Без риска быть... / «Живое Слово» / Юля Миронова / Николай Доля / Свет Черного Солнца

Юля Миронова, Николай Доля

Глава 5. Песня о любви

Жизнь — хитрая штука. Когда у меня на руках все карты, она внезапно предлагает мне сыграть в шашки.

 

В первое утро нового года они проснулись почти одновременно, не было привычного стука колес, поезд стоял на какой-то большой остановке. А если быть точнее, то Женька открыла глаза и только подняла голову чтобы посмотреть, проснулась ли Ира, как она увидела, что Ира тоже поднимается.

—Доброе утро, солнышко!— сказала Ира.

—Доброе утро,— улыбнулась Женя.— Ты выспалась?

—Да, а ты?

—Я по тебе соскучилась. Иди ко мне.

Оказывается, и на одной полке можно лежать вдвоем. Может, и тесновато, зато объятия теснее и поцелуи жарче. Они даже не заметили, как поезд тронулся, как за окном исчезли дома, как Ира оказалась внизу, а сверху на ней — Женька, и целовали-целовали-целовали губы, глаза, щеки, шею. Оторвались, посмотрели одна на другую. Счастливая улыбка у обеих.

—Спасибо тебе, Иришка, за такой замечательный Новый год!

—Если бы не ты.

—А ты знаешь, у меня есть для тебя подарок.

—У меня тоже есть. Ты предлагаешь вставать?

—Да. Мне, кажется, что я тебя уже раздавила.

—Э-э-эх, счас как дам больно,— Ира улыбнулась и шлепнула Женьку легонько.— Как тебе не стыдно! Как будто ты не понимаешь, как мне сейчас хорошо. Как я счастлива!

—Что? Прям, как я? Так быть не может, так не бывает!— Женя снова поцеловала Иру в губы, чтобы та не говорила даже.— Но вставать все же придется, писать хочется.

—Тогда, бегом! А я следом, угу?

—Угу, конечно же, я быстро.

—Если в конце вагона закрыто, иди в начало, там тоже туалет есть. А можешь сразу, там обычно не закрывают даже на санитарные зоны.

—Поняла,— Женька, взяв с собой полотенце, уже открывала дверь, обернулась, подмигнула и умчалась в начало вагона.

К тому времени, как она вернулась, Ира достала из рюкзака приготовленный для Жени подарок. И сразу же протянула небольшой пакетик:

—Женечка, с Новым годом тебя!

Женя открыла пакет, вытащила оттуда шарфик и варежки, шерстяные, смешные, пушистые с вышивкой и, наверное, такие теплые!

—У тебя всегда ручки мерзнут, и ладошки такие холодные, как ледышки.

—А теперь ты меня будешь греть и обнимать, даже когда рядом тебя не будет. Да? Спасибо тебе огромное! А у меня тоже подарок есть,— Женя сняла варежки, полезла в свою сумку, а сама продолжала говорить:— Вообще-то, я хотела тебе халатик подарить и тапочки. И даже тапочки нашла такие мягенькие, прикольные с помпончиком, но халатика, увы, не нашла подходящего, а тут увидела...

Женя, как фокусник, извлекла из сумки пакетик и, улыбаясь, следила за выражением Иришкиного лица, когда та достала из него и развернула... юбку! Легкую, шелковую, яркую, летнюю... и какую-то удивительно девчоночью. Пока Ира отходила от такого потрясения, Женя продолжила:

—Конечно, для этой юбки нужна еще целая куча одежды. И я там видела подходящее, но побоялась брать без тебя, да и денег было мало,— сконфуженно улыбнулась Женя, но это только из-за того, что не все сразу подарила. Но юбка явно понравилась Ире.— Мы с тобой сходим и все докупим.

—Спасибо, Женечка! Я никогда не думала, что смогу в такой ходить, а сейчас, даже хочу.

Тут и проводник принес чай. Стаканы из-под вина они не отдали, показав на оставшуюся половину бутылки вина. Проводник прикололся, что столько много пить нельзя.

—Хотя с одной стороны, алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве, но с другой-то, женский алкоголизм труднее лечится, хотя вам это, как я вижу, не грозит. Так что, может, и правильно, что вы не пьете. Может, еще чего желаете?

—Спасибо! У нас все с собой.

—А вдвоем не скучно? Может, подсадить вам хороших пацанов, если появятся?

—Нам вдвоем никогда не скучно. И если можно, не подсаживайте никого.

—Договорились.

Проводник ушел.

—Ир, чем будем заниматься? Еще часов шесть ехать, как я поняла.

—Сейчас что-нибудь придумаем.

—Ой, ты знаешь, Ир, я думала, что нам с тобой столько надо обсудить, обо всем поговорить, а выговорилась. Может, поиграем во что-нибудь?

—Например?

—Морской бой? Не умеешь? Ладно. А Быки и коровы? Не слышала? А в крестики-нолики хоть играла?

—Не-а, когда-то учили, но я так и не поняла.

—Может, научить?

—Да ну, примитивно как-то. Это в школе было. Не хочу.

—Так, сейчас. Надо пятнадцать штук одинаковых предметов. Лучше всего спички, но у нас нет. Монетки годятся. Просто прикольная игра. Смотри, три ряда. В одном три, втором — пять, в третьем — семь. Можно брать сколько угодно монеток из любого ряда, кто забирает последнюю — тот проиграл. Поехали!

Ира взяла одну монетку, Женька пару, Ира забрала весь ряд. Женька забрала из второго ряда лишние, и осталось три в одном, и три в другом. Ира прикидывала, как можно в таком случае выиграть, что-то не удавалось. Взяла две. Женька с сочувствующей улыбкой снесла весь ряд, оставив последнюю монетку Ире.

—Я проиграла?

—Ну да, так случайно получилось,— подмигнула Женя, раскладывая монетки снова.

—Ладно, теперь ты бери первая.

Они сыграли раз восемь. И как только Ира не пробовала, последняя монетка все равно доставалась ей.

—Я не понимаю, как вообще в нее можно выиграть?— сетовала Ира.

