, с ходу определил свою выгоду.
—Пятьдесят рублей! — объявил он и тоже замер, ожидая, как старушка отреагирует.
Кажется, она не совсем поняла, что он ей сказал, однако кивнула и взяла протянутые деньги.
—Налево работаем, Тютюнин? — услышал Серега за своей спиной и, обернувшись, увидел бухгалтера Фригидина.
Фригидин был человек злой и своим приплюснутым черепом напоминал змею-щитомордника. А еще он воровал у Сереги сахар, когда тот оставлял тумбочку открытой.
—Что значит налево? — стараясь не терять из виду старушку, спросил Тютюнин.
—А самоварчик-то зачем? Медь сдавать будем?
—Я их, эти самовары, может, с пятого класса собираю, — соврал Серега.
—Это еще доказать надо, — поднявши к потолку палец, заявил Фригидин и шмыгнул за угол. «Змей, — подумал Серега. — Аспид».
И снова вернулся к служебным обязанностям.
—Что вы еще хотели, бабушка? — спросил он.
Старушка снова порылась в сумке и брякнула на прилавок древнюю муфту, с которой, словно золотистая пыль, разом поднялась целая туча моли. Штук примерно миллион.
Моль в стенах «Втормехпошива» считалась самым страшным врагом. Если она попадала на склад готовой продукции — пиши пропало. На этот случай у Сереги Тютюнина был припасен баллон дихлофоса, а для особых ситуаций — крепко действующая отрава, привезенная из-за границы братом жены его друга Лехи Окуркина.
В английском Тютюнин был не силен, а потому принял слова друга на веру: «Разок кнопку давани — и дело сделано. А сам старайся не дышать».
Серега понимал, что применять средство придется в условиях населенного людьми города, а потому завел в своей приемке настоящий противогаз. У него дома их целый ящик был — чего жадничать?
Одним словом, моль уже поднималась к потолку, и Серега, осознавая, что нужно спешить, перегнулся через прилавок и одним мощный движением нахлобучил на старушку противогаз — прямо поверх шляпки. Бедняга так и села на пол, а Тютюнин, выхватив баллончик, смело пшикнул в самую гущу меховых вредителей.
Эффект от применения был ошеломляющим не только для моли, но и для самого Сереги. Он вдохнул лишь самую малость и сразу увидел море, солнце и даже пальмы, а уже потом услышал свой хриплый кашель и понял, что быстро ползет по коридору.
Рядом открылась дверь туалета, и в коридор шагнул змей Фригидин.
Заметив ползущего Тютюнина, бухгалтер злорадно захихикал, однако ненадолго. Вздохнув, чтобы посмеяться во всю глотку, Фригидин схватился за горло и, выпучив глаза, рухнул рядом с Серегой. А затем, заходясь хриплым кашлем и судорожно взбрыкивая ногами, пополз следом за Тютюниным, стараясь не отставать.
Оба знали, куда они ползут, спасая свою жизнь. По коридору налево находился кабинет директора «Втормехпошива» господина Штерна, в котором имелось большое окно. До других окон ползти было очень далеко.
Когда до спасительного кабинета оставалось несколько метров, оттуда вышел дизайнер-закройщик Турбинов, личность творческая и пьющая. Увидев ползущих Тютюнина и Фригидина, Турбинов удивился и, не замечая катившейся по коридору волны оранжевого газа, сделал случайный вдох.
Потолок и стены зашатались, и несчастный дизайнер-закройщик грохнулся на пол.
Между тем Серега Тютюнин уже распахнул лбом дверь и первым вполз в приемную.
На секретаршу господина Штерна трое вползающих посетителей с красными физиономиями и выпученными глазами не произвели никакого впечатления. Она нахмурила брови и, не переставая пилить ногти, строго спросила:
—Куда это вы ломитесь? Борис Львович занят!
Однако Тютюнин смело боднул следующую дверь, зная, что за ней его ждет спасение.
- 2 -
Директор, Борис Львович, был действительно занят. Он разговаривал по телефону с любовницей.
Когда распахнулась дверь и за ней никого не оказалось, Борис Львович промурлыкал в трубку: «Минуточку, рыбка» и приподнялся из кресла.
То, что он увидел на полу, заставило его запрыгнуть на стол и закричать: «Помогите!» — отчаянно топая ногами и давя карандаши.
Прямо по итальянскому паркету к нему ползли три неизвестных субъекта с красными лицами, выпученными глазами и распахнутыми ртами. Они хрипели и вытягивали вперед руки со скрюченными пальцами, а Борис Львович продолжал вопить и клясться, что больше никогда не будет никого обижать.
