13. Прорвало
Упрямство — вывеска дураков.
Я.Б. Княжнин
Разговоры изобретены для того, чтобы мешать людям думать.
А. Кристи
Последние дни перед назначенным сроком...
Но как этот срок назначали? Кто стоял со свечкой? Тем более, когда это получилось? Все на глаз. Все приблизительно. И теперь со дня на день, не сегодня, так завтра. Может, с минуты на минуту. Но пока — нет...
Жара больше недели стояла жуткая, не меньше тридцати. Любая выпитая капля тут же выходила потом наружу. И снова хотелось пить нестерпимо. Она пробовала совсем не пить. Слышала где-то, что в очень жарких странах вместо того, чтобы пить воду, берут в рот немного соли. Но этот способ помогал на час, не больше. Жажда мучила со страшной силой. И несмотря на предостережения врачей, она пила и пила, не считая, литрами. Но отеков не было, скорее всего, как раз из-за жары.
В последний месяц большой живот доставлял много хлопот. Особенно, когда надо было нагнуться или когда спишь. Ребенок возьмет и повернется, живот съезжает в сторону. Такое непривычное ощущение... Хоть она и была почти готова к тому, что должно произойти, но схватки начались все равно неожиданно и как раз некстати, когда пора было спать ложиться — часов в одиннадцать ночи. Это была такая странная боль... Казалось, весь живот скрутило: пронзающая спазматическая боль охватила по всему его объему.
Скорая приехала довольно быстро, минут через двадцать, а еще через двадцать минут она оказалась в третьем роддоме на проспекте Труда. Через приемный покой, через душ, где санитарка быстро обрила ее, она оказалась в предродовой палате. Ей выдали ночнушку, разодранную сверху донизу, всю в пятнах от йода или крови, и чужой больничный халат. Но это не интересовало ее сейчас. Схватки учащались и усиливались раз за разом. Внизу живота напирало и распирало. А там, где находился копчик, боль была просто адская. Казалось, кости плавились, дробились, расплющивались под огромным давлением. Ребенку не было известно, через какие заградительные укрепления ему придется пройти, он требовал выпустить его наружу.
Она слышала, как стонут роженицы, лежащие рядом, как ругаются, когда отпускают схватки. Особенно ругалась одна: «За что женщинам такое наказание — рожать? Больше — ни за что! Это компенсация за те секунды удовольствия? Какое же это удовольствие, одно название. Ни за какие миллионы! Чтобы я еще хоть раз... Нет, мужиков подпускать к себе нельзя... Еще раз я не поддамся такому искушению — рожать. Ладно, я не получаю никакого удовольствия, но услаждать его, да еще с угрозой повторения такого... Ни за что... О-о-ой! Опять... начинается... Оооо-ох!» Она не понимала, как они это связывают и зачем мешать одно с другим.
«Рожать будешь в муках»,— почему-то вспомнились строчки из Библии. Она старалась не кричать, можно сказать, что она совсем молчала. Только когда становилось очень больно, она тихо стонала и вертела головой из стороны в сторону, пытаясь хоть как-то отвлечься от все нарастающей боли внизу, да изо всех сил впивалась зубами в клеенку, постеленную под простыней. Она осталась один на один со своей болью. Весь внешний мир отгородился от нее, как будто перед ней опустили завесу из тяжелого звуконепроницаемого стекла. Лишь изредка доносились какие-то слабые-слабые звуки в ее мир: мир ее боли... Когда схватки стали практически непрерывными, ее повели в родовую, где положили на стол. Тут на столе у нее отошли воды, как будто что-то внутри лопнуло, и оттуда хлынули потоки теплой жидкости. Сейчас начнется...
Советы акушерки: «Давай, тужься. Помогай. Тужься!» — доносились как издалека. Они с трудом пробивали дорогу в сознание. Она была занята сама: пыталась дышать, как учили, старалась не кричать, а только стиснула крепко зубы и терпела изо всех сил. Ей казалось, что ее пытается разорвать что-то громадное, то, что пряталось и росло последние несколько месяцев внутри нее. Теперь это что-то, несмотря ни на какое ее сопротивление, пробивалось наружу. Каждый миллиметр этого движения давался с огромным трудом. Мышцы растянулись до предела, казалось, что они стали похожими на перетянутые струны, что еще чуть-чуть — и они все лопнут одновременно. Но не только малая растяжимость мышц мешала, были еще тазовые кости, которые распирала неодолимая сила, пробивающаяся к свету. Когда боль стала нестерпимой и она почувствовала, что сейчас потеряет сознание, наступило некоторое облегчение. Она поплыла в тумане безразличия и отстраненности. Это неопределенное состояние, когда половины не понимаешь, когда с тобой творится такое...
Акушерка, чтобы ускорить процесс, полоснула скальпелем внизу по перетянутым мышцам, они разошлись моментально, дав дорогу голове. Дальше пошло легче. Ребенок выходил постепенно, под давлением мышц живота и ее потуг, а через некоторое время огласил своим криком пространство родовой.
—Мальчик!