—Вот и я не понимаю, как я могу проиграть,— улыбалась Женя.

—Так, если еще пять раз проиграю и не дойдет, я брошу.

—Да, и за это время мне надо придумать способ, как же в нее можно проиграть.

—Жень, ты издеваешься?

—Зачем? Сказать секрет? Он только один. Тот, кто начинает — выигрывает.

Все пять раз начинала Ира, и четыре раза проиграла. Она даже видела, как поддалась Женя в пятый раз и проиграла.

—Ты меня, наверное, обманула?

—Ирочка, ну что ты, зачем мне тебя обманывать? Я просто считаю хорошо.

Еще игр через десять Ире показалось, что пришла какая-то система, но как оказалось, она тоже не действовала. Женя остановила и показала проигрышные комбинации. Самое главное, Ира быстро поняла и теперь, вправду, не могла проиграть, если только начинала. Но играть стало неинтересно.

—Знаешь, Жень, а это хорошая игра. Есть простейшие правила, которые ты пока не видишь, не знаешь, не хочешь понять. А еще вот эта уверенность, что ты не можешь выиграть. Никогда не сможешь! Поэтому с каждым коном становится все страшнее и страшнее. Нет, не в том смысле, что страшно, а в том, что попала в совершенно безвыходную ситуацию, а проигрыш-то заключен в первом ходу. И начав эту игру, ты уже проиграла. Странно, да?

—И чем же она хороша?— Женя никогда не задумывалась над обобщающим значением, над выводом, который можно сделать из обычной игры, которая, как и все остальные, только для того и нужна, чтобы повеселиться и занять время.

—А хороша тем, что если ты начинаешь игру на проигрыш, ты всегда проиграешь, как бы хорошо ты не играла, как бы тебе не везло по ходу этой игры. Понимаешь?

—Мысль хорошая! И, похоже, правильная,— у Женьки тоже наступило просветление.— Но с другой же стороны, вторая начинает игру на выигрыш, и она тоже не может, но не может проиграть.

—Вектор, то есть, направленность. Все зависит от этой направленности. А еще круче, от направленности движения. Раз все движется, оно движется куда-то. И от того, куда направлен вектор, зависит изначально, проиграешь или выиграешь. Круто!

—Ты про нас?

—Вообще-то, про себя, но и про нас — тоже. Сейчас, подожди. Вот когда погибла Аня, я попала в эту зону: начинала и проигрывала, не замечая очевидных своих ошибок. Я тебе рассказывала, что было со всеми. Была игра, и у каждого участника — на проигрыш, потому как выиграть нельзя никогда, потому как и не ставилась такая цель. Были хорошие моменты, были просто замечательные и дни, и недели, не то, что секунды. Но это — временные успехи. И если я, все равно, проиграть должна, я проигрывала. И начинать новый кон было все сложнее и сложнее,— Ира замолчала, проверяя новый принцип, прикладывая его ко всем ситуациям, ко всем событиям из прошлого. Женя молчала долго, потом решилась спросить:

—Ира... А если бы Аня не погибла?

—Да я вот про это и думаю. Было бы то же, что сейчас с тобой, понимаешь. Хотя, не совсем это так... То есть, совсем не так. Значит, если бы с Аней продолжилось, то через какое-то время появилась хотя бы у одной эта игра на проигрыш. И все! Надежды, что кто-то вытащит, кто-то подскажет, нет. Некому надавать по рукам за неправильные ходы, некому показать ситуацию в целом. Безнадежно. У нас с тобой чуть по-другому, лишь только одна засомневается, отстанет, вторая начинает теребить: типа, проснись, замерзнешь. Просыпается, бежит вперед. И снова, на выигрыш. Поэтому сомневаться можно и другой, не страшно пока хоть одна верит в успех, в наш успех, в наш выигрыш. Понимаешь, какая разница?

—Понимаю, очень даже. Сегодня, когда ты спала, я ведь и, вправду, засомневалась. Но то, что успела тебя растормошить, уже утром не дало мне навсегда застрять в болоте. Ты есть, ты рядом, ты хочешь продолжать. И пока хоть одна хочет, есть шанс, у нас есть. А раз есть у нас вместе, есть и у каждой этот шанс для себя.

—Какая же ты умница. Какая хорошая игра. Показательная.

—Ага, я вот неделю живу так. И только удивляюсь, как же много я видела, но сути совершенно не понимала. А тут, прямо как на ладони.

—Женечка, а что ты хочешь для себя?

—В каком плане?

—А во всех. По жизни.

—О-о-о-о... прям так и сказать тебе? Даже не знаю. Сейчас. Ты воскресенье помнишь? Вот когда цветочки, когда фотки, когда мир вокруг такой. Помнишь, да? И свое состояние. У тебя же было, как и у меня. Я же видела. Я чувствовала. Не могу перевести в слова, но я хочу так жить всегда. Плохо сказала?

—Да нет, по большому счету, понятно. Может даже, и переводить не надо, я тебя поняла.

—А мне, кажется, надо. Написать это, пока помнишь, чтобы осознать, чтобы не забывать, чтобы осталось.

—Ну, если получится, тебе памятник надо будет поставить!

—Ой, не надо мне никаких памятников. Мне только хочется, чтобы я всегда так жила. Сегодня очень грустно ночью было, правда. И ничего не хотелось. И руки плетьми повисли. Вот понимаешь, когда ты в четверг расстроилась, я еще хотела бороться, спасать тебя, вытаскивать. А сегодня... бах! Потерялась, заблудилась, ничего не вижу, ничего не понимаю... Все бесполезно, все суета. Как ты говоришь, вектор потерялся. Оглянулась назад, отвлеклась и потеряла то направление, которое точно видела, точно знала. А тут, найти не могу. Спасибо тебе! Сейчас опять вижу. И значит, снова счастлива.

—Я тоже вижу,— улыбнулась Ира.— Это все любовь. Настоящая.

—И даже это нам не кажется. Да?

—Точно! Кстати, а ты не знаешь, зачем мы в Москву едем?

