Глава 3. Жизнь бессмысленна

У меня такое мироощущение, что лучше бы его вовсе не было.

Авессалом Подводный

Утром, так и не заснув ночью, пошёл в школу.

«А они, что ничего не видят?— думал про себя Сашка, слушая, как Витька со Славкой осторожно прикалываются над его помятым внешним видом.— Или им совсем по барабану, что со мной происходит? Они ничего не заметили за эти пять месяцев? Я же с ними больше времени проводил, чем с той же Ларисой Геннадьевной. Но если она видела, то... они тоже видели и никто ничего не сказал, а прикалываться, блин, только это и могут. Славка не слишком злобно наезжает, а Витька, наверное, почувствовал, что я сдаю позиции. Ладно, надо с собой решить вопрос, а с ними потом разбираться будем. А что со Светой делать? Подойти, извиниться за вчерашнее, объяснить? Что я могу объяснить? Какое слово найти, чтобы она поняла? Пусть не поняла, а хотя бы не злилась на меня? А она пришла сегодня?»

Сашка, когда вошёл в класс, понял, почему он её не видел — она уже сидела на своём месте, и выглядела не лучше Сашки. Заметив его, она уткнулась в тетрадку, будто не хотела его видеть. Он прошёл на своё место через другой проход, не решился пройти рядом.

И хотя оба боялись посмотреть в глаза другому, но тянуло, как магнитом, то он, то она поглядывали осторожно друг на друга. И где-то к концу урока их взгляды пересеклись. Что они хотели или что боялись увидеть в других глазах, неизвестно. Но всё... будто исчез класс, будто всё вернулось на сутки назад в комнату Сашки. И Света, не выдержав, вскочила с места, убежала с урока, и до конца так и не появилась — плакала и успокаивалась в туалете.

Когда Света убежала, Сашка будто чуть вышел из гипнотического состояния, поднял взгляд на доску, непонимающе посмотрел на дурацкие синусы и косинусы. И понял, что осталось только досидеть до конца урока и уйти совсем. Уйти домой, и пока не определится с собой, ему не нужны больше ни школа, ни друзья, ни Света, которая всегда будет напоминанием. Кошмар какой!

Лишь только началась перемена, сказал Славке, что пошёл домой. А сам бродил по городу, вглядываясь в лица, всякие были: и озабоченные своими проблемами, и радостные почему-то. Может, они прикалывались над его убитым видом. Но все они — чужие. Чтобы не видеть их, чтобы они не раздражали, вернулся домой.

Только тут Сашка немного успокоился. То ли сбросил лишнюю энергию в мир, то ли подпитался у людей, которые, сами того не подозревая, гуляли по городу, а, оказывается, вступали в контакт с Сашкой. И кому что нужно было от другого, даже не поняли. Зато, вернулась способность размышлять логически.

«Самое главное, что я остался один. Может, я и раньше был таким же, но только почувствовав человека рядом с собой и потеряв его, я понял, что совсем одинок и никому не нужен. Никому не интересны ни мои переживания, ни страдания, ни боль, которая сейчас всё больше поглощает всё тело. Да и как они могут почувствовать её? Если сам я про неё не рассказываю. Но я же сегодня видел боль у Светы, и она видела мою... Не знаю, что она подумала про меня... Скорее всего, как и я, она думает о своём вчерашнем позоре. Да, можно было навешать всех собак на неё. Что она что-то не так сделала, что долго была в ванной, что не дала себя поцеловать, что не схватила меня грубо за задницу. Может тогда бы... но ведь не факт. Я не смог! И это моя проблема. Она же была готова, она пришла, она согласилась, она дала себя раздеть, она завелась. Пусть я только задрал её блузку чуть ли не до груди. И она касалась его, когда он был возбуждён, а потом... когда увидела таким — я её понимаю. Как когда-то Сашенька чуть не плакала, когда ей даже не предложили, заставляя её спросить, но факт: она не получила, что хотела больше всего в тот момент. Но у неё тогда не было такого права спрашивать, даже предлагать. И всё равно, было непонимание, была обида — было не так!