«Мальчик»,— подумала она. Она с удивлением отметила, что этот сжатый комочек, это маленькое орущее существо — почти человек. Она еще ничего не понимала. Что вот этот комочек и есть та сила, которая разрывала ее совсем недавно? Его запеленали и положили рядом на столе. Она смотрела и удивлялась, какой он маленький, но живой. И у него все-все уже есть: и носик, которым он сосредоточенно сопел, и губки шевелились, будто хотели сказать что-то, и даже волосики небольшие. А глаза... Они смотрели осмысленно, как настоящие, рассматривали этот неведомый мир, в котором очутились. Она чуть не отключилась совсем. Акушерка стала накладывать швы на то место, которое недавно рассекла. Как резала на живую, так и зашивала. Мучения продолжались. Потом обрабатывали рану огромной палкой с намотанными на нее бинтами, окунув в емкость с йодом, прикладываясь к кровоточащей ране... Да еще несколько раз, для дезинфекции. Хотелось выть... Но с души какой-то огромный камень свалился: родила! И все вроде бы нормально. А говорили... Она успокоилась, стало легче.
На второй день принесли кормить ее мальчика. Она еще не вставала, даже сейчас во всем теле была такая слабость, нельзя ни лечь, ни сесть по-человечески. А в туалет сходить — жуткая проблема. Почти невозможно. Но она взяла ребенка, положила на руку и приложила к его игрушечному ротику грудь. Она почувствовала, как молоко потекло в ответ на призывно-втягивающие движения беззубого рта... По ее телу прокатилась волна нежности, она соединилась с ним, этим маленьким живым человеком, ее сыном...
Она, наконец, поняла. Поняла всю великость этого момента — творения новой жизни. И так захотелось снова и снова рожать — чтоб целая куча ребятишек, мал мала меньше. Всемогущество и ответственность. Это сложно понять, это можно только почувствовать, только проникнуться...
==========
Слава проснулся. Вот это сон!!!
Всякие сны приходилось ему видеть, но быть во сне женщиной, тем более в таких обстоятельствах... Слава до сих пор ощущал на руке легкую тяжесть ребенка, тепло у груди... Счастье творения... Он попытался встать. Поясницу ломило, как будто он сам только что родил. И та же жуткая боль внизу... Он даже попробовал рукой: на ощупь там все было как обычно. Но откуда это? Почему так реально?
Слава долго отходил от этого сна. Он анализировал и ощущения, и причины, но легче стало только после того, как до него дошло, что в этой жизни ему такое пережить еще раз не придется. Не способен мужчина на это. Но с девушками, то есть с женщинами, надо быть ласковее, осторожнее. Если они такое испытывают... «Ведь это же уму непостижимо! Интересно, по-настоящему это было когда-то со мной или только приснилось? Сложный вопрос. Но женщин обижать нежелательно, нехорошо... Особенно тех, кого любишь, особенно, если она тебе родила ребенка или собирается...»
==========
—Теперь ты знаешь, что такое счастье?— спросила Света, подперев рукой свою голову.
—Быть рядом с тобой...— быстро ответила Юля, но не увидев должного отклика в глазах Светы, принялась рассуждать дальше:— Я тут как-то тебе вещала про материальную независимость. Ты знаешь, Светочка, это не так важно. Я только что поняла, что есть что-то большее, чем эта независимость. Ведь все равно хватает, почти всегда, почти на все...
Света улыбнулась.
—Да, что я тебе рассказываю?— продолжила Юля.— Значит, если у меня не появилось ни рубля, а я стала счастлива, то значит, счастье от этого не зависит. Спасибо!
—За что?
—За то, что я поняла. Я тебе еще про свободу говорила. Вот с тобой, Свет, я могу быть совсем свободной, то есть, я могу все...— Света изобразила недоумение во взгляде.— Я это сказала? Представляешь? Вот в чем эта свобода! В возможности делать все. Не оглядываясь ни на кого, только бы тебе и мне хорошо было... Понимаешь?
—Это я понимаю,— серьезно и задумчиво произнесла Света.— Но ты же сказала — все, значит, не только здесь.
—Конечно, не только здесь. Я когда у Марьи была, она так ко мне ластилась, так заискивающе смотрела, что можно было ее одним взглядом уничтожить. Но мне не хотелось, как-то противно стало, даже не пойму почему.
—А ты как думаешь? Это, вообще, очень интересный вопрос.
—Ты хочешь сказать — страх? Она меня боится?
—Скорее, меня, тебя — за компанию. Юль, а ты расскажи, какая страшная сила — страх?
—Представляешь, именно этим она и меня сначала унизила, стала выше, получила возможность карать и миловать. А я боялась, что вдруг она всем расскажет, какая я бессовестная.
—А сейчас?— лукаво спросила Света.
—Сейчас?.. Сейчас я этим горжусь.
—И что, ничего не боишься?
—Боюсь,— с готовностью быстро ответила Юля.
—Чего?
—Не знаю.
—Так что, не боишься?
—Не боюсь. Ты меня совсем запутала,— Юля присела на кровати. Ей хотелось не пропустить любое изменение выражения Светиных глаз.— Ты хочешь сказать, что бояться ничего не надо? Или все-таки хоть чего-то надо?
—Не стоит. Чего бы то ни было: хоть смерти, хоть паука, хоть темноты. Все страхи — выдумки, которые нужны только затем, чтобы не жить нормально, чтобы мучиться. У тебя же есть инстинкт самосохранения, вот он пусть и работает, ведь он действует автоматом. А разум начинает накручивать, выдумывать, мешать, в конечном счете.
—Да-а-а,— протянула Юля,— выходит, если я боюсь смерти, то я не хочу жить? Так?
—Да. Ни смерть, ни продолжительность жизни не в нашем распоряжении, поэтому, основной принцип — здесь и сейчас! А если тебе здесь и сейчас мешает страх, то от него надо срочно избавляться.
—Ты знаешь как?