—Не-а... Наверное, за этим. В нашем доме слишком много места, чтобы убежать одной от другой, не то, что здесь. А здесь еще в пути — движемся! А не сидим, сопли мажем.

==========

Москва встретила девчонок шумной толпой. Даже им, живущим в большом городе, непривычно было видеть сразу столько людей. Навязчивый сервис таксистов. Носильщики отстали сразу — вещей не было. Девчонки, не сговариваясь, сразу же пошли к кассам. Взяли билет на обратный «Тихий Дон». Похоже, даже купе то же самое им досталось, не только вагон. Значит, все правильно. До поезда оставалось несколько часов.

—Знаешь, Ириш, я ведь в первый раз в Москве.

—На Красную площадь не поедем, туда далеко. Да что мы, елки не видели? Пошли, побродим в окрестностях.

Было весело. Везде праздник, и люди хорошие, улыбающиеся, или им только такие встречались, а смурные «хозяева столицы» как-то не попадались. Магазины, хоть и были в основном открыты, но заходить туда, чтобы погреться или поглазеть, пока не хотелось. Купили еды на обратный проезд и за час до отправления поезда вернулись на вокзал. Через несколько минут объявили посадку. Действительно, оказался тот же вагон, тот же проводник, то же купе, и те же места они заняли, чтобы снова побыть одним, если получится, конечно. Наверное, так сильно было их желание, да еще помощь проводника, который так и не подсадил к ним никого за все время пути, и это дало девочкам еще двадцать часов тесного счастья.

Говорили, спали, снова говорили обо всем и ни о чем таком глобальном. О глобальном наговорились по пути туда, в Москву. Решали вопросы совместной жизни, до которых так и не могли дойти, пока были дома. Определились, что хоть пару дней в неделю надо будет бывать на Западном, в квартире на Зорге. А то взять и переселиться туда хоть на недельку, чтобы Ира смогла и там почувствовать себя дома, как Женя у Иры. Решали вопрос с деньгами.

Ира сильно приставала с вопросом, чему Женя хочет учиться? Какое верхнее образование собирается получать? Женя, если честно, еще не определилась. Вообще, о таких мелочах она не думала, а, может, и не понимала, зачем ей это нужно. Возможно, только поэтому и не поступила.

Да, Ира бросила курить. В новом году она так и не сделала ни одной затяжки, хотя сигарету мусолила каждый раз почти по часу. Просто держала в руках, в губах, пока Женька своими поцелуями не вынуждала положить ее на стол, чтобы часа через два-три сигарета снова не вернулась обратно в руки, губы. Но ведь Ира ни разу так и не вышла курить.

Один только раз Женька чуть ли не до смерти напугала свою Иришку. Это было поздно ночью. Они сидели, поджав под себя ноги, на одной полке. И было понятно, что никто их не потревожит еще часа четыре. Женька решилась сказать то, что мучило ее давно, а Ирой воспринималось как само собой разумеющееся.

—Ира, ты знаешь, у меня есть одна проблема.

—Что случилось?

—Есть одно... несоответствие реальностей.

—Не тяни. Говори уже, мы же договорились. Все можно.

—Понимаешь, мы же с тобой сексом занимаемся. И я чувствую себя, как женщина, как любимая, как любящая... женщина. А сама — только взрослая девочка... девственница.

—Ну и что? Что в этом плохого?

—Мне она мешает,— Женя смотрела так серьезно, так внимательно на Иру, что та не знала, что сказать или пообещать хотя бы. Долго-долго они устраивали эти гляделки. Ира передумала всего столько.

—Женечка, миленькая моя, прости. Я даже не знаю, не представляю.

—Я хочу, чтобы ты... Чтобы с тобой... и только с тобой.

—А я... не могу тебе даже пообещать, что смогу это сделать. Мне всегда казалось, что это должно произойти как-то так... естественным путем. И... Я боюсь. Тем более, не хочу и не могу делать тебе больно.

—Прости меня, я — дура, наверное.

—Женя, не говори так, пожалуйста. Я понимаю, что это когда-то должно произойти, но я не думала, что для тебя это так важно.

—Правда, очень... очень важно.

—Но ни в коем случае не здесь и не сейчас.

—Спасибо, милая,— Женька уткнулась в плечо Иры и тихонечко плакала.— Извини, я тебя так перепугала. Вот, хочешь, я не буду поднимать этого вопроса сама ни разу до своего дня рождения — всего пять месяцев, а там видно будет. Такое ограничение для меня. Тебя так устроит?

—А мне, значит, можно?

—Тебе все и всегда можно! Но, не воспринимай этот мой закидон даже как просьбу, пожалуйста. И не заморачивайся. У нас есть более важные проблемы для решений. Ага?

—Да, Женя, мы придумали себе всего, всякого. А оказывается, и ты тоже.

—Как вроде я не живой человек,— грустно улыбнулась Женя.— Ну что, баиньки?

—Давай, поспим.

==========

Но все равно, что-то произошло между ними в ту ночь, отношения как-то переключились или просто изменились, стали на новые рельсы. С поезда они заехали домой, то есть, к Ире, и не долго думая, отправились обживать и Женькино помещение. Пару дней прожили там. Оказывается, и в этом месте можно жить. Хотя Женя вела себя здесь по-другому... более хозяйкой. Все старалась сделать своей Иришке приятное: то принесет кофе в постель, то сбегает за букетиком цветов или пакетиком леденцов, чтобы курить меньше хотелось. Бросить-то Ира бросила, но, это как от наркотика, надо отвыкать долго. Ира иногда раздражалась и нервничала беспричинно. Тогда только ласки, только нежности успокаивали. А то бывало, Женя подойдет к Ире, сидящей в кресле, опустится на пол, положит голову ей на коленки, смотрит в глаза и улыбается. И лучший кусочек Ире, и забота такая во всем, что делают, что думают. Будто пытается уберечь свою любимую от всех неприятностей, от мелких бытовых забот. А если Ира за что-то бралась делать, Женя ждала любого намека, чтобы помочь хоть чем-нибудь. Это продолжилось и на работе, и когда вернулись к Ире.