Вот интересно, если бы у него не поднялся в первый день. Я бы порадовался, а он бы взбесился. Я ему был враг, который должен был компенсировать его страдания. Так что такого быть не могло. И я думал, что со Светой будет также: природа подскажет и сработает правильно. Но я забыл, что правильно для Сашки и для Сашеньки — это две разные вещи. И если для Сашеньки секс — это готовность принять боль от любимого, претерпеть и получить всё же удовольствие, то тут должно было быть наоборот. Она, Света, ещё ни с кем не была. И, кажется, я начинаю понимать, что с нею я натворил страшное. Она может посчитать, что неправильно со мной повела и сама всё испортила, а уж чем... фантазии у неё много — такого придумать может.

И Толя всё время мешался мне. Пусть я делал так, как делал он со мной, но я же чувствовал это с обратной стороны. Сам же я так никогда не делал. Я вспоминал, как мне было приятно с ним, и повторял. Но её возбудил, расслабил и сам расслабился, я же чувствовал то же, что и она, будто меня целуют, будто меня ласкают, поэтому и не получилось.

Как же ей объяснить? Что ей можно сказать, чтобы поверила и не придумывала ничего? Признаться ей? Чтобы вся школа завтра говорила обо мне? Нет, нельзя. Но извиниться нужно. Сколько там времени? О, как раз через полчаса уроки закончатся. Если она, конечно, их высидела, тоже всю ночь не спала. Надо идти. Может, и получится что...»

Сашка оделся и уже через десять минут стоял у её дома. Прошло минут двадцать, как она, идущая быстрым шагом, показалась на перекрёстке. Саша набрал её номер. Она услышала звонок, но решила не брать. Набрал снова. Достала из сумки телефон, посмотрела — Сашка, и отрубила. Говорить с ним она явно не хотела.

Саша медленно пошёл навстречу. Света остановилась, не зная, что делать. Поэтому Сашка пошёл быстрее, чтобы она не одумалась, не убежала, не стала орать. Не стала, расплакалась и стояла, опустив глаза, когда поняла, что говорить придётся. Но сама молчала.

—Света, ты меня прости за вчерашнее. У меня не получилось. Ты говорила, чего мне бояться? Я не знаю, чего я испугался, но у меня не получилось.

Света подняла заплаканные глаза, неужели он так считает? Но что из того? Даже если и так, она себе столько приговоров вынесла за эти сутки, что жизни не хватит их отработать. Но виноватый вид Сашки, и слова, какими бы неправильными не были, требовали ответа.

—Саша, ты понимаешь, что говоришь?

—Да, я, как и ты, думал, что всё это произойдёт естественно, само собой. Но мы ошиблись, а может, только я.

—А я, по-твоему, не ошиблась ни разу?

—Что произошло на самом деле, то и произошло, а с причинами можно столько придумать каждому. Прости.

Светка ещё раз подняла глаза на него, всхлипнула и спросила:

—Можно, я пойду?

—Только себя не вини, я тебя прошу, пожалуйста.

Светка снова заплакала и ушла. Он постоял ещё минут пять и побрёл домой.

«Ну, вот и поговорил. И каков результат? Она так и будет плакать, как только меня увидит? Ладно, мне уже всё равно, хуже относиться к себе не буду — хуже некуда. А ей буду вечным напоминанием? Не хочу. В школу больше не иду. Через неделю скажу предкам, чтобы перевели в другую школу, если не раньше...»

Добрался домой, и уже сидя на своей кровати, думал о результатах этого разговора. А чего он хотел? Чтобы она разоралась на него, чтобы обозвала грязными словами? Чтобы ему было чем завестись? А она, как нормальная девочка, плакала от обиды, бессилия, своего несчастья. А оно — всё это — никак не зависело от Сашки. Нужно время. Она смирится с тем, что произошло, может, начнёт ругаться на Сашку, а потом у неё всё получится. И несколько восхищённых взглядов на неё, и всё наладится, сотрётся эта неправильная установка.