Однако зомби оставались глухи к его мольбам и один за другим стали взбираться на стол. Не помня себя от страха, господин Штерн распахнул окно и сиганул вниз, на кусты сирени, произраставшие из строительного мусора. Этаж был второй, поэтому он почти не ушибся, но следом за ним в сирень стали падать его преследователи.
—Тю... Тю... — попытался заговорить один из них, высунув из кустов сплющенную голову.
—Фригидин! — узнал его Штерн.
—Тютюнин виноват, Борис Львович! Тютюнин! — заверещал бухгалтер и стал тыкать пальцем в сторону приемщика. — Он на меня покушался и на Турбинова тоже!
—Не покушался я, Борис Львович. Я моль травил, — сказал в свое оправдание Серега и начал отряхивать штаны. — Просто дихлофос крепкий попался. Я сам не ожидал.
—А откуда моль-то взялась? — поинтересовался Борис Львович, понемногу приходя в себя.
—Так бабуля притащила, клиентка! — радостно сообщил Тютюнин.
—Бабуля? А как она перенесла дихлофос? Как бы нам за старушку отвечать не пришлось! — забеспокоился Штерн.
—Да с бабулей ничего не могло случиться, — махнул рукой Серега. — Я на нее противогаз надел... Вот разве что...
Страшная догадка поразила Тютюнина, и он, сорвавшись с места, побежал вокруг здания.
Спугнув во дворе кошку и чуть не сбив уборщицу Дусю, Серега рванул на себя дверь и едва успел пригнуться. Плотный, словно кулак, рой обезумевшей моли рванулся вон из гибельной атмосферы «Втормехпошива» и, взвившись высоко в небо, унесся к горизонту в южном направлении.
Оставив дверь широко открытой, Тютюнин осторожно вошел в приемку и потянул носом. Заграничная дрянь в воздухе еще держалась, но уже в безопасной концентрации. В углу у стеночки тихо сидела старушка. Она уже не шевелилась.
—Эй, бабуля... — позвал Тютюнин. Старушка не отозвалась. Серега, сдернув с нее противогаз, снова позвал:
—Бабуля, можно выходить...
Клиентка по-прежнему не отзывалась, а Тютюнин, проверив фильтр противогаза, понял, в чем дело, — его закрывала резиновая пробка.
«Посадят теперь», — подумал Серега и тоскливо посмотрел на прилавок. Там он простоял полтора года, служа «Втормехпошиву» верой и правдой.
Представив себя на нарах, Тютюнин зашмыгал носом. Пока он жалел свою загубленную жизнь, старушка вдруг очнулась и, прихватив котомку и шляпку, выскочила на улицу.
На полу осталась лишь горсть старорежимных пуговиц с двуглавыми орлами. Пуговицы тоже оказались медными, и Серега уже собрался сунуть их в карман, когда снова услышал голос вездесущего Фригидина.
—Опять налево работаешь, Тютюнин? Серега обернулся и увидел стоявшего в дверях приемки директора, а рядом с ним бухгалтера.
—Обратите внимание, Борис Львович, — продолжал ябедничать Фригидин. — Пуговичек жменьку из бабушки вытряс, а до этого — самовар медный тульский.
—Откуда пуговицы, Тютюнин? — строго спросил Штерн, как будто это имело главнейшее значение.
—Должно быть, из бабушки просыпались... — пожал плечами Серега. И вздохнул.
—Ну, допустим, что из бабушки. А где тот дихлофос которым ты здесь моль уморить собирался?
Серега прошел за прилавок и поднял с пола брошенный при отступлении баллончик.
—Вот, пожалуйста, — сказал он, протягивая директору неопровержимую улику.
—Так-так, Тютюнин, — произнес Борис Львович и строго посмотрел на Серегу. — Ты знаешь, что здесь написано?
—Нет, я язык только в школе изучал.
—Какой? — уточнил Штерн.
—Говяжий! — съехидничал Фригидин.
—Почему говяжий? — обиделся Серега. — Персидский язык.
—Персидский?! — поразился директор и покачал головой. — Ну, Тютюнин... А ты видел, что здесь череп с костями нарисован?
—Ну видел, — неопределенно пожал плечами Серега. — Это чтобы внутрь не принимали...
—Турбинов, ну-ка давай ты, — обратился директор к появившемуся дизайнеру-закройщику, который во «Втормехпошиве» считался человеком просвещенным.
—Полицейское спецсредство. Запрещено к продаже, — с ходу перевел тот.