Да, картину Женя дорисовала. И она заняла свое законное место — напротив Ани. Правильно! На стенах должно быть прошлое. Иришкино болото тоже украсили не только бабочками, но и несколькими кувшинками, и ярко голубым небом. Получилась картина «Заросший пруд в солнечный день». И ей место было определено на стене. Теперь на мольберте писалась картина «Цветы для любимой». Ира писала. Женя сочиняла стихи, осваивала Photoshop и Word на компьютере. Раз или два Ира просила позировать Женю. Хотя это и было тяжело поначалу, но Женя научилась сочинять новые стихи даже в таком положении, и даже получалось.

Но, к Рождеству у Иры наступил перебор. Вот эта забота Жени, неустанная и беспрерывная, уже напрягала, она бывала и к месту, и не к месту. Хотя, иногда хватало одного взгляда, чтобы остановить очередное действие Жени, но случалось и так, что остановить было нельзя. И шестого числа, выходя с работы, Ира подумала, что неплохо было бы отдохнуть и разобраться. Если продолжать принимать эту заботу Жени, она потеряет себя. И депрессняк, если он начнется, будет гораздо страшнее всех предыдущих, потому что он будет не от отсутствия жизни, а как раз, наоборот — от перебора этой жизни, перебора по энергии. И эту энергию надо направить на свой рост, чтобы выкинуть на свалку еще несколько камней из тайников души или жерновов с шеи. Вчера Ира внезапно проснулась среди ночи и пошла в другую комнату подумать, что происходит сейчас между ними? Что происходит с самой Ирой? Что надо сделать, чтобы все вокруг снова наполнилось счастьем? Просидела часа три. Но мысль не пошла в нужном направлении. Ира вернулась в комнату и, прижавшись к горячему телу Жени, быстро заснула. Хотя все вопросы остались нерешенными. Ира с самого утра думала, что сказать, точнее как сказать, чтобы не обидеть Женьку. И, как показалось, нашла.

—Жень, а может, я к тебе сегодня поеду? Сама.

—Ира, тебе надо побыть одной? Ты бы так и сказала.

—Но ведь в прошлый раз, когда я такое предложила...

—Ира, это было так давно и в совсем других условиях. В тот день тебя нельзя было отпускать, никак нельзя. А сегодня можно. Я сама поеду. Хорошо? Я знаю, у каждой есть свои нерешенные задачи, и не решив их хотя бы для себя... Я все понимаю, я на все согласна. Хочешь, оставайся одна, хочешь, я буду мышкой сидеть и медитировать на твоей циновке, и даже спать могу там. Или давай, я, все-таки, поеду к себе. Я придумала, чем заняться, я кое-что себе обещала.

—Ты не обиделась?

—За что?

—За это предложение?

—Ира! А ты не обидишься на мое, если я скажу, что я приеду только после твоего звонка? И даже звонить не буду, чтобы пожелать тебе спокойной ночи или сказать доброе утро.

—Я сама позвоню — не выдержу.

—Вот именно поэтому, я могу сегодня спокойно ехать на Западный.

—А если не секрет, что ты придумала?

—Ну, какой же секрет? Помнишь, я обещала перевести в слова, какой жизни я хочу. Именно за этим я и поеду.

—А я займусь выгонянием тараканов из своей головы. Там что-то их развелось немеренно.

—Ох... Правильных мыслей тебе! Когда же я своими займусь? А ты меня хоть проводишь, как тогда, давным-давно.

—Хоть до Соборной.

—Поедем или пойдем?

—Пошли пешком. Так будет легче.

—Угу.

Сегодня они шли медленно, но за руки держались. И это не напрягало Иру, потому что это было нормально, естественно. Поэтому часа полтора они добирались до Соборной и почти не разговаривали. Иногда перебрасывались несколькими словами, чтобы только показать, что они рядом, и шли дальше, и каждая уже начала думать о своем. На остановке Ира посадила Женю в «быструю» маршрутку и, помахав на прощание рукой, пошла домой.

«Странно, сегодня же праздник, а мы снова чудим,— думала Ира.— А, может, и правильно? Это ведь у них праздник сегодня, а у нас он бывает, когда нам вздумается. А по-нормальному, это было бы слишком скучно для нас. У нас должно быть сверхнормально, то есть нормально так, как будет потом нормой лет через сто. Ну, я и загнула!»— улыбнулась сама себе Ира. Нет, угрызений совести по поводу того, что отправила Женю на ту квартиру, она не испытывала. Да, Ира еще не могла осознать, что там у нее тоже ее дом, но чувствовала она себя на той квартире уже не хуже, чем дома. Да и собственная берлога заметно облагородилась. Ира вошла в свою квартиру и, как другими глазами, посмотрела на все. Тут вещи собирались многие и многие годы. Но, все то, что собиралось, было куда-то задвинуто, или вообще, выброшено. Зато, освободившееся место было занято их с Женькой бытом, их вещами. Нет, сказать, что пришла Женя и потеснила Иру в ее же доме — было бы слишком неправильно. У нее и вещей-то почти никаких, и они даже не валялись где попало по комнате. Но вот здесь сделано было вместе, здесь стоит их комп, их мольберт, их краски, их елка — уже все общее. И картины по стенам тоже их общие.

Ира поставила чайник, заварила чай, захватила с собой немного сушек и сухариков, пошла в комнату. Села на кровати и потягивая горячий чай, думала. Получалось с трудом. В голову лезли мысли, как там Женя? Доехала ли? Все ли там у нее в порядке? Она хотела написать. Может, и Ире нужно написать? Расположившись удобнее, Ира поставила на табуретку полупустую чашку, положила рядом с нею трубку сотового телефона, взяла ручку, несколько листов бумаги.

«Здравствуй, Женя!

Вот, стоило ли тебя прогонять, чтобы сразу сесть писать письмо тебе.