«Да, если бы она ругалась, если бы оскорбила, я бы нашёл, чем заняться — завёлся, и стал бы доказывать свою правоту, своё право быть Сашкой. А она поплакала со мной, как с Сашенькой, и я её понял. Я не хотел бы, чтобы Сашенька оказалась на Светином месте, как вчера. Про себя, как Сашку, я уже не говорю.

Так что же Толя имел в виду под глупостями, которыми мне не следует заниматься? Куда он меня толкал? От чего предостерегал? Ну, понятно, не в постель с девками... понятно, что не на панель. Мне не зачем сдаваться в публичный дом, чтобы зарабатывать себе на пропитание или на хорошую жизнь ртом и задницей. Не голодаю, но и... занять себя нечем. А может, поговорить с кем-нибудь, как предлагала Лариса Геннадьевна? С предками? О чём? Мы уже давно забыли тот язык, на котором мы понимаем друг друга. Ел? Что ел? Что в школе? Снова дурью маялся?.. Когда ж ты вырастешь?.. Еда, одежда, учеба, телефон. Деньги... Денег сейчас у Сашеньки полно. И что? Пойти накупить водки, так не продадут же.

А сегодня снова в голове странная, не такая как вчера. Вчера была пустота звенящая, а сегодня — какая-то липкая грязь, а не мысли. Состояние ещё хуже того, что было 14 июня, после первого раза с Толей. Вот тогда не было права на жизнь и сейчас нет. Тогда он просто опустил такого хорошего парня, а теперь бросил хорошую девочку, которая так старалась стать ею, чтобы её любили, холили и лелеяли. Но хорошее продолжается так мало... и этого хорошего впереди больше нет. Найти такого же, как Толя, и не хочется и проблематично. И вообще, подойти к мужику и сказать: «Вы мне так понравились. Я хочу с Вами встречаться...» Дурдом. А с девочкой можно только говорить! С любой. Можно найти то, что ей нужно, что ей хочется, но она меня не возбуждают. Я снова окажусь неспособен.

А может, надо признаться следующей, которая мне понравится, в которую я влюблюсь, что я пробовал секс, жил... Но жил с мужчиной, был его девочкой, поэтому прошу снисхождения, если у меня сразу не получится. А если не получится вообще? А смогу ли я рассказать хоть кому-то? Нет, наверное, я не знаю человека, которому я доверял бы, как Толе. А с ним была любовь.

А вот смогу я найти Толю? У меня теперь времени много. Но зачем его искать? Чтобы спросить, кто написал про шлюшку? Попросить продолжить?.. Я должен знать, что у меня есть мужчина, который меня любит, с которым я могу быть собой. А ему это нужно? Не знаю. Я сказал в сердцах, что найду и отомщу, если он меня не трахнет, но это несерьёзное заявление. Я не смогу ему отомстить. Только потому, что я его люблю... до сих пор. Даже за эту надпись он написал, я не обижаюсь. Хоть Сашенька ему не изменяла, ни разу не смотрела на мужчин с вожделением, а на девочек — только с чувством зависти... что они могут быть девочками просто так, а я, как бы ни старался, всё равно, буду только притворяться. Ведь когда я ходил по городу в платье, я всё равно не считал, что Сашенька — настоящая девушка.