—Запрещено к продаже — ты слышал, Тютюнин? — Директор со значением поднял палец. — И кстати, — Борис Львович огляделся, — где хоть одна погибшая моль?
—Да, где хоть одна погибшая моль? — повторил Фригидин.
—Моль улетела...
—Вся? — уточнил Штерн.
—Практически, — кивнул Серега. — Только я дверь открыл, они как ломанулись. И сразу в небо...
—»И их печальные голоса растаяли в вышине», — продекламировал Фригидин своим противным голоском. — Это ж тебе не журавли, Тютюнин. Это моль!
—Как сказать, — вмешался бывалый Турбинов. — Мне один товарищ привозил из Шри-Ланки траву...
—Не надо про траву, Турбинов, — остановил его директор. — А ты, Тютюнин, предъяви сам объект, с которого моль взлетала.
—Ага, полигон журавлиный! — снова влез Фригидин. Со двора в приемку заглянула женщина.
—Вы работаете или как? Тряпье берете?
—Тряпье не берем, у нас тут не помойка, а предприятие по пошиву, — с достоинством произнес Штерн. — Вы пока подождите, мы внутреннее расследование проводим. Скоро уже закончим.
—Ага, — кивнула женщина и прикрыла дверь.
Тютюнин поднял с пола злополучную муфту и протянул Штерну. Вид ее был столь омерзителен, что директор попятился.
—Ну-ка, брат Турбинов, посмотри, что это?
—Муфта это дореволюционная, — сразу определил тот. Затем смело взял изделие в руки и понюхал.
—Чем пахнет? — поинтересовался директор.
—Дерьмом мышиным. Есть немного нафталина, мездра пованивает — пропала мездра. Однако дерьма все же больше. В этой муфте не одна тыща мышей вывелась.
—Ну, в общем понятно, — подвел итог директор. — Ты пока работай, Тютюнин, рабочий день еще не закончился, а мы пойдем совещаться на тему, что с тобой делать. Возможно, ты уже сегодня будешь уволен.
—Возможно уже сегодня! — радостно повторил Фригидин и убежал вслед за Штерном и Турбиновым.
- 3 -
Тяжело вздохнув, Серега почесал макушку и вернулся к уже недолгим служебным обязанностям.
Думать о том, что он скажет жене, ему не хотелось. Зато он отлично знал, что скажет Лехе Окуркину за его подарочек.
У стойки выстроилась очередь из жаждущих сдать меха, и до четырнадцати ноль-ноль, когда приемка закрывалась на обед, Серега успел принять три собачьи шубы, кротовую поддевку, шкурку зайца и артефакт неизвестного происхождения, который ему отдали за так, в нагрузку к зайцу.
Заперев изнутри дверь, Серега вернулся к себе за стойку и, подумав, отправился в уборную. Там в поломанном бачке всегда шумела вода, а шум воды Тютюнина здорово успокаивал.
«Работу сразу искать не буду, — размышлял он. — Надо ждать хорошего места, где человека ценят».
Почувствовав себя немного лучше, Серега вернулся в приемку и застал там Фригидина.
Нагнувшись над тумбочкой Тютюнина, бухгалтер торопливо жрал сахар.
«Должно быть, уже списал меня, гад!» — обозлился Серега и, тихо подкравшись, дал Фригидину крепкого пинка.
—Ой! — вскрикнул тот и, развернувшись, стал потирать ушибленное место. — Это вы, Сергей? А я тут...
—Сахар мой воруешь, сволочь, — угрожающе произнес Тютюнин.
—Я попросил бы вас... не усугублять свое и без того сложное положение... — залепетал пойманный с поличным бухгалтер. — И потом... у вас еще полпачки осталось. Стоит ли жадничать?
—А ты прав, — улыбнулся Серега подсказанной Фригидиным мысли. — Ты прав, гаденыш, я не жадный.
С этими словами он достал из тумбочки оставшиеся полпачки сахара и, протянув Фригидину, приказал:
—Ешь.
—Ой, спасибо, Сергей! Вы не такой грубый, каким показались мне вначале. Я даже сожалею, что вас увольняют.
Фригидин взял парочку кусочков и положил в карман.
—Я их потом съем.
—Нет, не потом, — со злой улыбочкой возразил Тютюнин. — Здесь будешь кушать — сейчас. И не два кусочка, а весь сахарок. Ты же его так любишь, гад!
Серега снова продемонстрировал драконью улыбку и, чтобы Фригидин лучше понял, ткнул его под ребра.
Бухгалтер снова ойкнул и принялся за сахар. Первые четверть пачки он одолел довольно быстро, но затем стал давиться, и Тютюнин позволил ему запивать угощение холодным, оставшимся со вчера чаем.