—Я-то знаю, а ты?
—Ты, как старая еврейка: вопросом на вопрос.
—Ладно. Я тебе объясню, почему так. Когда в школе математику учила ты бы вместо того, чтобы решать задачи, смотрела бы в ответ и записывала его вместо решения.
—Значит, ответы ты знаешь, а мне надо искать эти решения, так?
—В том-то все и дело. Если я тебе продиктую все ответы, знаний у тебя не прибавится, лишний шум и только. Давай думай, не ленись!
—Ладно. Попробую. Значит, если это человек, которого ты испугалась, то его тоже можно напугать. Так?
—Почти,— тут пришло время Свете удивляться, она никогда таким образом не ставила себе этот вопрос. Значит, если она кого-то пугает, значит, она его боится? Надо будет подумать! Но пока ее внимание занимал Юлин рост и рост Юлиного понимания, поэтому она решила продолжить:— А еще?
—Если это объективные обстоятельства, то их надо принять и действовать. Так, чтобы с меньшими потерями, чтобы избежать больших неприятностей.
—Вот. Хорошо. Уже почти то, что надо.
—Если эти страхи — выдумки, их надо просто выкинуть из головы.
—Умница! Вот этим ты мне все больше нравишься!— Света улыбнулась и притянула Юлькину голову себе на грудь.— Ты оказалась гораздо способней, чем сама о себе думала.
—И это просто надо принять на веру?
—Можешь и проверить как-нибудь при случае.
Юля переваривала услышанное и выговоренное. Ей пока не хотелось продолжать этот разговор. Он переполнил Юлино сознание. Счастье — свобода: свобода от Марьи, свобода от страхов — это интересно. Никогда еще у Юли не было такого учителя. Светочка только-только делала все, чтобы доставить удовольствие своей Юле, а теперь учила. Не так, как учителя в школе, не так, как мама, а по-своему, по-светиному, когда каждое слово переворачивает все в голове. И жизнь становится с головы на ноги, и радость от этого. Это так приятно: видеть ее такую желанную, ласкать ее взглядом и слушать ее такую умную и опытную. И так хотелось ей верить, потому что не верить ей нельзя. «Итак, пока все учение свелось пока к довольно простой истине: бояться вредно. Этим самым ты теряешь ту свободу, о которой мечтаешь, которую ставишь в качестве критерия своего счастья. А дальше? Может, мне мало для счастья одной свободы?»— подумала Юля, а вслух спросила:
—Это только с сегодняшними страхами? Или с теми, которые раньше были, тоже надо бороться?
—Если ты можешь вспомнить, то конечно надо, иначе они все равно выползут. Тем более, у тебя уже и опыт есть борьбы с ними.
—Ты думаешь?
—Знаю. Если бы я это сама не проходила, Юленька. Одни задачи, и решения похожи. Только по времени разнесены, да по исходным условиям.
Юля стала вспоминать самые-самые первые страхи и опыт.
—В детстве боялась темноты. Когда совсем маленькой была, не могла заснуть одна в темной комнате. Выходила к родителям и говорила: «Я хочу с людями спать!» — потом, наверное, переросла. Не помню. Или привыкла, но сейчас же не боюсь. Чего еще я боялась? Секса боялась, маньяков. В детстве напугали, и долго боялась. Хочешь, Свет, я тебе расскажу, как я однажды вляпалась.
—Именно маньяк?
—Хуже,— Юля тяжело вздохнула.— Я думала, что люблю его. Училась на втором курсе, а он на четвертом, у нас же, на факультете. Но такой крутой: машина — не машина, деньги — не деньги. У него отец новый русский. А сам — писаный красавец: высокий, волосы светлые, где надо — накачан. Я чуть сознание не теряла, когда он проходил рядом. Дура...
—Юля, я последний раз слышу это слово,— нахмурившись сказала Света, но сразу же улыбнулась.— Ну что ты, как маленькая.
—Ладно, не буду, постараюсь. Но вела себя именно так. А сколько усилий я прилагала: по пятам ходила, номер телефона узнала, следила за ним. И все это, чтобы как-то сблизиться. Вспомнить страшно. Но самое главное — результат. Результата добилась же. Через одного своего знакомого познакомилась, и он пригласил меня на чей-то день рождения. Ничего, что я тебе это рассказываю?
—Юля!— укоризненно покачала головой Света, и как бы разрешая рассказывать все, что ей захочется:— И там...
—Да, но это был второй день нашего знакомства, представляешь? Я была как не в себе. И еще выпивка всякая, вино, водка, шампанское. Но он — рядом, он подливает, уговаривает, а меня как понесло. Мне потом даже говорили, что я к нему сама приставала. Ничего не помню. Главное, ночь я провела там, в этой чужой квартире, с ним... в совершенно бессознательном состоянии, и там по пьяни...
—Тело девушки было дефлорировано,— мрачно улыбнувшись, сказала Света.
—Вот именно, тело, почти труп. Но самое страшное было наутро. Он проснулся с будунища, и снова приставать. Я отнекивалась, ревела, кричала, что не могу. Голова, как чугунная — гудит, там — очень больно. Что он со мной ночью делал? Не знаю. А сейчас подумала, может, он и не один был. Ничего не помню. Тогда он встал и стал совать член мне в лицо. Я отворачиваюсь, отказываюсь. Он влепил мне пощечину, матерно обругал меня и, схватив за волосы, просто заставил,— Юлька передернулась, Света с сочувствием прижала ее к себе. Через некоторое время Юля смогла продолжить:— Не знаю до сих пор, как это у меня получилось, через тошноту, через всю боль и униженность этого состояния. Я как-то помогая руками, смогла, наконец, закончить и побежала, как была, голая, блевать в ванную. Вот и вся любовь.