Иначе, представляешь, думать не получается. Мысль циклится, как старая заезженная пластинка. Поэтому и пишу. Пишу ручкой и на бумаге, потому как от компа уже тошнит. Да и мне пока легче такие письма писать только ручкой.

О чем я хотела тебе рассказать? О том, что ты писала мне в своем последнем бумажном письме, помнишь? «Я разочарована твоими страхами и твоим эгоизмом». Вот о своих страхах и попробую написать. Что-то я в последнее время замечаю, что они меня сильно напрягают. Может, я буду непоследовательна, может, собьюсь, но ты прости меня. Заранее прости, и особенно за то, что, возможно, я чем-то сделаю тебе больно. Мне очень этого не хочется, но вдруг.

Когда-то осенью мы с тобой встретили на набережной Людку. Несколько ничего не значащих слов, услышанных от нее, на тебя не произвели никакого впечатления, зато я такого себе придумала. И за нее — что она скажет какую-то гадость про меня, что я в твоих глазах потеряю все, и это не позволит нам больше дружить, а не то, что любить. Я ведь еще на набережной надеялась, что у нас что-то получится.

Вот, написала. И даже не испугалась тебе в этом признаться

Я, наверное, в первый же день в тебя влюбилась. И ты мне так понравилась: маленькая, миленькая, живая... так безобразно и неумело накрашенная. Если бы ты видела себя со стороны. Кстати, именно эта помада, так плохо наложенная, она так мне оказалась мила... так... не знаю. Понимаешь, как девочка, которая в первый раз у мамы стащила помаду и тайком накрасила губы — как получилось — вот, примерно так ты и выглядела. И еще мне понравилось — у тебя пупок не был проколот. Извини, отвлеклась.

Страх перед тем, что ты узнаешь, что мне нравятся девушки, что я жила с ними, что я могла себе такое позволить, о чем язык не повернулся бы тогда сказать. А ты, такая невинная, чистая, наивная, могла услышать это из чужих уст, не в самых лучших выражениях. Я перепугалась. И это, как снежный ком, потянуло за собой все, что накопилось в душе, все страхи полезли наружу, все грустные, тяжелые и даже очень неприятные воспоминания нахлынули одновременно, что руки сразу опустились. В этой лавине, представляешь, не было ничего, за что можно было уцепиться и противопоставить, а искать или придумывать что-то новое в таком состоянии я не могла.

А сейчас вот поставила себя на твое место и ужаснулась. Не знаю, смогла бы я на твоем месте предпринять хоть что-нибудь, чтобы продолжить, даже не продолжить, а только начать. Самой. Я ведь ничего не объяснила тебе, только бросила, сбежала. Какая же я эгоистка!

Вот сейчас я понимаю, что сама же все накрутила. Я сама все придумала, а не Людка. Она могла только потенциально сказать такое, но я сама сказала себе за нее. Кстати, я же потом тебе все написала, и даже прочитала тебе. Сама!!! Понимаешь, когда писала то длинное письмо, я писала тебе, но при том условии, что ты никогда этого не увидишь, или увидишь, когда меня уже не будет рядом с тобой. Но, написав, выплеснув на бумагу, переболела. Даже захотела прочитать тебе. Сама хотела предупредить тебя обо всех своих страхах, обо всех сомнениях, о своем жутко отрицательном опыте. Как ты восприняла это, я видела. Нормально восприняла, даже более правильно, чем я могла предположить. Что ты думала, я не знаю. Что ты могла придумать, я даже не моделировала в голове. Тоже ведь боялась придумывать. Но сейчас я точно знаю, что мне было легче тебе самой рассказать, чем дожидаться, что ты от кого-то постороннего услышишь.

Страх перед публичностью нашей любви, который вдруг появился перед самым Новым годом. С ним я как-то разобралась самостоятельно. Бороться за право любить и просто любить — это две большие разницы. Бороться против того, кто осуждает. А если не воевать, то и врага нет. Каким-то образом, я поняла, что мои враги — это как ветряные мельницы для Дон-Кихота. Только при одном условии, что я их сама должна придумать, создать, вызвать на бой и воевать. А я подумала, а может, ну их на фиг! И борьбу, и войну. И это было правильное решение.

И сейчас вот подумалось, а чего этот страх проскочил мимо? Потому что был более страшный — потерять себя. Вопрос, решения которого я не нашла в тот день. Ты сначала пришла в мои мысли, потом пришла в мой дом, потом мы стали жить. И оказалось, мне нет места ни в своей голове, ни в своем доме. Совсем я себя потеряла, даже хотела от тебя сбежать, чтобы где-то в тишине, наедине с собой — разобраться. И этого не удалось. Ты меня не пустила и свой дом мне подарила. Я приняла это, но страх остался. И до сих пор нет решения по этому вопросу. Так что, может, еще вернусь к нему.

Был страх перед сексом. Я боялась, что тебе не понравится, боялась, что у меня не повторится то, что иногда бывало. Но попробовали — получилось замечательно. Это ты прекрасно сама знаешь.

Сейчас обнаружила еще один страх — страх одиночества. То, что я несколько лет жила одна, ничего не значит. Я не хочу терять тебя. Без тебя мне будет совсем плохо. Но, даже если это и нельзя будет назвать жизнью, жива-то я буду.

Вот, еще один страх нашелся. Я боюсь жить с тобой. Ты знаешь, что я сильно засомневалась в своем чувстве, когда меня Борис припер к стенке и начал обсуждать нашу с тобой любовь. Но мы живем. И живем уже не один день. Сколько это продлится, я не знаю. Расставание, если оно будет, я не знаю, как переживу его. Да, можно как-то решить бытовые вопросы, да, можно решить, как мы будем себя вести на работе, чтобы не эпатировать публику. Но будет ли таким же сильным наше чувство и через год, и через десять, не знаю. Боюсь, не выдержу. И на сколько времени у меня сил хватит поддерживать такой темп нашей жизни?