—Все, — сказал Серега, когда сахар был съеден. — Теперь можешь идти.
Фригидин посмотрел на своего мучителя засахаренными глазами, икнул и нетвердой походкой направился в коридор. Уже из-за угла он, полуобернувшись, обронил:
—Фа... фашист... — и исчез.
«Ну вот, — подумал Тютюнин. — Теперь и увольняться можно».
В коридоре снова послышались шаги. Серега подумал, что это бухгалтер, однако вместо Фригидина в приемку заглянул рабочий из пошивочного цеха.
—Ты, это, иди к директору... Зовут тебя...
- 4 -
В кабинете господина Штерна было много света и свежего воздуха. Распахнутое окно напоминало о недавнем происшествии, однако на лицах присутствующих Тютюнин не заметил никакого ожесточения.
«По-хорошему уволят», — решил он и взглянул на секретаршу директора Елену Васильевну, отчего та вздрогнула, должно быть вспомнив, как Серега вползал к ней в приемную.
—Ну, Тютюнин, осознал свою вину? — поинтересовался Штерн.
—Дык, — Серега пожал плечами, — понятное дело.
—Это хорошо. Мы тут в муфте старинной лейбл нашли, поставщика Его Императорского Величества купца Резинова... Вот...
И директор положил на стол небольшую медяшку.
—Эта находка в корне меняет дело, поскольку мы ее теперь на главный заказ пришьем — доху для господина Куклинского, в «мерседесе» ездить. Получится у нас, Турбинов? — обратился Штерн к своему дизайнеру-закройщику.
—Конечно получится. Кроличьи шапки мы уже красим и стрижем под барса. Потом сошьем их гнилыми нитками, и все подумают, что дохе триста лет и ею укрывался князь Голицын. Или Потемкин. Лейбл царского поставщика только придаст нашей дохе натуральности.
—То есть качество гарантируете? — еще раз уточнил. Штерн.
—Качество и безопасность, — легко пообещал Турбинов и потер свой большой нос. Он всегда потирал его, когда хотел выпить.
—Одним словом, Тютюнин, ты остаешься в нашем славном коллективе, а за лейбл мы премируем тебя двести рублями... Или нет — двестью рублями... Елена Васильевна, подскажите, как правильно?
Секретарша наморщила лоб, потом посмотрела в потолок и наконец сказала:
—Дайте ему двести рублей, и дело с концом.
—Правильно, а то обед заканчивается, — поддержал Турбинов и снова почесал нос.
Директор отсчитал Тютюнину деньги, и тот, радостный, выскочил в коридор, где едва не столкнулся с людьми в белых халатах, которые деловито волокли на носилках тело Фригидина.
—Мужчина! — позвали Серегу проникновенным басом, а затем тяжелый бюст припечатал его к стенке. — Вы кто такой?
—Я Тютюнин, приемщик, — быстро ответил он, поглядывая снизу вверх на дородную врачиху.
—Женаты?
—Уже пять лет! — отрапортовал Серега.
—Жаль. — Врачиха разочарованно улыбнулась, показав золотые зубы. — Но на всякий случай, меня Светланой зовут.
—Очень приятно. А чего это с нашим бухгалтером случилось?
—А слиплось все на хрен.
—Все — это что? — осторожно уточнил Тютюнин.
—Все — это все, — просто ответила врач Светлана.
—И куда же его теперь повезете?
—Ясно куда — отмачивать... Вы чего здесь производите, женатый? Я, конечно, не санврач, но вонь тут у вас... — Светлана скривилась и покачала головой.
—Перелицовываем шкурки, пересаживаем мех и восстанавливаем мездру.
—Ну ты со словами-то поаккуратней, я грубиянов не люблю, — предупредила Светлана.
—Это не ругательство, это наш производственный термин.
—Знаем мы ваши термины... — Светлана вздохнула, от чего ее могучий бюст едва не перекрыл Тютюнину дыхание. — Откуда на производстве сахар?
—Не... Не знаю, — соврал Серега.
—Обычно у нас вызовы на кондитерские фабрики, а тут, блин, мездра. — Произнеся это слово, Светлана хохотнула. — На прошлой неделе на пятую кондитерскую экскурсантов из Вьетнама привозили. Так те весь конвейер вылизали. Были семь случаев слипания — два тяжелых.
Из-за угла показалось красное лицо санитара.
—Светлана Семеновна, мы готовы — можно ехать!
—Уже иду, — отозвалась та. И, снова притиснув Серегу к стенке, спросила:
—Сигареткой угостишь, женатик?