—Да, замечательный первый опыт,— резюмировала Света.— После этого и не захочешь больше.
—Так и было. А в тот день я полдня отмывалась в ванной, но состояние я тебе скажу. И вечерняя выпивка, да еще все это... Наверное, с полгода даже думать не могла о том, чтобы еще раз, да с кем-нибудь. И водки ни разу после этого не пила. Хорошо, не забеременела. И представляешь, его грохнули на какой-то разборке. Я даже считала, что так ему и надо, и за меня тоже. Вот тебе маньяк, вот тебе страх перед сексом.
Света ласково гладила Юлю, а та плакала, ей было жалко себя — ту себя, маленькую и глупую. Минут через пять Юля успокоилась и сказала:
—Ладно, ну их, этих. Я только что вспомнила еще. Ты знаешь, как я боялась щекотки.
—А как от этого избавилась?— спросила Света, сама-то она не боялась, но с мужем ее, когда жили вместе, это была настоящая проблема.
—Я боялась щекотки до вчерашнего дня. Представляешь?
—Нет. И что же ты сделала?
—Ничего. Я просто не боюсь твоих рук. Они же могут только ласкать, а не щекотать. Я же себя щекотать не могу, а ты — тем более. Вот это да! Сама удивляюсь. Может, попробуешь? Мне раньше только стоило кому-то поднести руку чуть ближе, чем на десять сантиметров, как я сжималась. Попробуй, пожалуйста,— Юлька подняла руку, чтобы предоставить самое щекотливое место — подмышки.
—А может, не стоит, будешь моих рук бояться.
—Твоих рук бояться нельзя! Я им так доверяю. Давай!
Света легонько пощекотала.
—Представляешь, Светочка, не щекотно. Я тебя люблю! Давай, сильнее.
Но пощекотать Свете так и не удалось, не получается, и все.
==========
Жанна легла в постель и долго не могла заснуть. Она и спать-то боялась в последнее время. Но потом как-то провалилась в небытие и около девяти очнулась с тяжелой головой, но безо всяких воспоминаний о сновидениях.
Снов не было... Точно?.. А бабушка?!! Ведь сегодня к ней приходила бабушка. А Жанна никак не могла вспомнить, то ли потому, что этого не хотела сама, то ли бабушка пыталась стереть из ее памяти эту встречу. Жанна настроилась, вошла в медитацию.
В самые трудные для Жанны минуты всегда приходила бабушка. Она всегда могла помочь добрым и правильным советом. Но в последнее время, несмотря на то, что так круто и серьезно изменилась жизнь Жанны, бабушка не появлялась. Как Жанна ее ни звала. И только сегодня, как всегда неожиданно. Жанна не сразу ее и заметила. Бабушка, прислонившись к косяку двери, стояла и ничего не говорила. Жанна, увидев ее, обрадовалась. Бабушка только кивнула слегка головой, но даже слова не сказала. Сегодня она была как никогда грустная.
—Ты знаешь, что со мной происходит?— Жанне очень хотелось, чтобы хоть кто-то смог ей объяснить, у нее самой ум стал заходить за разум.
—Вижу,— еле слышно сказала бабушка.
—Что это?
—Я не знаю. Ты что-то натворила, милая.
—Я сама не понимаю. Какие-то силы меня гнетут и гонят к краю пропасти. Ничего не могу понять. Видишь, как исполосовали, а еще в сны залезли. Я не понимаю, за что и кто это делает. Ты не знаешь?
—Мне ничего неизвестно.
—Бабушка, милая, посоветуй, что мне делать, что предпринять?
Бабушка стояла, ее лицо стало еще грустнее. Жанна силилась вытащить из нее хоть что-нибудь, хоть какую-то подсказку. Но, наверное, перестаралась, бабушка грустнела сильнее и сильнее, а когда ее лицо стало съеживаться и высыхать прямо на глазах, Жанна вдруг поняла, что она может навсегда лишиться бабушкиной помощи. Еще немного, и она станет такой, какой Жанна видела ее перед смертью. Как тогда, четыре года назад.
Тут где-то на улице запел петух. «Откуда петух в городе?»— промелькнуло у Жанны, но бабушка вдруг на глазах стала таять и исчезла. У Жанны мелькнула мысль, что бабушка приходила к ней попрощаться, и что она в эти дела не замешана или почти не замешана. И каков выход, и есть ли он, она не знает. Такое случилось в первый раз, когда бабушка ничего не сказала и никак не помогла.
Жанна очнулась. «Если бабушка приснилась, но ничего не сказала, то мне придется все самой решать. Может, я была на правильном пути, только зря вчера испугалась и не стала рассказывать Славке всего. Но может, и не зря. Раз так вышло. Где же он? Пора бы прийти. Ждать больше не хочу. Пойду к нему, не выгонит же». Она почти оделась: легкий коротенький халат, просторное шелковое белье.
Жанна подошла к двери Славы и не стала стучать, а просто вошла к нему. Слава лежал на своей кровати, на боку. Когда Жанна вошла, он, виновато улыбнувшись, сказал:
—Извини... Такой сон приснился, еле отошел от него. Ты проходи, а я сейчас,— с этими словами он как-то неловко встал с постели и принялся одеваться.