Знаешь, Жень, я с детства боялась темноты, мышей, тараканов. Но потом все куда-то делось, пропало. Темнота мне даже нравится после Ани. Это я знаю точно. Именно ночью мы с нею были одни, рядом, вместе и так близки, что казалось, дышим одним дыханием. А вот остальные страхи... Мыши, дали мне погладить домашнюю мышь, очень милым зверьком оказалась. Тараканы, когда они в последний раз у меня завелись, и я насыпала какой-то гадости, они как полезли, что я, забыв страх, била их сначала свернутой газеткой, потом и руками, уж больно много их было, и они стремились разбежаться во все стороны. В этот ли момент детский страх пропал, или я просто стала относиться к ним равнодушно?

Вот понимаешь, Женечка, пишу, и мне показалось, что я уже нашла решение. Но перечитала письмо два раза, так его и не увидела.

Еще вопрос появился: а зачем я их придумываю? Эти страхи? И какое место они занимают в моей жизни? Страх перед неизвестностью. Страх перед смертью.

Извини, совсем запуталась.

Перекур.

==========

Прошел почти час, как я решилась продолжить.

Кстати, нашла слово перекур, и испугалась, что ты можешь решить, что я бросила бросать. Не дождешься! Я же сама собралась, для себя. Поэтому не курила, даже не тянуло. Хотя хочется постоянно, но все меньше и меньше.

Что за это время придумалось, напишу вкратце.

Я нашла такое проявление своего эгоизма, даже стыдно писать, но в любом случае, ты должна это знать. Вот с той встречи с Людкой на набережной, ты меня не бросила, когда я ушла в свою рассыпанность, ты даже добилась того, что я тебя впустила к себе домой. А сколько ты до этого мокла под дождем? Я не оправдываюсь, я ведь не видела тебя. Ты была со мной тогда, когда мне было плохо, и потом, когда все наладилось. И до 15 декабря ты всегда была со мной, а у меня даже мысли не появилось узнать твой адрес. Это ли не эгоизм? Ты же всегда рядом. А я только знаю, что ты живешь где-то на Западном. И даже если я хотела прийти к тебе в очень трудную для тебя минуту, я не знала, где ты есть, где ты находишься. Ужас! Только о себе думала, и о своих страхах, что не могу быть с тобой.

Да, я еще поняла, что всю жизнь живу, имея хотя бы один страх. Но один — это было бы еще не так плохо, их гораздо больше. Жить со страхами — привычно, можно сказать, естественно. Но ведь хочется научиться жить так, чтобы они не появлялись в жизни. Потому как страхи окрашивают жизнь если не в черный, так в серый цвет. А все это от неумения разобраться в себе и ситуации.

Сейчас снова перечитала все, что было написано выше. Если выбросить старые страхи, то все нынешние связаны только с нами. Я боюсь жить с тобой или боюсь жить без тебя, одна.

Боюсь жить!

Дописалась.

А ведь это — правда.

==========

Выходит, живу, и сама боюсь этого. Жизнь в страхах, жизнь, посвященная страхам, их созданию и борьбе с ними. А когда-то, я помню свои ощущения, у меня было состояние бесстрашное: в самом раннем детстве, потом с Аней, и несколько раз было с тобой: в поезде, например, или с воскресенья, когда я тебе цветы принесла, до четверга, до разговора с Борисом.

Извини, меня тут мысли всякие отвлекли. Думала, смотрела на книги, некоторые даже листала.

Тебе позвонила, пожелала спокойной ночи, чтобы случайно тебя не разбудить, если вдруг будет поздно.

Снова ведь боялась разбудить. Боюсь, что неправильно ты меня поняла.

Знаю, что так нельзя, но все равно, не перекроишь за одну минуту сознание.

Вспомнилась народная мудрость: «У страха глаза велики».

А ты читала «Альтиста Данилова» Владимира Орлова? Я сидела, листала, вспомнила, о чем роман? Основная мысль: «Боящийся не совершенен в любви».

Мысль перенаправилась. Теперь определяюсь, что значит жить, как жить, зачем?

Сначала возьмем случай попроще: жить одной. Это не о том, что как я буду жить одна, а вообще, как живет один человек всегда. С тех пор как родился, до тех пор, пока не встретил второго. Вот в этом плане.

(Знаешь, Женя, как интересно разговаривать с тобой вот так. Я же с тобой сейчас говорю и знаю, что ты меня понимаешь, поэтому я почти не забочусь о правильности слов, не выбираю выражений. Думаю вслух, рассказываю тебе. Это так, отступление, лирическое).

Значит, пример условный. Человек живет один. И все в себе, потому как только от него зависит, как он живет. Чаще всего — плохо. Почему? Скорее всего, не умеет жить хорошо и чего-то ему всегда не хватает. И зачем-то все время чего-то боится... Скорее всего, того, что не понимает, что еще не уложилось в голове, что не видел, но ожидает. Это понятно, всего знать нельзя, поэтому объективная основа для этого есть. И если бы человек знал все, жить, наверное, стало совсем не интересно — ничего нового узнать нельзя, ни в чем радости открытия. Значит, это воспринимаем как реальность, как данность.

Человеку далеко до Бога, далеко до истины, но есть путь отсюда и до Бога, и каждый шаг может нести радость. Я поняла, о чем ты мне говорила в поезде, да, на этом пути догнать нельзя. Я сама иду, как и ты сама.

Но быть человеку одному нельзя, да и не получается. Поэтому он в своей жизни встречает другого человека, с которым хочется жить вместе. Может, у нас есть где-то в генах эта тяга к другому, а может, только от разума — не так важно. Главное, эта тяга есть. И самое главное, что иногда такой нужный родной близкий человек встречается. Вот тут и проявляются те страхи, о которых я писала в начале письма.

И снова от неумения жить. Как не научился человек жить один, так и вдвоем не получается. Два минуса не дают плюс. Дают только минус более высокого порядка. Да, все знают, как сблизиться, как начать жить вместе. И все сказки, все фильмы, даже наши рассуждения о романтике, они ведь все о том, как два человека встретились и захотели жить вместе. И чем сложнее путь их сближения, тем кажется романтичнее и красивее любовь.