Сашенька частенько гуляла по городу, сначала в чужих районах, где нельзя встретить знакомых, а когда однажды прошла рядом с Генкой и Витькой и была не узнана, то решила, что гулять можно и по своему району. Она почти всю свою компанию встречала, но никто из них не узнал в Сашеньке Сашку. Вот только однажды, в конце августа Сашенька очень долго выбирала всё нужное для вышивки в том самом магазине на Димитрова, она почувствовала на себе заинтересованный взгляд, но только минут через десять увидела Верку... Уж неизвестно, узнала ли её Вера, но очень пристально она её рассматривала. Сашенька не знала, покраснела ли она, смутилась? Она только улыбнулась Вере и быстро смылась оттуда... Похоже, что Верка так и не узнала её... Да и за все разговоры с Верой не было даже намека на ту неожиданную случайную встречу.

Да, всё лето я хотела быть Сашенькой, я хотела ею стать, но девочкой я была только с Толей, и не важно в каком виде: в платье ли, в халатике... или совсем голой с торчащим членом... — он и такую Сашеньку принимал. Долго принимал, а потом я ему разонравилась. Так что же? Искать пацана? Влюбляться... Становиться хорошей для него? И как только стану ею — снова буду не нужна...»

Пришли родители. Сегодня Сашка был вменяем, но заморочен — разговор не получился. Тем более, Сашка как представил, что папа скажет, когда узнает, что его сын голубой. Будто Сашка не знал, как он относится к таким, он же всё взорвёт! Он же... сразу убьёт его. «И все мучения закончатся...»— мелькнуло в голове у Сашки. Он успокоился, даже сидел с родителями в комнате и смотрел фильм. Конечно, он не запомнил ни названия, ни про что был фильм, Сашка думал о своём: чем жить дальше?

Около полуночи лёг спать. К этому времени он уже точно знал, что дальше жить нечем, да и незачем. Жизнь закончена! Так решил он для себя и этим ещё успокоился. Он даже заснул часа на два. Проснулся с мокрыми трусами, снял, брезгливо вытер остатки сухой частью и бросил на пол, теперь уже всё равно. Мыться не пошёл. Вспомнился сон, он был не о сексе, о смерти. И от этого он разрядился, потому что боль дошла до такой высокой степени, что перестала ощущаться. Зато нахлынуло расслабление, такой кайф и освобождение... полное, абсолютное.

Единственное, чего хотел Сашка — дождаться утра, уйти в школу, чтобы через полчаса вернутся и сделать это. Ведь на этой Земле он никому не нужен, и ему никто не нужен. Он не задавался вопросом, как отнесутся все, кто его знал, к его смерти. «А пусть как хотят. Поговорят немного и забудут, будто никогда и не было такого мальчика Саша Кузнецов. Может, кто и вспомнит лет через пять-десять, что был такой урод... А может, Бог даст, и не вспомнит. Не так много я ещё натворил, чтобы меня помнить и после смерти вспоминать все обиды. Смерть смоет всё. И Света поверит, что я был прав, что это от меня пошла лавина ошибок, и Толя, если узнает — пожалеет, что прогнал. А может, он как раз про эти глупости говорил? Но ведь сам меня пугал и тюрьмой и расправой, чтобы я не быстро умер, а помучился перед этим. А ведь он, и, правда, говорил именно про это, когда я сказал, что если спросят про платье — скажу, что снял с трупа. Он не хотел такого... или показывал, что не хотел, а просто программировал. Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы. Всем будет проще.

А если я буду напоминанием Светкиного позора?

А если я скажу отцу. Буду вечным преступником... и реальным подтверждением того, что он всегда был прав.

Всё, жизнь закончена. Надо привести в соответствие сущность с действительностью».

===========

Сашка честно пытался уснуть, но не получилось. Когда мать зашла будить его, он уже сидел на кровати одетый, грязные трусы спрятал, чтобы не было лишних вопросов. Ушли они вместе. Мать на работу, а он вроде бы в школу. Но через полчаса он вернулся домой, полный решимости привести задуманное в реальность.

О способе самоубийства он думал ещё ночью, но ничего так и не пришло путёвого в голову. Ему было без разницы, как он будет выглядеть мёртвым. Вопрос, что будет с ним после смерти, его мало интересовал. «Там посмотрим»,— решил он.