—А я не курю.
—Я — тоже... Когда-нибудь брошу... Ты вот что, Тютюнин, — Светлана извлекла из кармана кусочек серого картона и протянула Сереге, — здесь телефончик нашего морга, скажешь добавочный 137, и тебя со мной соединят.
—Спасибо, — поспешил поблагодарить Тютюнин.
—Пожалуйста. Если гланды нужно будет вырезать или там стул жидкий поправить — звони.
Светлана подмигнула Сереге и двинулась по коридору, заставляя скрипеть плохо уложенный паркет.
—Уф-ф, — выдохнул Тютюнин и огляделся. Несмотря на удачный исход дела с молью, на душе у него было тревожно. Событие, которое должно было изменить его жизнь, неотвратимо приближалось.
- 5 -
Обычно приемка работала до шести вечера, но Серега сбежал на полчаса раньше. Ему не терпелось похвастаться перед женой двумя сотнями премии, а перед другом Лехой тяжелым самоваром и горстью пуговиц — всем тем, что после сдачи на приемный пункт гарантировало им отличное проведение ближайших выходных.
Возле самого дома Тютюнина остановили двое милиционеров.
—Что в сумке? — спросили они.
—Самовар, — честно ответил Серега и, открыв сумку, показал содержимое.
—Действительно самовар, — произнес один милиционер и разочарованно добавил:
—Старый совсем. На медь сдавать будешь?
—Нет, что вы. Я старину очень обожаю. Отчищу его и буду чай из него пить.
—Ну ладно, иди, — совсем заскучали милиционеры. — Пей свой чай.
В хорошем расположении духа Тютюнин вбежал в подъезд и быстро поднялся на свой этаж, однако неожиданно столкнулся там с пенсионеркой Живолуповой, в простонародье — Гадючихой. Гадючиха обладала тяжелым характером и болезненной подозрительностью, оставшимися ей в наследство с тех времен, когда она служила в НКВД.
—Привет, Тютюнин! — с ложной доброжелательностью поздоровалась она.
—Привет, — без особого энтузиазма ответил Серега.
—Гляжу, опять ты чего-то на работе спер...
—Я не спер. Я это купил.
—Купил? — Гадючиха недобро усмехнулась и предложила:
—Если поделишься, никому не скажу.
—А не поделюсь?
—Сообщу в органы, и отправишься по этапу на десять лет без права переписки...
—Как же, обрадовалась! — воскликнул Серега, смело наступая на Гадючиху. — Прошли те времена, когда вы людей в Магадан отправляли! Кончилась ваша власть! Кончилась!
Под напором Тютюнина пенсионерка поспешно отступила, и Серега, открыв ключом свою дверь, оказался в квартире.
То, что он увидел в прихожей, его не обрадовало. Это были туфли, которые принадлежали теще Сергея — Олимпиаде Петровне.
Олимпиада Петровна работала в столовой и каждый день уносила домой пакеты с продуктами. Оттого и туфли она носила на низком каблуке, что значительно способствовало ее грузоподъемности.
Из комнаты доносились голоса, и Серега, осторожно опустив сумку с самоваром, стал прислушиваться.
—Смотри внимательно, Люба, — это же так просто! Полуповорот, а затем легкое движение кистью и р-раз... Поняла?
—Ну-ка, мама, давай я попробую. Значит так... Полуповорот, а затем движение...
—Кистью! — напомнила теща.
—Да знаю я, мама, не лезь... Кистью р-раз!
«Да что они там делают — танцы, что ли, разучивают?» — удивился Тютюнин.
Он осторожно приоткрыл дверь и вошел в комнату, а увлекшиеся занятиями женщины поначалу его даже не заметили.
«И р-раз! Кистью, полуповорот!» — повторяли они свои заклинания и размахивали дубовыми скалками.
—Так вот, значит, чем вы тут занимаетесь! — воскликнул возмущенный Тютюнин. — Бить меня обучаетесь! Да? Вы за этим, Олимпиада Петровна, приходите, чтобы жену на мужа натравлять?
—И вовсе не за этим! — спрятав скалку за спину, стала оправдываться теща. — Просто навестить дочку зашла, а Люба здесь одна заскучала. Да и физкультура ей необходима.
—Физкультура ей необходима? Да она этой физкультурой каждое воскресенье занимается — у меня вон на спине синяки не проходят! — И, чтобы доказать свою правоту, Тютюнин стал срывать с себя рубашку.
—Да ты бы еще штаны снял, бездельник! И правильно, что синяки! Другой бы уже не пил, раз жене не нравится!