Знаешь, что подумала, в это время есть два вектора, направленные в одну сторону — друг к другу. Поэтому временно пропадают разрушительные страхи или просто не замечаются, бежим одна к другой и рады, когда хоть чуть-чуть стали ближе. Страхи, если даже они появляются, сразу обрекаются на уничтожение, потому что мешают выполнению цели, мешают обеим. Но вот уже вместе не только телом, но и душой, и все время бок о бок, все 24 часа в сутки. И что дальше? Жили долго и счастливо и умерли в один день, подравшись?

Вот тут появляются сомнения. Снова на первый план вылезает неумение жить. А все от того, что цель-то пропала. Если нет положительного вектора, этого движения вперед, вверх, то катимся назад, только потому, что вперед не получается. Жизнь — смерть. И вторая составляющая преобладает...

Хорошо если встретились мужчина и женщина, у них есть хоть одно верное дело — родить и вырастить детей. Типа, есть чем заняться. У нас же, не знаю, как мы будем этот вопрос решать. И от этого тоже страх — лишняя стена. Ты девочка, я девочка, а есть инстинкт продления рода. Да, мы можем творить что-то другое: ты пишешь стихи, я пишу картины, но этого, наверное, мало. Движение к другой закончилось. Да, впустить тебя в душу хочу, но как? Кстати, наверное, и детей и их воспитания, этого тоже мало. Вот сейчас вспомнила, сколько получала внимания в день от родителей — крохи! А остальное время они куда тратили? Даже отношения выясняли больше, чем со мной были. Странно.

Говорить разучились, я не про нас, а вообще, про людей. О чем говорить? О последних новостях? Так они настолько ужасные, что и слышать не хочется, не то, что говорить. Люди, насмотревшись «пиф-паф» по телевизору, уже не принимают близко к сердцу ни чужую беду, ни чужие проблемы. Общение в виртуале, через Интернет или по телефону... Скорость обмена информацией выросла несоизмеримо. Общаться можешь с кем угодно, где бы человек не находился: хоть в Хабаровске, хоть в Сан-Франциско, главное, чтобы понимали язык. А друг друга? Бла-бла-бла... Да, есть развлечения, которые, по большому счету, суть разбазаривание времени, но ведь занять-то себя больше и нечем.

Блин, перечитала, и что это я «пакаю»? (Это от слов «Пак-пак-пак»... когда нечего сказать, а сказать надо, то говоришь всякую хрень).

Что я хотела сказать? Я не знаю, что впереди. Это первое. Я не знаю, как жить вдвоем, это тоже немаловажно. Я даже не знаю, как жить одной.

Но я поняла, что трудно жить без страхов. Знаешь почему? Нечем время занять будет, если от них освободиться. Дурдом какой-то!

Если поставить цель, то можно будет занять время ее выполнением. Но ты представляешь, какая это должна быть цель? Чтобы она устраивала тебя, меня, и нас обеих. Это как главное условие, как минимальное требование. Ну, понимаешь, это как движение к жизни вместе, когда обе хотят, и хотят одного и того же.

Чего я хочу для себя? Жить с тобой. Жить счастливо. Любить. Творить. Жить!

Написала и подумала, что ни одного слова не могу расшифровать. Может, только если через частицу «не»... Жить — это не умирать, не убивать себя и других, не бояться.

А ты знаешь, Женечка, я сейчас возьму и решу пожить без страхов. Может, и придет на пустое место нормальное желание. Как ты думаешь? Или хотя бы более-менее правильный перевод слова «жить».

А как со старыми, известными, страхами бороться? Скорее всего, сказать, что я ничего не боюсь, даже умереть. Как ты мне сказала, помнишь? Все те страхи про нас, что в начале, сметаются одним решением: я хочу жить с тобой! Как? Не знаю. Будем учиться, если ты не против. Все свободное время — на созидание! Потому что у нас есть немножко времени... Совсем немножко, от сегодняшнего дня до смерти. И стоит ли его тратить на придумывание страхов для того, чтобы себя занять борьбой с ними, и тем самым развлечься. Создать ад вокруг себя, мучиться в нем самой и мучить тех, кто в него попадет.

А ты знаешь, сколько сейчас времени? Половина шестого утра. И я, наверное, бахаюсь спать, а заодно подумаю, как можно жить без страхов. Очень хочу попробовать! Хочу научиться жить без них».

==========

Ира встала, потянулась, подумала, как все-таки неправильно, что она сейчас одна, так хотелось прямо сейчас разбудить Женечку и рассказать ей все-все-все, что придумалось. А может, и правильно, что ее сейчас нет, иначе могло и не придуматься. Все равно, пока есть только одна задача: нужно научиться жить! А придет ли сначала правильное понимание как жить человеку одному, или как жить вдвоем, по большому счету, без разницы. В любом случае, и тому, и другому надо учиться, и чем быстрее, тем лучше. Если получилось именно так, как получилось, значит, по-другому и быть не могло.

Ира умылась и легла спать, но еще долго думала, как изжить страхи из своей жизни. Теоретически все получалось очень просто: надо только найти этот страх, опознать его, и сказать себе, что именно этот страх в жизни не пригодится. Если найдется такой, что может реализоваться, тут еще проще: представляешь, что он действительно реализовался. И жить ведь придется дальше, и надо будет жить даже в таких условиях.

Пришла очень хорошая мысль. Все, чего мы боимся, того и требуем от Бога, от Вселенной. Страх — это желание с вектором, направленным к смерти.

Подумала, что надо встать и записать. Но, решив, что такую важную мысль все равно не забудешь, Ира со счастливой улыбкой заснула. Проснулась она, когда на часах было уже начало первого. Ира встала, приняла душ, села за стол и дописала несколько строк в письмо:

«Если нет цели в жизни, то основное направление движения — к смерти. Страх — желание со знаком минус. Все страхи на помойку! Я выбираю ЖИЗНЬ!!!»

==========

Ира взяла телефон, городской. Набрала Женин номер.

—Привет, ты еще где?— спросила Ира и сама себе улыбнулась.