Как только вернулся домой, полез в ящик с лекарствами. Перебрал всё. То, что ему было знакомо, недаром же мама — фармацевт, откладывалось в сторону. То, что было неизвестное, читалось: показания, противопоказания, дозировка. К сожалению, ничего более-менее подходящего не нашёл. Были каких-то две незнакомых таблетки с очень сильными побочными действиями, но их было мало.

Значит, этот способ не годится. Хотя, получилось бы неплохо, пока не пришли домой родители, он, чуть помучившись, отошёл бы в иной мир. Ладно, выглянул из всех окошек, прикинул, что третий этаж — это слишком низко... даже если прыгнуть вниз головой, то есть шанс остаться живым. Десять метров — это не высота. Он обулся и пошёл на верх. С десятого этажа это не с третьего — шансы возрастают. Но люк, которым заканчивалась лестница на крышу, оказался закрытым, а где взять ключ от этого замка он не знал. Окна тоже были заделаны на зиму, он так их и не открыл.

Ладно, и это отменяется. Но это же не все способы. Вернулся в квартиру, нашёл подходящий ремень: не такой широкий, но и не совсем узкий — порваться не должен. Часа полтора он ходил по квартире, думая, куда и как его прицепить, чтобы не оборвался. Глобальных мыслей за это время не было. Всё решалось просто: тут не цепляется, тут если прицепить — то будет низко — упрётся ногами и всё сорвётся. Наконец, нашёл: если очень высоко привязать ремень к сушилке в ванной, то останется сантиметров тридцать-сорок. Он принёс табуретку, привязал крепко ремень — подготовился.

Осталась предсмертная записка... Сашка выдрал из тетрадки лист, написал:

«Я ухожу из жизни добровольно.
В моей смерти никого не вините.
Простите, если что не так».

Сложил листок пополам, бросил на стол и пошёл проверить ещё раз. На руках попробовал — выдержит и больше. И тут мысль: «А может в платье? Тогда всё будет понятно, если кому-то захочется с этим разбираться».

Мысль ему понравилась. Ещё час он наглаживал платье, одевался, красился. Проходя мимо зеркала, увидел Сашеньку. Она была бы очень красива, если бы не глаза. Глаза уже были пусты и безжизненны. А как она будет смотреться с вывалившимся языком, вытянутая в струнку, бездыханная... Нет! Пошёл, переоделся обратно. Смыл всю косметику, и решительно взобрался на табуретку. С трудом, даже пришлось вытягиваться на носочках на табуретке, просунул голову в петлю, пытался успокоиться. Мысль, что пришла ночью: «Хочу, чтобы всё закончилось, как можно быстрее» вдруг потускнела, вспомнился Бог, ад, всё, что слышал о самоубийцах. Попытался попросить у Бога прощения за то, что сейчас будет. Несколько раз глубоко вздохнул, будто решил надышаться навсегда. Подумал про себя: «Сейчас досчитаю до пяти и выталкиваю табуретку. Всё! Раз... два... три... четыре... пять... шесть... семь...»

Ноги предательски задрожали, из глаз неудержимо потекли слёзы, а руки лихорадочно уцепились за горячую нержавеющую сталь сушилки. Он не чувствовал этого жара. Он одной рукой сильно подтягивался, а другой пытался сбросить петлю с шеи... Минут десять он с этим справлялся, и лишь когда смог высвободиться, придерживаясь руками за трубы, сполз на пол и разревелся в голос от своего бессилия, от слабости, страха, презрения к себе. И на это оказался не способен.

Минут через двадцать он встал, отвязал ремень, убрал табуретку из ванной и пошёл в кровать, там ещё плакал. Вопрос о Саше и Сашеньке больше нет смысла поднимать. Он будет таким или такой... кем ему будет легче. Люди живут и так, и так. Надо выжить. А может, и вправду поговорить с Ларисой Геннадьевной? Хоть кому-то рассказать всё, хоть чуть-чуть освободиться от этого непосильного груза. Или не загоняться? Делать вид, что ничего не произошло, просто он стал другим.