—Я, к вашему сведению, Олимпиада Петровна, и не пью, а только выпиваю. Я ведь меру-то знаю! Я не какой нибудь запойный!
—Не запойный?! — Теща усмехнулась и уставила руки в боки, не скрывая своей скалки. — А кто с двадцать третьего февраля по восьмое марта пил? Алкоголик!
Получив такое ясное напоминание, Серега едва не сник. Действительно было. Однако, чтобы не оставлять поле битвы врагу, он сам перешел в наступление:
—Если я алкоголик, то вы расхититель народного имущества! Вы, Олимпиада Петровна, из ресторана ушли, куда вас на хорошую зарплату устроили. А почему? Уж не потому ли, что там воровать нельзя было, а вы, дорогая теща, без этого не можете?
—Не смей так говорить с мамой! — вмешалась Люба.
—Не бойся, доча, я ему сейчас отвечу, — сказала Олимпиада Петровна, раздувая ноздри, словно разъяренный носорог. — Значит, ты думаешь, дорогой зятек, что уел меня этим? Мол, таскаю и все такое? А вот и не уел! Я вот энтими самыми руками с пятнадцати лет домой несу! Я энтими самыми руками за тридцать лет работы на автомобиль «москвич» натаскала и на кооперативную двухкомнатную квартиру! А ты чего для своей жены сделал?
—Да я... Да я сегодня премию получил! Вот! Меня на работе ценят! — закричал Серега и шлепнул на стол двести рублей.
—Ой, правда, что ли, премия? — воскликнула Люба и, взяв в руки две сотенных, посмотрела их на свет, словно ей не верилось, что они настоящие. А теща лишь усмехнулась и покачала головой.
—Двести рублей. С поганой овцы хоть шерсти клок.
—Да ладно тебе, мама. Может, он еще принесет.
—Принесет, как же, — потеряв поддержку Любы, Олимпиада Петровна стал а успокаиваться. — Зашла к дочке на минутку, так он тут же скандал устроил.
—А зачем вы в гости со своей дубовой скалочкой ходите, Олимпиада Петровна? У вас так принято, что ли?
—А ну и что же, я, может, женщина одинокая, ко мне на улице каждый раз пристают. Нужно же чем-то обороняться.
—Пристаю-у-ут? — передразнил Серега. — Размечталась! Не то что пристают, за километр обегают!
—Перестань терзать маму, Сергей! — вступилась Люба. — Она все делает из лучших побуждений.
—Да, из лучших побуждений. И скалочку тебе дубовую заместо сосновой подарила, и обучает, как мужа бить, чтобы наверняка угробить уже. Я поражаюсь, Олимпиада Петровна, как вы еще стальную скалочку дочурке не подарили. Чтобы как удар, так сразу и труп.
—Все, Люба! — обиженным голосом объявила теща. — Этого я потерпеть не могу и сейчас же уезжаю. Ноги моей у вас больше не будет, Сергей Викторович! Ни одной ноги! — С этими словами она направилась в прихожую, а довольный Тютюнин вышел на кухню. Не часто ему случалось утереть Олимпиаде Петровне нос, однако сегодня это удалось.
Скоро в прихожей хлопнула дверь, и Люба пришла на кухню.
—Сергей, — произнесла она сухим, почти официальным тоном. — Нам с тобой нужно поговорить.
—А можно попозже, а то я жрать хочу?
—Попозже нельзя, Сережа. — Люба присела на табуретку рядом с мужем и, посмотрев ему в глаза, сказала:
—Мне мама про тебя страшную вещь рассказала.
—Ну и что? — не глядя на жену, отозвался Сергей, проверяя по кастрюлькам, что привезла теща на этот раз.
—Мама сказала...
—Ну?
—Мама сказала, что...
—Ну что твоя мама сказала?
—Что ты, Сережа, возможно, еврей.
- 6 -
Не выходя из кухни, Сергей созвонился с Окуркиным Лехой, который по случаю пятницы пораньше сбежал с работы.
Окуркин работал на ложкоштамповочном предприятии, где зарплату не платили месяцами. Поэтому он мог как угодно нарушать дисциплину, не боясь, что его за это попрут с производства.
До того как стать мастером ложкоштамповки, Леха три года отработал в лыжезагибочном цехе. Дело ему нравилась, однако постоянные недоразумения из-за выяснения места его работы вынудили Окуркина оставить лыжи.
Происходило это очень просто. Стоило кому-то спросить Леху, где он работает, следовало вполне нормальное пояснение:
—На лыжезагибочном станке.
—Да? И что вы на нем делаете?