—Я? Тут, дома. А ты?— на том конце провода тоже улыбалась Женя, и Ира это слышала, чувствовала.

—Какой интересный разговор! По-моему, сегодня у нас праздник.

—Как мне кажется, и не один. У тебя же тоже получилось, да?

—И не только у меня. Как ты думаешь, мне к тебе лететь или как раз наоборот?

—Я уже одета. Выезжаю. Что по дороге захватить?

—Как будто ты не знаешь, все, что придумала. А я в магазин бегу. Жду! Очень!

==========

Через час — звонок в дверь, на пороге счастливая Женька.

—Привет! Я не успела даже соскучиться. Представляешь?— с порога кинулась она на шею Ире.— Мне показалось, что мы стали еще ближе за это время со вчерашнего расставания.

—А мне так хотелось тебя разбудить утром, показать, рассказать так много. Как там у нас, на Зорге?

—На Западном фронте без перемен.

—Замечательно. Давай, раздевайся. Ты завтракала?

—Я только встала и сразу начала одеваться, как будто знала, что только ты проснешься — позовешь.

—Тогда пошли перекусим, я уже приготовила. Потом читать.

—Ага. Ты знаешь, как у меня красиво получилось. Мне самой так понравилось! Что прям, не терпится.

Позавтракали, быстро переместились в комнату, на кровать. Ира протянула свои листочки Жене, Женя достала свои. Читальный зал. Ира посмотрела, как Женя начала читать, и, только глянув на первые строки, уже не смогла оторваться...

Ира прочитала до конца, она только смогла выдохнуть и принялась читать снова. Тут было написано то, чего не хватало в письме Иры.

И еще четыре дня на осознание того, что придумали, на обсуждения, на копания в себе, на пробы и ошибки, на счастье и на любовь. Вообще, очень интересное состояние, когда, наконец, разрешаешь себе все. Ты можешь делать сама, что хочешь, с тобой могут делать все, что хотят. У тебя есть такое право — попробовать. Женька ведь не только свою «Песню» притащила, она еще принесла письма Иры, даже то, с ошибками. Играли, чтобы пройти эти ошибки заново, почувствовать, что могло быть в этом хорошего. Но так как это была только игра, причем, игра с заранее определенными ролями, то получалось так себе: нежизненно, без очертенных страстей, без мучений. И вообще, мучиться не получалось. Все было в кайф. Причем, каждая искала для себя пределы того, что она может. Но если появлялось слово «хочу», то возможности становились неограниченными.

Были, правда, у Иры несколько гвоздиков в сознании, о которые она спотыкалась. То слово «эгоизм», которое было в одном предложении про страхи. А еще Ира нашла такое, с чем она не могла справиться: девственность Жени. Об этом даже нельзя было поговорить, потому как Женька обещала не начинать этот разговор, а если бы его начала Ира, то сразу бы пришлось это сделать. Но Ира не могла. Не могла и все! Практически, она не нашла этому ни одного разумного объяснения, ее просто клинило, и ничего тут не поделаешь.

И с эгоизмом разбирались. Любить себя, как они выяснили, необходимо. Иначе, не получится любить другую, ведь ее можно любить только чуть меньше, чем себя. А с другой стороны, как они определились, эгоизм — любовь к эго. Скорее всего, к тому, что сам о себе думаешь, что представляешь о себе, да еще в ущерб другим. Это равносильно ненависти к себе живой и настоящей. И самое главное, надо было определиться с границей, с той гранью, когда любовь к себе переходит в любовь к эго.

Когда Женя решила испытать на себе все страсти, перенесенные Ирой с другими, у самой Иры часто срывало крышу от непонимания того, что происходит. Женя находила что-нибудь в том письме с ошибками любую ерунду, и говорила, показывая:

—Хочу это! Я на твоем месте.

Ира помнила, как ей было стыдно и противно ползать в ногах у Людки, когда та заставляла Иру сделать что-то, унижала ее, игнорировала... А с Женей, будучи в той же Людкиной роли, она повторяла все, но только из любви к Жене, потому что именно Женя просила это попробовать. И в той же Ириной голове все путалось. Ведь эгоистичные действия Людки, превращались в проявление настоящей любви Иры к Жене.

Женька — великий экспериментатор! Пробовать, пробовать, пробовать все, что придумается. Хочу все знать! — самое настоящее. Добраться до Интернета, вычитать очередную ерунду и требовать от Иры. Ира позволяла, Ира соглашалась, она не могла противостоять напору. И даже о том подвиге, который Женька готовила пару дней, она узнала только по его свершении.

Подвиг? Ну, конечно же! Женя дождалась снега, надела летнее платье без рукавов на голое тело, в расстегнутой курточке и тапочках сбегала в магазин за маслом. Это был повод. Но в том же виде она до Соборной дошла за цветами — масла оказалось мало. И даже ведь не засопливела... Наверное, адреналин кипел! Ира открыла дверь и ужаснулась. Она попыталась отругать беспечную девчонку.

—Женя, что ты делаешь? Разве так можно?— говорила она, когда Женька демонстрировала, в каком виде ходила.

—Ир, ты не представляешь, какой это кайф! Холодный ветер по ногам и выше — класс! Вот до магазина дойти было трудно, а вышла оттуда, и переключилось, стало как-то привычно. Если в магазин я почти бежала, то до Соборной пошла прогуливаясь. Обратно, тоже. Ты меня греть будешь или отшлепаешь по такой холодненькой попке?

Пришлось греть. Сама вместо грелки на все тело и горячие поцелуи. Потом сидели, пили горячий чай. А Женька выдвинула теорию, что если можно в проруби купаться, если можно бегать зимой в майке и трусах, как она однажды видела, если йоги, Ирой любимые, могут сидеть на снегу и обливаться потом, то самое главное — настрой. Ведь им не холодно, как и сейчас было не холодно Жене. Но прикольно, жуть!

И вообще, этих четырех дней оказалось мало. Можно было бы еще что-то придумать. Но на счастье времени всегда мало, а если точнее, никогда не хватает.

==========