===========

Он долго думал, кто же он и как теперь дальше жить? Предсмертную записку увидел, когда мать заходила в квартиру. Он быстро сунул её в карман. Говорить ничего не стал. И даже на вопрос матери, почему он не был в школе, он сказал, что не до того было.

—Мам, может, мне лучше в другую школу перевестись?

—Что ты ещё придумал?

—Ты мне поверишь, мне сейчас не до школы. Давай на выходных поговорим.

===========

На следующий день Сашка не пошёл в школу, на звонки не отвечал. Нашёл себе занятие: весь день просидел в Интернете, он в первый раз с интересом смотрел гей-сайты. Он пытался для себя определиться, что с ним произошло, и что с этим делать? Если умереть не удалось, то придётся жить... именно таким... мальчиком-геем, пассивным. И как он выяснил, что именно для него и были созданы все эти страницы. Толя вряд ли бы здесь нашёл что-нибудь интересное для себя. На двадцать материалов для Саши, был один для Толи. На форумах читал о тех же проблемах, что и у него. Зачем изобретать велосипед, если всё уже найдено, заранее определено. Осталось только воспользоваться чужим опытом, перевести в свой, и попробовать жить так. Снова плакал. Он не понимал, сделал ли с ним всё это Толя специально, или Саша изначально был таким. И какая-то безысходность наваливалась на Сашку с каждой новой страницей.

Он глянул на часы: начался последний урок. Надо встретиться со Светой, завтра придётся идти в школу. А то, что было в понедельник, и вспоминать не хотелось. Сашка быстро оделся и пошёл к её дому. Что он хотел ей сказать, ещё сам не решил, но разговор закончить необходимо. Если он договорится со Светой, то можно и не менять школу.

Света была, как всегда, пунктуальна. Ровно через 15 минут после урока она показалась из-за угла дома. Саша пошёл к ней навстречу. Она не испугалась, не убежала, а спокойно шла к нему. Ну, хоть так, значит, есть шанс.

—Здравствуй, Света.

—Привет,— тихо поздоровалась она.

—Мне надо с тобой поговорить.

—Мы уже говорили. Я не хочу.

—Света, я не знаю, услышала ты меня в прошлый раз или нет, но я тебе должен сказать, что во всём виноват только я один. Это только у меня не получилось.

—А тебе это зачем? Какая разница, кто из нас виноват? Я не хочу об этом больше вспоминать.

—Ты пытаешься стереть эти вспоминания, но ты же думаешь об этом,— Сашка смотрел ей в глаза, и понимал, что попал.

—Ну ладно, считай, что я приняла... твою версию. Всё?

—Нет. Этого мало. Ты спрашиваешь, зачем мне? Я представил себя на твоём месте, и понял, как это было ужасно для тебя. Я же видел и чувствовал...

—Ты не можешь представить себя на моём месте.

—Ладно, я тебе скажу... Вчера... Не только из-за того, что у нас с тобой произошло... Если я скажу так, это будет неправдой... Я вчера хотел покончить с собой. И это у меня не получилось.

—Врёшь или рисуешься? Но тебе это не идёт...

—Света, мне незачем врать. Я только хочу, чтобы ты себя не винила за то, что с нами произошло. Только я во всём виноват. И если сможешь хоть когда-нибудь, прости. Но можешь... Если не сможешь, то и не надо,— на глазах у Сашки заблестели слёзы.

—Саш, ты плачешь, что ли? Ну, хватит,— Света взяла его за руку.— Прекращай. Сотворили мы с тобой глупость, но жизнь же продолжается.

Сашка вытер покатившуюся слезу со щеки, попытался улыбнуться, вздохнул.

—Ты очень хорошая девочка. И очень красивая. Жаль, что тебе такой дурак попался, как я.