—Лыжи загибаю, — спокойно объяснял Окуркин.
—Кому? — тут же следовал настороженный вопрос.
—Кому скажут, тому и загибаю, — честно признавался Леха. — Это же не я сам решаю. Для этого другие люди есть, — добавлял он, повергая собеседника в замешательство.
Случалось, что нервные граждане даже писали на Леху заявления, обвиняя его в посягательстве на их жизнь. Устав от подобных недоразумений, Окуркин ушел с любимой работой и подался в ложкоштамповку.
Перекинувшись по телефону с Лехой парой слов, Тютюнин уговорился встретиться с ним через полчаса и отправиться на старый стадион «Локомотив». По пятницам там проходили международные встречи команд восьмой лиги. Билеты распространялись по смехотворным ценам, а потому на трибунах был полный аншлаг.
Наскоро перекусив ворованными тещей голубцами, Серега сказал Любе, что идет на футбол, и, подхватив большой полиэтиленовый мешок, выскочил из квартиры.
Возле подъезда он снова встретился со старухой Гадючихой, которая плела интриги, нашептывая что-то на ухо другой пенсионерке.
Когда Тютюнин подошел к остановке, Леха уже стоял в условленном месте и поплевывал на асфальт.
—Ну ты меня подставил со своим дихлофосом американским! — с ходу начал Тютюнин.
—А чего не так с дихлофосом? — спросил Леха.
—Этот дихлофос не от моли, а от людей оказался.
—Да ты что?
—Вот и что. Я его против насекомых применил, так чуть сам дуба не дал и весь «Втормехпошив» не потравил. Меня даже уволить хотели...
—То-то у Митяя такая рожа довольная была, когда он мне пузырек дарил, — начал припоминать Окуркин. — Я ведь ему бритву свою отдал. Вот сволочь.
Подошел автобус, из которого вывалила толпа усталых пассажиров. Друзья заскочили в салон и сейчас же нарвались на толстую тетку-кондуктора.
—Ну? — строго спросила она с такой интонацией, что сейчас же напомнила Сереге его тещу.
—А мы чернобыльцы, у нас льготы, — не очень убедительно заявил Леха, показывая какую-то затертую книжку.
—Или берете билеты, «чернобыльцы», или вылетаете на следующей остановке.
—Берем билеты, — согласно кивнул Серега и отдал тетке деньги.
Когда друзья заняли место у окошка, Леха толкнул Тютюнина в бок и спросил:
—Ты чего это какой-то не такой? Надо было поспорить с ней, а ты сразу: берем билеты.
—Ладно, — отмахнулся Серега. — Я сегодня самовар прихватил медный — на десять кило чистого металла!
—Да ты что? Значит, завтра гуляем?
—Гуляем!
—Эх... — Леха поморщился. — Не получится завтра. Я в деревню еду. Кстати, не хочешь мне помочь?
—А чего делать надо?
—Да прабабка моя померла. Наследство оставила — дом и два сарая. Надо ехать... это... во владение вступать. Моей Ленке не терпится — прямо завтра и поедем.
—А чего, давай, — сразу согласился Серега, хотя внутренний голос советовал ему остаться дома. — Отпуск у меня только в сентябре, а шашлычка поесть хочется.
—Шашлычок будет, только с этим делом... При жене, сам понимаешь, нельзя. К тому же я за рулем.
—Понимаю, — согласно кивнул Тютюнин. — Но завтра только суббота, а будет еще и воскресенье.
—Будет, — согласился Леха. — Хотя в субботу тоже можно чего-то придумать.
На остановке «Чатланский завод» друзья вышли и направились прямо к стадиону. Туда уже стекались толпы подвыпивших граждан, которые несли с собой авоськи с баночным пивом, и это радовало Серегу с Лехой больше всего, поскольку они ходили на матчи не для спортивного удовольствия, а только корысти ради. Окуркин и Тютюнин контролировали половину пространства под трибуной Б-4, куда во время матча обильно сыпались пустые алюминиевые банки — бутылки на стадион приносить не разрешалось, чтобы их потом не швыряли на поле.
Время от времени на территорию под трибунами покушались бомжи из соседнего района, однако местная баночно-алюминиевая мафия давала чужакам достойный отпор.
—Кто сегодня играет? — спросил Леха у синюшного мужика в обоих левых ботинках.
—«Басмач ятаган», Турция, и «Обувщик» из Пескоструйска, — довольно внятно произнес тот. — Принимаются ставки на результат игры.
—Так ты значит этот... брокер?
—Букмекер, — поправил синюшный. — Угадаете исход матча — пол-ящика пива ваши.