Жанна наблюдала за ним и думала: «Вот ведь, теперь я не отвожу глаз, а почему он?.. Он как бы извиняется за то, что ему инстинктивно стало стыдно. Так?» Жанна увидела, что на груди у Славы бечевка. «Крестик, наверное,— подумала она.— Нет, не крестик, талисман какой-то. Но почему бечевка, он же не бедный? Можно было и цепочку надеть. Странно». Слава оделся, и, похоже, восстановил порядок в душе.
—Ты завтракала?— спросил он по-деловому.
—Нет, а ты?
—Я тоже. Но у меня ничего нет. Вчерашний день такой насыщенный был — это что-то. Может, в магазин сходим?
—Пойдем. Заодно я тебе расскажу, что не успела вчера. Сейчас, только платье накину, не в халате же идти.— Жанна чуть ли не убежала к себе. Когда Слава подошел к ее двери, она уже выходила одетая в парадно-выходное платье и черные модельные туфли на высоком каблуке. Когда только успела?
Пока они ходили в гастроном, готовили, завтракали, Жанна рассказала вот что:
«Я училась на четвертом курсе, когда мне неожиданно на голову свалилось такое наследство. Что с ним делать, я и не представляла, как пользоваться — понятия не имела. Бабушка снилась через день-два, она постоянно направляла меня. Через эти сны я и училась магии и колдовству. Действительно, почитав бабушкины книги, уже с середины первой я поняла суть всего написанного. Очередную сессию сдала на все пятерки, хотя раньше перебивалась с тройки на редкую четверку, то есть, сдавала «уд»-ачно, в основном. Какая разница, диплом все равно синий, а вкладыш — кто его смотрит. Курсовые строчила за раз. Как один мой приятель сказал, что в своей курсовой он написал: «А сердечник трансформатора можно сделать деревянным, потому что никто этот бред читать не будет»,— так и я иногда помещала в своих работах: то признание себе в любви, то кусок из «Евгения Онегина», но не стихами, а так, прозой. Но последние два года у меня были только одни пятерки.
С учебой — оттяг... А перед самым окончанием университета я задумалась, куда идти работать. И тут вдруг услышала, что на Воронежском телевидении проводится творческий конкурс на диктора. Я пошла, подала заявление, заполнила анкету и оказалось четыреста восемьдесят первой претенденткой из четыреста восьмидесяти трех. На прослушивание и собеседование пригласили человек двести. То ли у меня было слишком сильное желание победить, то ли магия сработала, но меня взяли. Последний месяц учебы в университете совпал с первым месяцем моей работы на телевидении. Только диктором я была месяца три — надоело, скучно: сиди и читай чужой текст, да еще часто в прямом эфире. Кошмар, а не работа! Главное, для меня абсолютно бессмысленная. Но за это время я въехала в их систему, изучила подводные течения, интересы одних и желания других. Поэтому и смогла быстро перейти к занятию более интересному — стала журналисткой.
Отправившись делать свой первый репортаж, я встретила Лилию Львовну. Это очень серьезная дама, высокопоставленный чиновник областной администрации. Она меня как учуяла. Нашла родственную душу... Мы разговорились, стали встречаться. И как-то само собой вышло, что наши рандеву стали очень частыми. Лилия Львовна мне рассказала, что ей по счастливой случайности достались некоторые страницы удивительной книги. Они и перевернули все ее мировоззрение. На этих заветных листочках истинная история Лилит — история совершенной женщины. И где-то через месяц после нашего знакомства мы вдвоем решили создать женский клуб. С новой идеологией, которая оказалось близкой не только ей, но и мне. Она стала председателем, я ее замом. И назвали мы клуб: «Общество Лилит»
—Это та Лилит, которая была женой Адама?
—Лилит женой Адама так и не стала — ее просто заменили Евой. По нашей теории «жена» — это чуть ли не матерное слово. А Лилит, по-моему, никогда не была ничьей женой, хотя потомки у нее имеются, и даже у нас, в захудалом провинциальном Воронеже, и по всему миру. Мы с Лилией Львовной за четыре года собрали двенадцать девчонок от двадцати двух до двадцати девяти лет и начали жить по новым законам.
—Насколько я понимаю, у вас есть что-то такое, что отличает вас от всех остальных.
—Избранность. Хотя знаешь, найти их, последовательниц Лилит, было довольно трудно. Это я сейчас только по глазам могу определить, кто нам подходит, а кто нет. Но сначала были и осечки, и ошибки. Если бы ты смог увидеть наших девчонок, то ты, наверное, понял бы, чем они отличаются от других. Нет, не красотой, хотя есть и очень красивые, а внутренней уверенностью, самодостаточностью, чувством собственного достоинства. Мимо такой нельзя пройти равнодушно, невозможно отказать ей в ее просьбе, да ей и просить не нужно. Помнишь, как у Булгакова: «Сами все предложат, и сами все дадут». Притом, семейное положение может быть любое. У нас, в обществе, и замужние есть, а у одной мальчик недавно родился. Лилит — это состояние души, образ жизни.
—И чем ты там занимаешься?— уже с нескрываемым интересом спросил Слава.