Светка тоже улыбнулась, хоть и грустно, пожала ему руку.

—Ты же не собираешься больше... сводить счёты с жизнью?

—Больше не собираюсь. Рано ещё.

===========

Оксана так не поняла, что же это случилось с Сашкой. Да и произошло это не сразу, не одномоментно, а как-то постепенно. Сначала он стал пораньше возвращаться домой, ещё реже она слышала алкогольные пары по утрам. Саша меньше играл в свои стрелялки, стал больше читать. Всё было нормально, если бы в последнюю неделю он стал совершенно не таким, как всегда — грустный, усталый, потерявшийся... Стоило только что-то сказать не так, или чуть наехать, он сжимался, опускал глаза или совсем наоборот: даже матом ругался при ней, на неё, на жизнь, на всё.

Сегодня снова не пошёл в школу. А вчера звонила Лариса Геннадьевна — классная руководительница, спрашивала, что случилось, почему Саши нет в школе второй день подряд? А когда вечером Оксана спросила его о причинах его пропусков, он заявил, что хочет бросить эту школу. Поэтому Оксана договорилась о встрече с классной руководительницей.

Лариса Геннадьевна минут десять рассказывала, что программа трудная, что пропускать нельзя, что Сашу надо убедить ходить на уроки. Как будто Оксана сама не понимала. Но перейти к конкретному разговору о Саше было сложно.

—Оксана Владимировна, Вы не знаете, что с Сашей происходит?

—Не знаю, он ничего не рассказывает.

—Но не всегда можно рассказывать. Со мной он отказался откровенничать.

—А тут что произошло? Снова баловался?

—Да нет — хуже. Баловался, конечно, но как по принуждению, без куража. Я однажды заметила, что сидит потерянный, и чуть не плачет. Вы таким его не видели?

—Я всякого его видела.

—А поговорить не пробовали?..

—Как не пробовала? Поговорили однажды, я заметила, что он так вырос, что стал девочками интересоваться. Вот я и подумала, что это последствия того разговора, он стал взрослеть, стал более серьёзными вещами интересоваться.

—Друзья у него тоже не самые лучшие. Особенно, когда заведутся, а если двое-трое, вообще, сладу с ними нет.

—Он меньше стал с ними видеться. То, бывало, не загонишь, а то лежит, читает.

—А что читает?

—Всякое. И романы, и справочную литературу.

—Эротику?

—Да нет, всякое... не детективы, о жизни, в основном.

—Может, Вы с ним поговорите? Или пошлите ко мне.

—Я попробую.

Когда Оксана пришла домой, она внимательнее посмотрела на Сашку. А ведь правда, сейчас вот скажи ему что-то, и неизвестно что будет, то ли заплачет, то ли взорвётся. Снова сидит в своей комнате. По первому зову пришёл ужинать, молча поковырялся в еде, сказал «Спасибо» и ушёл к себе.

Оксана решила пойти поговорить сама. Она даже постучала в дверь к сыну, чтобы лишнего чего не увидеть. Сашка лежал и читал какую-то толстую книгу. Оксана присела рядом с ним, провела рукой по волосам, и почувствовала, как он вздрогнул — это было неправильно.

—Саш, ты поговорить не хочешь?

—Ты думаешь, пора?— Саша повернулся к матери, внимательно посмотрел ей в глаза и отложил книгу в сторону.

—Что читаешь?— спросила Оксана, Саша закрыл книгу, оказывается, это была «Энциклопедия».— Интересно?

—Да так, забиваю голову ненужными сведениями, больше делать нечего.

—А компьютер и улица надоели?

Сашка только кивнул, на разговор с матерью он идти не хотел.

—Мне кажется, у тебя что-то серьёзное происходит. Расскажешь?

Саша никак не отреагировал на этот вопрос.

—Ты часом не влюбился?— продолжила Оксана.