—Нет, мы здесь по работе, — ответил за Леху Тютюнин, видя, что тот при упоминании пива стал доверчиво улыбаться маклеру. — Пойдем, нам еще порядок навести нужно.
—Ты прав, нужно успеть до начала, — согласился Окуркин. Под порядком подразумевалась уборка того, что накапливалось под трибунами за неделю между матчами.
На месте они застали своего соседа — пятнадцатилетнего Азамата.
Тот приветливо помахал им, блеснув черными глазами. Прежний хозяин этой территории за долги отдал ее брату Азамата, который торговал на рынке фруктами.
По-русски мальчик говорил плохо, однако соседи хорошо друг друга понимали. Азамат вел бизнес честно и никогда не спорил из-за банок, падавших на демаркационную линию. Он великодушно отбрасывал их на сторону Сергея и Лехи.
Несколько раз после футбола за Азаматом приходили бритоголовые, однако Леха, хотя и был невысок ростом, умело действовал «пальцем» от танковой гусеницы, который он всегда держал под трибуной.
Подчистив территорию и приготовив камни — «прессовалки», которыми плющили банки, Тютюнин и Окуркин стали прислушиваться к тому, что происходило наверху.
Болельщики беззлобно ругались матом, обещая туркам нелегкую жизнь, и открывали банки с шипящим теплым пивом.
Скоро началась игра, и первая тара полетела под трибуны.
Серега работал на подборе банок, а Леха прессовал их в алюминиевые пятачки. За хорошую игру друзья набирали до трех тысяч банок и, если бы не плющили их, могли бы увезти урожай только на самосвале.
Вскоре турки забили гол.
—Басмачей на мыло! — стали кричать с трибун, и вниз полетели недопитые банки — признак неудовольствия.
Пришлось Сереге выливать пиво на землю, что вызывало у Лехи тяжелые вздохи. Вылитое пиво было очень жалко.
Игра стала выравниваться, и банки падали с равными временными интервалами по всей площади трибуны.
Азамат быстро собирал их на своей половине и лишь слегка приминал ногами, прежде чем бросить в мешок, — за ним заезжал брат, а потому проблем с транспортировкой у него не было.
Скоро начало темнеть, однако банки сыпались исправно.
—Я уже пятнадцать сотен насчитал... — сообщил Окуркин, который, словно ложкоштамповочная машина, без устали плющил алюминий.
—Хорошо... — сказал Тютюнин.
Под конец матча «Обувщик» начал отыгрываться. Пиво полилось рекой, и Серега почувствовал, что ему становится жарко. Леха застучал камнем чаще, а сосед Азамат даже стал что-то напевать.
—Две пятьсот! — крикнул Окуркин, утирая со лба пот. «Обувщик» снова атаковал, и трибуны гудели от дружного рева.
«Сегодня будет рекорд, — подсказал Сереге внутренний голос. А затем добавил: — А в деревню ты бы лучше не ездил».
Наконец «Обувщик» сравнял счет, и банки обрушились настоящим цунами. У Сереги от напряжения стали подрагивать коленки, а Леха выдыхал воздух с каким-то хрипом, однако не сдавался и лишь время от времени нервно похохатывал.
—Три семьсот двадцать семь! — торжественно объявил он, когда марафон наконец закончился и болельщики стали покидать трибуны.
Серега помог другу уложить все заготовки и попробовал приподнять раздувшийся мешок. Это оказалось не так легко.
Мимо, словно стая волков, прошли бритоголовые. Они недобро покосились на Азамата, однако раскрасневшееся лицо Лехи Окуркина отпугнуло их.
—А вон и Сайд! — заметил бежевую «шестерку» Тютюнин, и Азамат приветливо помахал брату рукой.
В последнее время Сайд подвозил Леху с Сергеем, вместе с их товаром. Алюминий они тоже сдавали вместе, в подпольном пункте какого-то земляка Сайда и по более высоким ценам.
Пока грузили добычу, неподалеку происходила драка. Точнее, не драка, а избиение. Били букмекера, который за время матча успел пропить все доверенные ему ставки.
Неподалеку стоял милицейский сержант и со скучающей физиономией наблюдал за процессом. Его тоже угораздило поставить на результат, и теперь он мстил букмекеру чужими руками и ногами.
Видимо, решив, что тому уже хватит, он вяло разогнал народных мстителей и, махнув рукой, подозвал машину с клеткой.
—Хорошо денек прошел, — сказал довольный Леха, когда они погрузились в «шестерку» Сайда.
—Да, неплохо, — согласился Серега. — Очень неплохо.
| Следующее
|