—Я давно знала, чтобы что-то надолго и прочно вбить кому-то в голову, лучше всего устроить спектакль. И чем грандиознее и необычнее будет он, тем лучше человек усвоит то, что хочет донести до его сознания устроитель. Замечательным было то, что в отрывках из книги, находящихся у Лилии Львовны, были описаны некоторые обряды поклонения Лилит. Это было именно то, что нужно. Мы купили старый, предназначенный на слом дом, переоборудовали его. Лилия Львовна знала точно, что несколько лет он еще простоит. Так появилось место для проведения собраний и обрядов. А черную одежду я сама придумала, как и то, что для вступления в Общество нужно пройти испытания. Но получилось так, что эти испытания и стали главным спектаклем для каждой из девушек, не пережив который невозможно стать совершенной. Вот проведение этих испытаний да и еще кое-что и входит в мои обязанности.
—И ты, таким образом, делаешь их счастливыми. А в чем заключается испытание, если не секрет?
—Вообще, про это не рекомендуется распространяться. Но раз пошел такой разговор, тебе скажу. Есть такое понятие в психологии — околосмертный опыт. Подвести к состоянию близкому к смерти не трудно. Каждый раз по-разному получается, но всегда у девушки появляется возможность подумать и переосмыслить, что же ей мешало жить. Она думает и избавляется от всего лишнего, в первую очередь — от страхов. И это уже прогресс, с этим жить гораздо легче. Девчонки подобрались очень перспективные. Почти все, сначала даже на невысоких постах, смогли развернуть бурную деятельность. Понимаешь, как говорилось в одном фильме, все порой зависит не от начальства, а от того, кто сегодня дежурит. Часто помощники, секретари, референты, операционисты и тому подобные могут решать очень важные вопросы, ведь у руководства до всего руки не доходят. Кроме того, на таких местах обязательно есть доступ к определенной информации. А если всю эту информацию объединить, систематизировать, проанализировать и правильно использовать? Представляешь, какая сила! Впрочем, все, кто вступили в наше Общество, очень быстро пошли в рост. Я думаю, что со временем многие из них очень высоко взлетят.
—Значит, ты считаешь, что только женщина может быть совершенной?
—Раньше считала так однозначно, но сейчас уже сомневаюсь. Меня, как и всех моих девчонок, родили потомки Адама и Евы, то есть ущербные люди. Но мы пытаемся стать последовательницами Лилит, и у нас это почти получается. Значит, это возможно. Тогда, может быть, найдется и мужчина, который захочет стать совершенным, которому не нужно соревноваться в том, кто более ущербен, он или жена. Но я таких еще не встречала, по-моему...— Жанна задумалась. Может, вот он, представитель племени свободных людей, именно Людей, а не только Женщин,— вот он перед ней.— Интересно, а Лилит встретила своего Мужчину, такого же совершенного, как и она?
—Я считаю, что должна была встретить. В тех листочках ничего нет про это?
—Нет, там только про Лилит или про то, как должна жить она, какие принципы соблюдать, какие обряды выполнять и так далее. Если бы это было... Может, совсем по-другому Общество надо было организовывать.
—И ты знаешь как?
—Нет, я только сейчас об этом подумала. Знаешь, какой у меня богатый отрицательный опыт общения со слабым «сильным» полом? Хочешь, расскажу?
—Если тебе не трудно.
—Нет, мне с тобой ничего не трудно. Думаю, ты меня поймешь, а если и не поймешь, то, по крайней мере, не осудишь. С самого начала, еще до получения бабушкиного наследства, в личном плане неудача следовала за неудачей. Девственность потеряла на выпускном, очень уж хотелось стать взрослой, хотя получилось все по-дурацки: затащила, совратила мальчика, потом при встречах долго, года три, отводила глаза — стыдно было. Короче, первый сексуальный опыт был никудышный, отрицательный. А что с нас было взять? Ни он, ни я этим никогда не занимались... Как получилось, так и получилось. А потом стали попадаться одни идиоты, один дебильнее другого. С каждым ухажером все меньше уходило времени на то, чтобы он превратился в тряпку, полностью потерял волю и был готов по одному движению брови бежать выполнять мое поручение, даже не произнесенное вслух. А когда появились сережки и кольцо, я стала делать все, что пожелаю. Одного, в порядке эксперимента, с дуру ума, присушила — начиталась. Он, как привязанный, ходил за мной года два, пока я не нашла способ, как его отвадить с помощью той же магии. Сделать что-нибудь очень просто — захотела — сходила кой-куда: на кладбище, на перекресток — прочитала положенное количество раз «Отче наш», и результат налицо. Но исправить... Исправить очень трудно. Когда он меня окончательно достал, я все книги перерыла и только с восемнадцатого раза его отвадила, а сама на месяц в больницу попала, сердце шалить стало. Потом, правда, симптомы пропали, и сейчас кардиограмма, как у новорожденной, почти идеальная, но тогда, чуть ли не инфаркт был — вот как себя достала.
—И что, никакого выхода? Может, ты не знаешь, чего хочешь?
—Ни выхода не знаю, ни чего от них хочу, тоже, выходит, не знаю. Чего я только не пробовала! Представляешь, я даже с девушкой одной встречалась. Сейчас расскажу. Это тебе будет, наверное, интересно. Только организовалось Общество, только прошли первые инициации, как я где-то допустила ошибку. Почему я? Да потому, что в этом спектакле и главную роль, и всех действующих лиц играет один человек — претендентка, я же — только режиссер. Я где-то перегнула палку. Чтобы получить совершенного человека, нужно уничтожить многие из тех установок, которыми он жил до этого. Запрет на однополую любовь вбивается с детства. А я его нечаянно сломала, когда испытание проходила Ирина. И она посчитала, что может любить меня.
—А ты? Ты тоже хотела этого, или как?