—Мам, зачем тебе это? Даже если влюбился, что из того? Мне надо было рассказывать с первого дня, что вот я встретил, вот целовались, вот я что-то ещё сделал,— губы Сашки задрожали, он отвернулся.

—Саш, я же тебе не чужая, я же вижу, что у тебя что-то не так.

—Давай, ещё папу позови,— сказал Сашка, но так и не повернулся к матери. Она же видела, что тот плачет.

—Зачем папу?

—Ну, пытать будете, будто вас когда-нибудь интересовало, что со мной происходит.

—Саша, перестань. Ты думаешь, я тебя не пойму?

—Думаю, да. Да и понимать-то, что? Мне нужно тебе всё рассказать? А смысл? Что ты сможешь сделать?— он, уже не стесняясь, всхлипнул.

—Сашенька, ну что ты?

Сашка резко повернулся к матери, все щёки были в слезах, губы дрожали, в глазах — такое страдание.

—Мам, я просил меня так не называть!..

—Ты и в тот раз не объяснил, почему нельзя, и сейчас не хочешь.

—Не хочу! Я ничего не хочу.

—А попробовать?— мама провела ладонью по щеке, вытерла слёзы. «А он говорил, вырос. В любом случае — ребёнок. А может так и спросить?»— Так что случилось с Сашенькой?

—Бросили,— слёзы снова покатились по щекам, Сашка не отвернулся, но закрыл глаза, не хотел он видеть материны реакции на свои слова.

—Понятно. Успокаивайся и, хотя бы, поговорим. Это очень страшное событие в жизни, когда в первый раз бросают, предают.

—Больно... И жить не хочется.

—И никаких шансов вернуть?

Сашка только отрицательно покачал головой. Прошло минут десять, пока Сашка не успокоился.

—Мам, давай не будем про это,— как будто используя последний шанс, попросил Саша.

Оксана поняла, что он почти готов поделиться, потому что сейчас — на грани. И ему самому нужно. Поэтому ей дошло, что именно с таким вариантом имени он согласится продолжить.

—Сашенька, давай будем про всё. Тебе же это нужно.

—Ты настаиваешь?— Сашенька вся сжалась: «Ведь она — моя мама... может, она поймёт... или нет?»

—Я прошу... тебя.

Сашенька не могла говорить, рассказывать всё это, встала и с верхней полки книжного шкафа достала диск.

—Это и есть моя девочка... Сашенька...— протянул его маме, и, сжавшись, лёг в кровать, отвернулся.

Мама долго смотрела диск, расплакалась, но поговорили... как мама с дочкой. Кому же ещё было жаловаться на свою тяжёлую женскую долю, на непонимание мужиков?.. Сашенька даже кое-что узнала про Егора, который был у мамы всё лето.

===========

Поговорили... и Сашка остался один. Вот тебе и день откровений. Светке сказал об одном, матери о другом. Всем рассказал по чуть-чуть, но действительно стало легче на душе. Светке рассказывать про Толю невозможно, как и маме про попытку самоубийства. Если мама расскажет папе, то первая реакция папы будет не при нём.

«А чего мне бояться? Хуже смерти не будет, а будет презрение. Ну, по морде съездит. А где-то в Свердловске есть мама, которая добивается для своего сына законодательного разрешения, чтобы ему разрешили свадьбу с его молодым человеком. Это как? Понимающая мама? Может, и у меня такая же? И почему считается, что если девушку имеют, то это хорошо, а если мальчика — то чуть ли не преступление? Есть моя личная интимная жизнь, и почему я должен страдать, если мне это нравится. А чем можно помочь мне? Даже не знаю... может, только принять, что я теперь такой... неправильный, неблагополучный со всех сторон. Хотя, почему это так? Может быть, это как раз и есть только то, что мне нужно? Надо попробовать в самое ближайшее время».

Залез в Интернет, начитался анекдотов про голубых. Завтра надо идти к друзьям, и это единственные люди, которые не должны ничего знать.