—Или как... Уже после того, когда она стала одной из нас, она зачастила ко мне в гости. А когда Ира в первый раз осталась у меня на ночь, я не смогла устоять перед натиском ее нежности, ласки, преданности, желания. Я сломала и свой барьер. Я вдруг подумала, а может... Может, и вправду получится. Мы стали жить вместе. Долго жили — месяца два. А потом... поссорились. И поссорились из-за такого пустяка: она приревновала меня к Лене-маленькой. Это была первая порка в Обществе, есть у нас такой обычай — провинившийся сам назначает себе наказание, иногда даже телесное. Я била Лену ремнем, пытаясь таким образом искоренить у нее страх перед физической болью. Но Ира решила, что я изменила ей и такое наказание могло было быть назначено только ей, и только она может его получать от меня, и никто другой. Дома она устроила скандал. Она требовала, чтобы я ее выпорола сейчас же, не откладывая на потом. Но я отказалась и твердо стояла на своем. Я стала убеждать ее, что так быть не должно, что это неправильно — я не могу причинить ей боль, потому что люблю. Но она требовала, плакала. Я слушала, наверное, часа три без остановок все ее аргументы, и меня вдруг осенило: я убиваю в ней Лилит, я превращаю ее в настоящую Еву. И она хочет это закрепить, закрепить еще раз, навсегда. Мой авторитет сыграл мне во вред. Я стояла очень высоко над ней, и она это безоговорочно принимала. Тогда я предложила ей поменяться ролями, хотя бы на время, чтобы она стала ведущей и ответственной за все в нашем союзе или чтобы она меня выпорола, раз я перед ней так виновата. Ира устроила мне такую истерику, кошмар! Я отступила, но с ведущей ролью боролась, как могла. Но Ирина даже вровень со мной стать не смела, что-то не пускало. На одном из собраний она уговорила Общество наказать ее. Таким образом, она хотела перехитрить меня. Общество ее решение одобрило, единственное, что у нее не получилось, заставить меня осуществить наказание. Поэтому била ее именно Лена-маленькая. А я до нее ни разу и не дотронулась. Мне кажется, что я не выдержу и сломаюсь, начну целовать ее, как только появятся первые рубцы. Я же тоже человек, меня тоже понять можно. Целый месяц мы потом ругались и по поводу, и без повода, а затем расстались. Она до сих пор бросает на меня влюбленные взгляды, да и не она одна. Но я пытаюсь пресечь любые попытки девчонок завязать интимные отношения со мной. Хотя завязать их так возможно, причем каждый раз. Я теперь сразу вижу, когда они готовы этот барьер преодолеть, когда я насильно их к нему подвожу — это просто. И потом они уже сами хотят того же самого, потому что я становлюсь для них самым близким человеком на Земле и они готовы для меня на все... Нельзя мне этого! Поэтому приходится держать дистанцию...
—А ты как думаешь, может ли быть любовь в таких отношениях?
—Не исключаю. Но я еще не видела долгой любви. Все скатывается к обыкновенным супружеским отношениям, цель которых доказать большую ущербность другого и стать над ним. Давай расскажу, что было дальше... Потом в отношениях с мужчинами стал срабатывать какой-то непонятный механизм. Они долго-долго меня добиваются, а я играю с ними как кошка с мышкой. Потом, когда они получают в качестве награды за свои старания мое тело в распоряжение на несколько минут, они мне становятся противны до такой степени, что я больше не хочу их видеть и они исчезают из моей жизни. То ли сами, то ли случается что-нибудь. Главное, я поняла, что у меня не может быть достойного партнера — вокруг только послушные моей воле марионетки. Готовые на все, даже на смерть, которую они и получают, лишившись возможности быть со мной. Я это поняла совсем недавно...
—Появился повод? Или случилось что?
—Случилось,— сказала Жанна вполголоса, а потом, как решившись, предложила:— Слава, возьми, там на полочке книга Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Нашел? Там в книге пара листочков вложена, прочитай.
Слава нашел листочки, они были аккуратно сложены и исписаны мелким почерком. В самом начале было обращение: «Милая Жанночка!»
—Это же письмо...
—Читай. Я хочу, чтобы ты прочитал это.
Слава начал читать про себя. Жанна тем временем лежала, уткнувшись лицом в подушку, она не хотела видеть его реакцию, пока он не дочитает до конца.
«Когда ты развернешь это письмо и увидишь незнакомый корявый почерк, ты очень удивишься. Может быть, ты даже не захочешь прочитать его до конца. Но прошу, не рви, не выбрасывай. Я ничем оскорбить тебя не могу, не могу и обидеть. Боюсь только, что я слишком ничтожен для тебя, чтобы занимать твое время этой своей, в общем-то, бессмысленной исповедью. Кто ты, а кто я? Между нами слишком большой разрыв, слишком глубокая пропасть.
Пусть ты сочтешь меня за сумасшедшего, но я должен написать. Ты для меня — радость, счастье, любовь и наказание! Больше полугода прошло, как я увидел тебя, и с тех пор каждый мой день освящен тобой. Я не оценивал, не анализировал, не думал, я просто воспринял тебя, как богиню. Наверное, богиню нельзя любить, на нее можно только молиться. Но я люблю. Говорят, что любовью оскорбить нельзя, любовь возвышает и дает надежду. Но не волнуйся, я не смог приблизиться к тебе даже в самых затаенных мечтах моих. Я могу только благоговейно повторять твое имя.
Помнишь нашу первую беседу на моей половине? Я, как последний идиот, сидел с отвисшей челюстью, не веря в такое счастье и исполнение желаний. Ты говорила, а я только и мог, что кивать тебе в ответ или мямлить что-то неубедительное. С этой встречи я только удалялся от тебя. Но это я сейчас понимаю. Чем больше я хотел, чтобы мы были вместе, тем хуже у меня получалось, когда мы оставались наедине. Я терял способность членораздельно говорить, ноги мои заплетались, руки не слушались, весь я был как контуженный, почти парализованный. Но тебя что-то влекло ко мне, я не верю, что это было просто от нечего делать, по-соседски. Вначале, если ты помнишь, мы не часто встречались, ты зашла ко мне пару раз, я к тебе пару раз. И все. Я словно попадал под гипноз, как будто кто-то не давал мне быть самим собой. Поэтому я перестал приходить к тебе, но наблюдал издали. Чтобы хоть на секунду встретиться с твоими глазами, хоть краем глаза увидеть, как ты улыбаешься.
Но однажды ты прошла мимо меня и как будто не заметила. Но, может быть, ты просто спешила. Но когда я увидел тебя с молодым человеком, я спрашивал у неба: любишь ли ты его? Ведь тебя не любить нельзя.
Потом ты стала меня избегать. Я высчитывал, когда ты выходишь из дома, чтобы по дороге встретить тебя. Месяца два продолжалась эта мука.
И однажды до меня дошло: БОГИНЯ НЕ МОЖЕТ ЛЮБИТЬ. Она не может любить той любовью, которую желает человек смертный. Это неестественно для нее. Полюбив земной любовью, богиня сравняется с человеком...
Вчера я, встретив тебя, пришел домой и представил себе такую картину: ты стоишь на фоне поднимающегося Солнца. Прекрасная, совершенная, одинокая. Вот такое видение. И нет тебе никакого дела до тех, кто умирает от страстей и мучается желаниями. Есть только Солнце и Ты!
Поэтому не думай обо мне ничего. Я не мазохист, находящий наслаждение в страданиях. Нет, я знаю, как утешить себя, но мне трудно писать тебе об этом. Мне трудно самому сформулировать то, что я теперь чувствую, поэтому я и мучаюсь.
Извини, что отнял у тебя столько времени.
Я даже не жду твоего ответа.
Сергей».
—И ты ответила?— спросил Слава.
—Так получилось, что нет. Для меня это было полной неожиданностью. Ты можешь считать, что все было в действительности так, как написано, но мне это представлялось совсем в другом виде. Появился квартирант, новый. Познакомились, поговорили — так, ни рыба ни мясо. Потом стали встречаться чаще, разговаривали. Что делать в свободные вечера двум молодым людям, как не вести беседы? Тем более бежать на свидание никуда не надо. Я о его чувствах, тем более таких серьезных, и не подозревала, он же ни разу об этом не говорил, даже не намекал. А потом замоталась, закрутилась... Тут смотрю — письмо, да еще с таким признанием в неимоверной любви. А я не любила его, это точно. Правда, он и сам придумал для такого случая оправдание для меня. Но пойти и сказать ему все прямо, да еще в его состоянии, я не решилась. Хотя надо было бы. Там же ясно написано, что он знает, как себя утешить — это он смертный приговор подписал себе. Если бы он сам пришел... Думала, отвечу тоже письменно, чтоб не обидеть сильно. Несколько раз начинала писать, но не успела... Он возвращался домой поздно вечером, и его сбила машина, насмерть. Жуть, какой он побитый был. И не узнать. Как ты думаешь, я виновата?
—Трудно сказать. Возможно — нет, возможно — да.
—Я ж его под машину не толкала.
—Это точно, хотя как можно толкнуть, даже не приближаясь к человеку, ты знаешь. Но если рассуждать логически, вы же жили каждый в своем мире. Поэтому в его мире любимая девушка его бросила, не ответила на его любовь, и ему незачем было жить дальше. В твоем мире был просто сосед, с которым иногда можно было перемолвиться парой словечек.
—Если бы это было только один раз. Помнишь того молодого человека, который ходил ко мне в последнее время — он в письме упоминается? Он уже недели две не появляется. Может, заболел? То, что он жив и не пропал без вести, это я знаю. Но в последний раз он ушел в таком состоянии... А потом все и началось... Может, это он мне мстит и требует, чтобы я вернулась или хотя бы позвонила. Но у меня рука не поднимается набрать его номер, узнать, что с ним. Я тебе не надоела со своими рассказами?
—Ты же сама знаешь, что тебя я могу слушать хоть круглосуточно. Лишь бы тебе легче стало.
—Спасибо. А ты мне ничего не хочешь рассказать? Про себя и про твоих друзей, подруг.
—Да нечего рассказывать. Я уже говорил тебе, что друзей не было, подруг — тем более. Только Аня... Только она, может быть, и была мне за всех: и за мать, и за друга, и за подругу. Как так получилось, я до сих пор не могу понять. Я даже считал, что такого быть не может, но оказалось,— Слава снова погрустнел, ему не хотелось думать, что он тоже мог послужить причиной.— Жанна, можно я тебе потом как-нибудь что-нибудь расскажу? А сейчас не могу.
—Хорошо.
Они замолчали, никто не решался продолжить. Разговор вышел из комфортной зоны. Наконец Слава встал и сказал:
—Ну, я пошел. Пока...
Жанна осталась одна. К полуночи она оделась во все черное и отправилась туда, где ее ждали Таня и Женя.
|
